Глава 8
Людоед оказался порядочным малым, несмотря на то, что он был и людоедом, и мужчиной в довершение всего.
Пирс Энтони, Ночная кобылка
Моя жизнь взбесилась и ощетинилась, и я уже не понимала, куда меня несёт и зачем я всё это делаю. Днём я носилась по библиотеке, пытаясь вспомнить название и автора учебника, занималась с преподавателем в лаборатории и равнодушно рассматривала препарированную лягушку.
Иногда на парах мы играли солнечными зайчиками, целясь в один и тот же жёлтый лучик, но всё чаще попадалась пасмурная похода, и тогда приходилось смотреть на одну и ту же капельку, пока та ни ударялась об стекло и ни распадалась на миллионы других капелек, следить за которыми было уже намного сложнее. А в туман нам и вовсе нечем было заняться. Но я одинаково полюбила и солнце, и дождь, и влажную серую дымку, ведь всматриваясь в реальность за прозрачным – горячим от солнечных лучей или влажным от дождевых капель – стеклом, мы были вместе. Но я возненавидела перемены, потому что они отнимали его у меня. На переменах он был с Долорес, за что я тихо ненавидела обоих. Она словно нарочно (какое «словно»? как будто я не знаю свою сестру) целовалась с ним везде и повсюду: стоило мне пойти в столовую за булочкой – я видела, как он обнимает её тоненькую талию и шепчет ей…я не знаю, что он ей шепчет, могу только догадываться, что это самые сладкие нежности с запахом конфет и вкусом рождественских пастилок. С глупым хихиканьем они поджидали меня в спортзале и на лестнице, в холле и по пути в библиотеку. Долорес никогда не забывала бросать на меня вызывающие взгляды, а Франциско виновато опускал глаза. Но ночью, ночью он был только моим. Тогда я могла отомстить за все дневные обиды: я упрекала его, избивала его подушкой, жалела его и прятала в ресницах слезинки. Он говорил, что десятки раз бросал её, что она не нужна ему, что он любит только меня, но ему жаль Долорес, ведь она такая маленькая, такая хрупкая. И я верила, хотя мне всё чаще казалось, что такая ужасная ситуация его вполне устраивает. И тогда я завела себе Гидо.

Глава 9
Лаура и её Гидо
У него были холодные мокрые руки, а уже как он целовался, я лучше умолчу. И кожа его была смуглой-смуглой, как будто он время, освобождённое от бахвальства, тратил только на солярий. Очень долго я не могла выучить его фамилию, а когда выучила, стала звать его исключительно Лассеном, но он начал обижаться, и мне пришлось переучиваться. Часто он делал вид, что сдувает с меня пылинки, отчего я чувствовала себя секретером в антикварном магазине. Иногда он в шутку называл меня заучкой, и я смертельно обижалась; иногда я, шутя, называла его придурком, и в такие моменты на него находило просветление, и он начинал понимать задачки по химии для восьмого класса. Я диктовала ему конспекты, а он рисовал на полях тетрадки страшные рожи и неприличные картинки. Он с ложечки кормил меня кукурузными хлопьями и называл меня попеременно бэби и бэмби. «Бэби» его научила говорить Мия, и когда он провожал её благодарным взглядом, я била его по голове учебником экономики. Иногда мы казались настолько абсурдной парой, что вопрос о миссии осчастливить друг друга отпадал за отсутствием отрицательных ответов.
Фран злился, сжимал зубы, и лицо его приобретало смертельную бледность, когда он видел нас вместе. Но мы по-прежнему ловили солнечных зайчиков. Это было единственным, что нас связывало.

Глава 10
- Ты меня достала, Лаура Арегги!
Бред, Лаура, остановись. Ты же умная девочка… Я перевела дыханье и попросила Франциско говорить тише, но ему, конечно же, было всё равно, и он продолжал с трагическим пафосом декламировать свои претензии. Образ великого оратора явно ему не подходил: что за парочка тогда получается? Валькирия и Цицерон? Даже я не смогу вынести такой странной сказки…
- Что тебе ещё от меня нужно? Станцевать тебе степ, чтобы ты успокоился? – слова сами собой вылетали: я не умею танцевать, не знаю, откуда взялся этот степ…ну почему у меня нет таланта правильно ссориться?
Фран подошёл ко мне…нет, кого я обманываю – он хотел пройти сквозь меня, но я не стена, а у него нет склонности к телекинезу, поэтому он прошёл мимо, больно задев моё плечо. Я вздрогнула, когда услышала звон ключей, - Франциско запер дверь. Моя фантазия отказалась нормально функционировать и как будто перестала быть моей, принадлежащей Лауре Арегги, самой рассудительной девушке в Elite way и на планете Земля. Он вмешался в мои мысли, толкнув меня ещё раз, на обратном пути. Пока я настойчиво пыталась отключить визуальные ассоциации, он сел на кровать, повертел в руках журнал с красной машиной на обложке, оставил журнал в покое и, старательно глядя в пол, проговорил:
- Я бросил Лолу.
Мне послышалась горькая ирония; я изъяла слово «послышалась» и быстренько свернула цепочку ассоциаций.
- Она бросила тебя.
Он выразительно, как Циклоп в нежно любимом Долорес «X-Men», сверкнул глазами.
- Какая разница?!
- Разница в бросающем, - усмехнулась я.
Франциско сжал ладони. Когда он прижал меня к шкафу, мне совсем не стало страшно: не похолодели руки и коленки не стали трястись. Я снисходительно смотрела на него своими совсем неинтересными глазами, и мне было абсолютно всё равно, что он со мной сделает. Его это ещё больше взбесило.
- Если бы я знал, что ты окажешься такой сукой, я бы никогда в жизни не связался с тобой!
Какое чудное оскорбление: мне уже хочется чувствовать его горячее дыхание и запах алкоголя (а вместо этого я чувствую лишь холодный запах мятной жвачки). Ужасно обидно, когда такие фантазии у тебя.
- Ты знал.
- Что?
Я хотела отвернуться, но он повернул меня к себе. Чёрт, почему я вечно не могу найти нужные слова? Эй, ты, кто пишет мне роль, проснись, наконец! Мне надоело самой выкручиваться! Глупо, глупо, Лаура…
- Иди к чёрту, Франциско.
Он замахнулся на меня, но я была уверена, что он не ударит, и он меня не ударил. Всё это было так захватывающе и предсказуемо, так мило и чудовищно, что казалось жутко неестественным, искусственным, придуманным безумной поэтессой в красных лакированных лодочках и в клетчатой юбке до пят, с улиткой, алыми губами и врождённой бездарностью. Я поправила блузку и вынырнула из-под его руки; он открыл дверь, и я убежала, чтобы не услышать скорбное «уходи»: мне казалось, что у него не получится сказать это с правильной интонацией, и я боялась убедиться в обратном.

Глава 11
«Вверху, над черной сеткой ветвей, серело то же небо, похожее на ветхий, до земли провисший под тяжестью спящего Бога матрац. Этот твой театр слишком уж начинается с вешалки».
Виктор Пелевин, «Чапаев и Пустота»
Наша ненависть росла, как заражённый радиацией осьминог, размножалась щупальцами, как инопланетный монстр, и впускала в наши сердца ударные порции яда – лёгкие уколы под лопатки прозрачной рукой нежной Феи Снов. Это её тонкая изломанная кисть дарила нам часы и минуты едкого наркотического тумана, который мы тайно прятали в карманах и контрабандой проносили с собой, в нашу реальность. Мы прессовали в его перламутровое облако. Облако?.. Вот так бы сидеть, свесив ножки, чтобы грелись в страшном пламени ада... но ни один кошмар не бывает таким прекрасным и воздушным, а уж перламутровые ракушки ему точно никогда не снились.
Наши взгляды всё чаще пересекались, отчего воздух заряжался наэлектризованными синими и белыми искрами, а едкие фразы резали слух и возбуждали воображенье. В столовой мы вдвоём тянулись к одной и той же булочке, к одному стакану сока, одному пакетику орешек... Мы не могли поделить ни стол, ни стул, и, прожигая взглядом друг в друге с десяток пулевых отверстий, синхронно покидали кафетерий, чтобы обязательно столкнуться в дверях. В библиотеке мы хватались за одну и ту же книжку, будь то теория элементарных частиц или потрёпанный временем и первокурсниками роман Гибсона (Фран прижимал меня к стеллажам и прокалывал взглядом в моих глазах симметричные дырочки, а я случайно наступала ему на ногу и тут же извинялась); а после факультатива по биологии я почему-то падала именно в его кресло, в его синее, красное, оранжевое и жёлтое кресло - кресел других цветов в холле не было. Мы усиленно избегали ссор и контактов, но и те и другие преследовали нас с упрямством, достойным лучшего примененья. Они точно травили нас, как орех мучил несчастную саблезубую белку. Мир сговорился против нас, но мы упорно доказывали миру, что у него ничего не получится. Мы отчаянно старались существовать в разных измерениях, и на данный момент нас связывала только контрольная по химии.
Под тонкой белой блузкой я ощущала его взгляд - горячий и шершавый (он скользит между лопаток и как снайпер выбирает наиболее удобную точку). Я повела плечами, и взгляд слетел, приземлившись на моей тетради. Но в тетрадке ничего не было: я уже давно закончила задание и теперь составляла стенограмму урока химии.
Глава в главе - «Kinder-Surprise»
Стенограмма урока химии, составленная Лаурой Арегги.
Пабло: Фран…эй, Фран, ты там скоро?
Франциско: Подожди, мне плохо видно, что она пишет.
Пабло: Открою тебе революционный метод ускорить процесс: берёшь и спрашиваешь у неё, что она написала. А ещё совсем заумный способ: просишь её перенести содержимое из тетрадки на маленький листочек. Тебе листочек дать?
Франциско (нервный и противный): Засунь его себе в задницу.
Томас: Ты всегда так тормозишь или только на контрольных?
Фран: Отстань!
Пабло (у него очаровательная улыбка и глаза маленького принца): Лау…эй, Лаура! Дай, пожалуйста, Франу списать контрольную по химии, потому что пока он стесняется попросить, мы сидим совсем несчастные. А в связи с тем, что Маркос у нас теперь крутой чувак, ты наша последняя надежда.
Томас: Пабло сейчас заплачет.
Пабло (плачет): Да, смотри, я уже рыдаю.
Лаура (умная-умная девочка): Ладно, я помогу вам, но с одним условием. Пусть Франциско сам меня попросит об этом.
*у правой руки Лауры нервный тремор; у сердца Лауры гонки на выживание *
Пабло: Ну, это он может, правда, Фран?
Томас: Ты же выручишь своих друзей?
*Фран ломает ручку и уходит. Пружинки и колпачки рассыпаются по полу. Лаура Арегги (глупая-глупая девочка) сдаёт работу и выходит за ним.*

Он сидит на лестнице и изучает свои шнурки, и я не знаю, как к нему подойти так, чтобы не вызвать очередную катастрофу. Мне так хочется покоя и тишины, что мои руки сами ложатся на его плечи. Он оборачивается, вопросительно смотрит на меня, и я как всегда начинаю нести чушь.
- Прости, я не знаю, что на меня нашло, прости, пожалуйста. Я глупая, очень глупая.
- Ты очень красивая. Знаешь, у тебя снова появились крылья.
Я чувствую себя счастливой, и мне лезет в голову всякая бессмыслица о солнечных зайчиках и бабочках в животе. И ещё мне ужасно хочется, чтобы он меня поцеловал, и воздух взорвали блестящие конфетти.
- Ты не оглянёшься?
Я глупо улыбаюсь – я совершенно не понимаю его, но может в этом и вся романтика? В том, что её нет…Лаура Арегги, прекрати!
- Что ты имеешь в виду?
Фран встаёт и разворачивается ко мне, на его губах играет циничная улыбка:
- Ты не оглянёшься, чтобы проверить крылья? Я думал, ты всегда так делаешь.
Его взгляд скользит по моему лицу, а длинные пальцы под рубашкой сжимают моё плечо:
- Ты дрожишь? Не бойся, скоро настанет момент, когда ты меня больше никогда не увидишь.
Я совершенно спокойна, совершенно…и пусть от волнения я облизываю губы – это не в счёт (чёрт возьми, почему мне в голову лезет американская романтика и дядюшка Фрейд?).
- Ты уходишь из колледжа?
Пульс вопреки законам физики мечется по всему моему телу, то падая в пятки, то подкатывая к горлу, и лишь иногда возвращается отдохнуть в грудную клетку.
- Ты уходишь из колледжа, - отражает Франциско, и теперь я точно не знаю, что мне делать: нужно вырываться и визжать, а хочется долго-долго смотреть на него и растворятся в его зрачках. Я прошу небеса помочь мне, и небеса посылают мне Бласа (он так похож на ангела).
- Бланко, Арегги, что вы здесь делаете?
Его железный голос отчаянно контрастирует с мягкими голубыми глазами и длинными ресницами; если бы я была Лолой, я бы сказала, что меня это заводит. Но я Лаура, поэтому меня это пугает.
Первым реагирует Фран (ведь пока я в мыслях, толку от меня, как от восьмилетнего Джонни на негнущихся ногах).
- Я вышел прогуляться, а вы попросите Лауру застегнуть блузку – меня она не слушает.
Блас изображает злость и ведёт нас в аудиторию; по дороге Франциско старательно смотрит мимо меня, а мне не по себе от разных мыслей: разумных и безрассудных, абстрактных кружочков из комиксов и чётких крыс с зонтиками. Мне кажется, что я стала себе совсем безумной…
На следующий день я увидела Франциско с Мией.

Глава 12
«Мне было грустно от абсолютной недостижимости ее красоты; я знал, что к ней так же бессмысленно тянуться вожделеющими руками, как пытаться зачерпнуть закат кухонным ведром».
Виктор Пелевин, «Чапаев и Пустота»
В моей голове произошёл сбой системы – совершенно безжалостно смешались дни. Я путала понедельник с субботой и воскресенье с пятницей, я бродила по колледжу, как банальная тень отца Гамлета, и мне было уже всё равно, кого я вижу и что я чувствую. Я постоянно мёрзла, и пальцы у меня стали, как у Снежной Королевы – тонкие, белые и ледяные. Из них падали конспекты, и в моих руках рвались цепочки. Моя жизнь безответственно запуталась во мне, и когда я пошла в субботу сдавать экзамен, Марисса не выдержала и изрекла свою историческую фразу – она сказала: «тебе надо выпить».
Мы пили много и долго, и стаканы сверкали в ярком свете фонариков, которые Мари стащила из гримёрки Сони. Стаканы трескались и выплёвывали текилу на скучные унылые лимоны, и всем становилось жутко весело. Мы сидели на полу, завернувшись в одеяла, и сообщали друг другу, что все парни делятся на потенциальных маньяков и кинетических идиотов (Лухан понравилось слово: «кинетика», и мы за него выпили). Марисса отчаянно

У любви есть зубы, и она кусается. Любовь наносит раны,
которые не заживают никогда, и никакими словами невозможно
заставить эти раны затянуться.В этом противоречии и есть
истина - когда заживают раны от любви, сама любовь уже мертва.

Стивен Кинг

Глава 13
Наутро усилиями фрейлин Колуччи все знали о том, как я собиралась взорвать колледж, как я прятала в ванной динамит (или, по другим сведениям, атомную бомбу) и как Франциско хотел мне помочь, потому что у него шизоидная акцентуация характера. Никто не поверил в легенду Мии, но всех сжигало любопытство, всем хотелось узнать, что же было на самом деле. Я чувствовала скользящие взгляды и слышала нервное хихиканье. Только Марисса отреагировала спокойно: она похлопала меня по плечу, ограничившись тем фактом, что я провела ночь с любовником Колуччи. Если бы она знала, что было той ночью, то растеряла бы последние остатки уважения ко мне. Но я молчала, молчал и Франциско. Это было так грустно и так странно: будто библиотечный роман оказался неполным, будто кто-то вырвал последние страницы, те, где неожиданно появляется наследство, озвучиваются признания в любви, находятся тайные дневники и хрустальные туфельки – те, где все герои счастливы. Ну, или не все, а только главные. Но я знала, что любимые персонажи заняты, а мне досталась роль второго плана. Наверное, поэтому я так часто сама себя не замечаю.
Я смотрела в окно и считала дождинки, а дождинки считали меня: вот умненькая девочка Лаура, вот глупенькая влюблённая девочка Лаура, вот совсем дурная девочка Лаура, которая в полтретьего ночи бежит на свиданье в прачечной, вот опять умненькая девочка Лаура, очень умненькая, у которой нет ни свиданий, ни влюблённостей.

Глава 14
Он сидел на парапете и толкал кроссовками огромный рюкзак. Автобус должен был приехать через два часа, и теперь надо было где-то переждать время. Этот элитный колледж, эта элитная авантюра… горькое послевкусие, явно лишние воспоминания.
Ветер играл с фантиком «Lave is…» - я тебя люблю за то, что ты не любишь меня? Претенциозно, ярко – как раз в стиле Elite Way, вот только конкретно в его случае всё это обесценивается по причине взаимности. Хотя если…

Если бы мне пришло в голову смешать свои воздушные замки с замками из песка, случилась бы мировая катастрофа – столько я всего нафантазировала и навыдумывала: мои нежные злые феи, прячущие под кружевом перчаток шприцы с ядом, мои глупые мысли – радужные облака, и разумные мысли – вполне самостоятельные крысы, мои таксы и лодочки, клубы дыма и высокие причёски – всё слишком напоминало наркотический бред (сладкий и ласковый, он укутывал меня плюшевым пледом иллюзий, и мне было уже всё равно, куда я падаю и зачем я это делаю). Всё так перемешалось и запуталось: краски смешивались и лились в бочонок звонаря Жака, и тот (с самой всё понимающей улыбкой на свете) начинал раскрашивать мой мир заново; смешивались звуки – ми не мяу, ми не му – дети какие-то в голове пели про крошку Пэгги и её смешного щенка, и ещё шёпот ветра, звон колокольчиков и…
- Лау? Лаура, в чём дело?
Я как будто очнулась – тоже мне, спящая красавица.
- Гидо? Ты уже решил задачу на смеси? Обними меня.
Он присел за столик, неловко задев мою чашку. Кофе расплескался, оставив несколько круглых пятнышек на манжете белоснежной рубашки.
- Прости, - у него был такой трогательный беззащитный вид, что я не выдержала и сама обняла его (тонкие пальцы так красиво легли на его широкую спину).
- Скажи, что будет дальше?
Он погладил меня по волосам, отчего мне захотелось плакать.
- Дальше будут каникулы.
- И ты отвезёшь меня на свою ферму?
Гидо улыбнулся. В тёплом запахе корицы растворялись миллионы моих иллюзий, и их заменяли блестящие дорожки слёз. Я поправила воротничок и расстегнула третью пуговицу на рубашке.
- По-моему, ты слишком рискуешь, Лаура Арегги!
Я обернулась и увидела его. Так я поняла, что иногда призраки из прошлого появляются поразительно вовремя.
- Призраки? Лаура Арегги, неужели ты меня уже похоронила?
- Да нет, пожалуй. Просто сегодня утром я решила тебя забыть.
- Правда? – рассмеялся он.
Я смахнула с ресниц прозрачные капельки.
- Да. И мне кажется, что сейчас самое время со мной познакомиться.
- Всё-таки ты ненормальная, - покачал головой Франциско.
- Или безумная, - поправила я, и Гидо закашлялся.
Фран выразительно посмотрел на него (что ты, милый, мы просто друзья), выдержал паузу и проговорил:
- Пошли.
Он взял меня за руку и повёл за собой. Какой приторно-сладкий финал… Конечно, я могла бы нафантазировать разрезанные вены Гидо или наши восковые фигурки в магическом ритуале Лолы, но мне этого уже не хотелось. Кто-то там, наверху, улыбался нам, а остальное меня уже не интересовало.

by Лея

У любви есть зубы, и она кусается. Любовь наносит раны,
которые не заживают никогда, и никакими словами невозможно
заставить эти раны затянуться.В этом противоречии и есть
истина - когда заживают раны от любви, сама любовь уже мертва.

Стивен Кинг