Он любил женщин. Всю свою жизнь, сколько себя помнил. Он их обожал, сходил по ним с ума, носил их на руках и был готов боготворить каждую из них в отдельности и всех вместе. Ежедневно он влюблялся десятки раз, терял голову, обожествлял каждую из них. Он преклонялся перед ними. Он любил сладкий запах их кожи, её нежность, их волосы, косички и заколочки, пушистые ресницы и лукавые взгляды из-под них, тонкие пальцы и маникюр на ногтях, крошечную обувь и длинные ноги, духи, кремы и помады, тушь, сумочки, носочки, лифчики, секреты, улыбки и улыбочки, шепот по углам и ровную, призывную походку.
Он задаривал их цветами, писал им песни и читал им стихи, посвящал им свои бессонные ночи. Он смешил их и ухаживал за ними – красиво, как в поэмах, и галантно, как в лучшие времена. Он поражал их чувства и воображение, становился то рыцарем, то героем, и спасал их от любых жизненных неурядиц.
Стоило им лишь взглянуть в его прозрачные небесные глаза, они падали к его ногам и на его простыни, красневшие от стыда и зависти. Страсть сплетала их тела, вырываясь наружу криками. Утром женщины уходили, с тоскою ожидая от него хоть слова. Он провожал их, едва ли не глядя сквозь них, и никогда не звонил, не звал обратно. Одна за другою они покидали его память, постель и жизнь.
Он искал своего ангела. Каждую ночь в его объятиях была женщина – неизменно прекрасная, неизменно великолепная, но только женщина. А он искал ангела. Он любил только её, своего ангела.
Первое, что бросалось в ней в глаза, была копна рыжих волос. Закатное солнце путалось в них, играло с ними в чехарду, сливалось с ними в один цвет, и они, разлетаясь, излучали его. Она пахла жасмином, была маленькой и хрупкой, как статуэтка. Коты и дети провожали ее глазами, и на лицах всех людей, ее видевших, как цветы, расцветали улыбки. Ее смех был теплым и густым, как кофе со сливками и кремовым ликером. Она цвела, как весна, плакала, как осень и дарила так же щедро, как лето. Ее прикосновения раздавали радость. Ее кожа… ах, да что там. Она была просто не такой как все.
Чище, светлее, чем её слезы, ничего не существовало.
В этот раз закатное солнце растеклось по ее волосам, по коже, играючи проникая в его комнату, на его кровать сквозь пыльное окно, и часть этого света попала даже в его душу.
А утром он, не открывая глаз, вдыхал запах жасмина, и не знал, чему верить. Он мог видеть её – везде, с закрытыми глазами. Он боялся поверить, что нашел своего ангела. Разочароваться всегда легче. Он предпочитал считать, что где-то там, в море человеческих – женских – тел и душ он ещё сможет найти ангела. Любовь к этому идеалу сушила его, ломала, как старого, опытного наркомана.
Она уходила, и он, провожая её, говорил всё те же давно привычные, заученные слова. Он не просил её остаться. Светило солнце, но в её глазах сверкала дождевая осень. Она не произнесла ни слова упрека, она не могла насильно подарить ему ни храбрости, ни мудрости. И мстить ей было не за что. Она просто уходила – так далеко и так надолго, чтоб это засчиталось в турнире за вечность.
И только потом, когда её запах разогнал ветер, а его глаза заслезились от напряженного и безуспешного поиска красноватой точки, он оглянулся.
Его кровать, его паркет, все его вещи были усыпаны, как опавшими листьями, белыми перьями с ангельских крыльев. И от этих перьев струился легкий, но уже всепроникающий запах жасмина. Вот тогда он признался себе, что нашел ангела – среди безнадежности и серости. Только для этого ему пришлось её потерять. Ангелы существуют, и ему подарили одного, но он не сумел – не решился – принять этот дар. Он знал, что не вернет её. Никогда. От этого слова разрывались легкие, першило горло и покрывались водою глаза.
Он упал на колени, собирая в ладони ангельские перья.
Ему больше не нужны были женщины.
Он молил Господа только о ещё одной встрече.
С того дня прошло много лет.
Он просыпался от запаха жасмина, от дымящейся чашки с чаем, от нежного, как прикосновение ветра, пальца, рисующего сердечки на его груди.
Он научился тепло улыбаться, и дарил другой самые чистые бриллианты – подобные виденным когда-то слезам.
Свет из его окна падал так, чтобы запутаться в длинных волосах другой, и он проводил по ним рукой, шепча, как молитву, одно и то же слово.
И во взгляде другой была вера – в то, что он ангел.
А рыжие волосы… они свились вокруг его безымянного пальца в золотое кольцо, и закатное солнце в редкие весенние часы отображалось в этом золоте.
by snu
