|
|
 |
|
This Love
|
|
| katya_shev@ | Дата: Суббота, 26.05.2012, 18:42 | Сообщение # 1 |
 We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Статус: Offline
| Название: This Love
Автор: snusmumrik
Бета: по разному.
Рейтинг: g (ну, может pg, что расшифровывается как PornoGraphic в виду грязной извращенности воображения автора, но по сути всего лишь рекомендуется для маааленьких деток только под присмотром родителей).
Жанр: Роментик роменс, a.k.a. розовые сопли в сахарном сиропе, почти совсем без ангста, зато с потугами на юмор.
Пейринг: Мари/Пабло, Фэли/Симон, и кое-где даже Мия/Ману.
Саммари: Да ничего интересного. Все напиваются, но у этой пьянки непредвиденные последствия.
Дисклеймер: не моё, и сколько раз я должна это повторять?? И не пытайтесь подавать на меня в суд. С меня в данный момент и стребовать-то нечего. Я так же бедна, как живущие в церкви грызуны.
Авторское примечание: Посвящяется всем, кто хотел этого продолжения, и вообще когда-либо что-либо моего авторства прочесть. Thank you for all your love and support. Я, конечно, далеко не лучший автор на планете Земля, я, собственно, и не претендую. И всё, на чем крупными буквами написано «клише» или «глупость» я прекрасно вижу. Ну, да, я объединила их для совместного проекта. Дык. Дах. Банально. Но это был действительно хороший повод таки свести их, после всего – как-никак они же одноклассники, всё время забываю значение этого слова. Я просто сумасшедшая тетка, которая начала в качестве регулярно заглядывающей в раздел спойлеров на фанфоруме, но почти все вы, собственно, начинали так же. Мы тут немного тронулись своей честной компанией по поводу написания фанфиков. Честное слово, мне иногда даже кажется, что это серьезная клиническая проблема. Прогрессирующая зависимость и мало ли там что. Но я сразу предупредила, давно и честно, что от такой шибзданутой как я иного ожидать нет смысла! Едва не забыла покаяться! Как обычно, упорно делаю в повествовании одну и ту же идиотскую ошибку. Я прекрасно знаю, что в Аргентине сезоны и времена года полностью противоположны нашим. И всё равно упрямо заставляю их в декабре мерзнуть, а в мае – бродить под цветущими черешнями. Ну, убейте меня, и вообще – эта ошибка свойственна всем до единой фанфикершам *вот я со словом исподвыпендрилась*. Вдохновили меня написать-таки эту проду Лилик со своим напоминанием, так как я о ней (проде то бишь) искренне начала забывать, а также пересмотр парочки записанных на видео эпизодов трепетно любимого мною шоу Gilmore Girls. Никогда бы не подумала, что диалог с участием bagboy вдохновит меня. Спасибо тебе, Дин, и я буду отрицать, что когда-либо это говорила. Хм. Рада, что вы до этого места дочитали, значит, вы такие же чокнутые, как и я, или просто completely desperate, и тем более последнее, если после вот этой моей полуночной тирады ещё захотите что либо из-под моего курсора прочесть. Ну, и ещё я решила это однозначно закончить, потому что хочу знать, как это у них произойдет, не меньше чем вы, а скорей всего даже больше. Но если мне не понравится количество фидбека – заброшу ещё раз, и опять на неопределенное количество времени.
Статус: не окончено.
Дисклеймер №2: ладно, я малость позаимствовала парочку строк по памяти у одного из эпизодов ещё одного из нежно и горячо любимых мною сериалов Higher Ground, но я так понимаю, кроме меня, его всё равно никто не смотрел=). Мне он действительно нравился. Хнык. Оборвать его показ было жесточайшей жестокостью. Было бы просто преступлением не воспользоваться его сценой, все, кто видел – поймут, кто не видел – не переживайте, вы даже не почувствуете, где подмена, потому что это 100% М/П сцена начала 1го сезона, а я их сознательно деградирую до такого состояния.
This love…
This love is a strange love
In that it can lift a love,
This love.
Дождь шелестел.
Но это был не тот мрачный, предвещающий нечто ужасное шелест, и не тот другой, грустный и слезливый. Этот шелест был колыбельно-усыпляющим, ласковым и немного ворчливым, потому, что некоторые нарушали все сроки, зависая в терминале и отказываясь отправиться в царство сновидений. Правда, злиться ему было не на что, потому как заснуть посреди урока Кармен удавалось только самым отважным. В целом, нечего было лить в половине двенадцатого утра с таким настроением.
Среди разбитых сердец и коленок четвертого курса, по поводу которых переживал каждый второй, а тот, который был в перекличке под другим номером, только-только перестал (что, впрочем, было временным явлением) пускать сопли из носу, Марисса Андраде хмурила брови, пытаясь соорудить сочинение по творчеству Пабло Неруды, не озаглавив его при этом «Все паблы, чтоб их, сволочи и ублюдки». Хотя Неруду она вообще-то любила. Особенно одну маленькую строчку Quiero hacer contigo la que la primavera hace con los cerezos. Но имечко у поэта было так себе, плохонькое. После политологии, на которую пришлось готовить реферат, содержащий краткую биографию Хавьера Соланы, ей начинало казаться, что бывшие таким образом сговорились и преследуют её. В принципе, остались ещё Диего, Маркус и Факундо. Это если не считать глубокого детства и целомудренных держаний за ручку под цветущими грушами.
Короче, неделя проходила под девизом «Марисса и её бывшие», и никакой радости главной героине это не приносило. С тех пор (а это и произошло как раз неделю назад), как она решилась бросить Хавьера, мир словно бы стал категорически против её существования в нём. Он подсовывал пакости одна за другой – то ломалась ручка, то пропадали любимые Конверсы, то на светло-серой олимпийке кто-то ставил огромное чернильное пятно, а недавно она ухитрилась пролить стакан апельсинового сока на собственный mp3-плеер, и теперь приходилось обходиться без сказки на ночь.
Хотя, нельзя сказать, что отсутствовали желающие рассказать ей на ухо пару бабушкиных историй.
Андраде и сама удивлялась, когда ухитрилась стать такой популярной среди парней. Они неисчислимой стаей (а чем массовей сборище народу, тем, как известно, меньше мозга у них на человека) возникали ниоткуда с предложениями если не руки и сердца, то, как минимум, завтрака в постель и денег на аборт. Сливками к этому слоёному пирогу с коржами из бывших стал ещё и приезд Симона.
Не то, чтобы Марисса не любила Симона. Из всех её бывших – единственный, оставивший по себе хорошие воспоминания. Но всё вместе становилось определенно слишком для одной лишь бедной маленькой её. Она взглянула на исчерканный черновик, вместо мыслей и заметок содержащий смеющиеся рожицы, десяток смайликов, цветочек и скособоченную спираль. В уголке листа её мелким, убористым почерком было написано что-то вроде стиха, но и он никак не подходил Неруде. Разве что тот увлекался японской лирикой: «Крестьяне плантации риса обильно водой поливают. Пусть лучше сгниет, чем засохнет».
Марисса, последний раз обернув меж пальцев ручку, ткнула шариком в чистовик, и продолжила предложение. «…лирических мотивов, суггестивно отображенных в природе, что свойственно трансцендентализму в его пост-Уитменовских проявлениях. Через творчество Неруды рефреном проходит мотив единства прекрасного…». Спустя ещё несколько минут Марисса тяжело вздохнула и расстроено уставилась на доску. Ну не бред ли? Она нерешительно потянула в воздух руку.
- Да, Спирито? – буркнула преподаватель.
- Андраде, - автоматически исправила она.
- Хорошо, будешь Андраде.
- Можно выйти? – умильно улыбнувшись и робко взглянув на Кармен, спросила Мари.
- Нет! – рявкнула та. Тьфу.
- Так мне тут справлять естественную нужду? – невинно поинтересовалась она, слегка приподняв брови. - Не то чтобы я была категорически против, но все смутятся, да и убирать за мной некому…
- Фу, Спирито, то есть Андраде, прекратите сей же час. Ступайте вон. - скривив ещё больше лицо с и без того кислым выражением, отпустила её учительница.
Воздух в коридоре немного отдавал недавним визитом ассенизаторов, но Марисса не обращала на это особого внимания.
Она улыбнулась своему отражению, а потом скривила мордочку, высунула язык, оттянула уголки глаз, и улыбнулась ещё раз. На неё смотрело всё то же лицо. Коротко остриженные волосы, коричные глаза с лукавыми искорками и прозрачная белая кожа. Ну, да, прозрачная кожа – это симптом чахотки. И что с того? На губах – карамельный блеск, на глазах - светлые голубоватые тени. Всё-таки она встречалась с самым лучшим из своих эксбойфрендов. Самые длительные отношения и самое приятное расставание. Не то, что с этим крокодилом… Ну да. Зеркало огромного туалета отразило мгновенное появившееся и слетевшее тоскливое выражение. Раздался плач. Хотя, стоп, Марисса Андраде ведь не плачет. Она опять проверила, но её отражение всё так же хитро улыбалось. Значит, плакала не она. Всхлипы стали немного громче, сопровождаясь шелестом оберток.
Так-так-так. Выходит, слезливым шуршунчиком была Фэли. Марисса распахнула дверь самой подозрительной кабинки, и интуиция её не подвела. Девушка, сидевшая там, утерла свои ярко-синие, почти неоновые от соли глаза, и оборонительно буркнула дьяволенку:
- Давай, начинай прикалываться.
Но Мариссе совершенно не хотелось шутить. Она подошла чуть-чуть ближе, и заправила блестящую черную прядь за ухо девушки.
- Фэли… Ну почему ты опять прячешься? – её голос был теплым и влажным.
Губы девушки искривились и часто задрожали, слёзы опять заструились по румяным щекам.
- Ну, кто на этот раз? – спросила Спирито, и, не дождавшись реакции, поднялась. - Я позову Мию.
- Нет! – закричала Фэли, и добавила, уже чуть спокойней. - Нет… не зови Мию. Не надо ей говорить, что со мной… что я… ну, - и опять заревела.
- Так, Митре, утирай сопли сейчас же, - рявкнула Андраде. - Или ты успокаиваешься и говоришь мне, что произошло, или я привожу сюда Колуччи. И Вико тоже. Слышишь?
- Я толстая и некрасивая, - сквозь слёзы протянула Фэли.
- Тьфу ты блин мать твою, - малоразборчиво проворчала Марисса и присела рядом, на пол. - Начинается.
- Я не нравлюсь мальчикам… Они хотят только девушек с тонюююсенькой талией и худенькими ручками, с ногами от шеи, и…
- Да, страдающими анорексией, героиновое поколение, знаешь ли, с выбеленными волосами, и которые оттопыривают мизинец, когда чай пьют. Фэли, ну не гундось хоть ты мне, а?
- Меня никто не люююююбит, - просопела Митре и ткнулась лбом в плечо Андраде. Та уныло погладила её длинные (на зависть таким обкорнанным, как сама Мари) черные волосы.
- Никто меня не любит, - ещё более уныло пропела Марисса. - Ты на меня посмотри. Меня все парни, как последнюю девочку, дурят. Я иногда сомневаюсь, не приколотил ли мне кто на спину табличку «lie to me». Но я же живу. А тот никто, который не любит меня, он… - Фэли заинтересованно подняла голову, и Андраде прикусила язык. - Ну да ладно.
- Забудь. Поднимай свой зад, мы идем развлекаться. Нельзя прогундосить всю жизнь, сидя на унитазе, а то тебя так никто и не полюбит. C’mon, girls just wanna have some fun!
- Чего-чего? – спросила Митре.
- Мы идем кое-кого встречать, - на ходу ответила девушка, одергивая джинсы.
- У тебя свидание? Я не буду пятым колесом, да ещё и на свидании, - разочарованно протянула Фэли, поправляя довольно симпатичную черную юбку, определенно убавляющую ей несколько лишних килограммов.
- Пятым колесом? О, Фэли, у тебя перспективные фантазии, - ухмыльнулась Андраде, и толкнула её в бок. - Да не смущайся, я шучу. Нет, это не свидание. Просто один старый друг вернулся в Буэнос-Айрес, я его полгода… да уже даже больше не видела.
- А вот и ты! – крикнула Мари и повисла на шее у Симона, долго-долго отказываясь отпускать.
- А вот и ты, - ухмыляясь, ответил он, движением плеча сбрасывая на землю дорожные сумки, - Скучала?
- Возможно, я бы не так сильно скучала, если бы ты хоть раз позвонил мне, - буркнула Мари, деланно дуя губы, - Так ты даже на письма не отвечал. И твой автоответчик меня задолбал. А где маленький Симон?
- Симон-младший поехал к маме. О, привет, Фэли, - сказал вдруг парень, улыбаясь, и чмокнул румяную щеку второй девушки, скромно забившейся в самый дальний и темный из углов здания вокзала.
- Привет, - нервно усмехнулась она и неловко взмахнула рукой. Какого Андраде не сказала ей, с кем встречается? Фэли облизала моментально пересохшие губы и выдавила очередную усмешку, - Как дела?
- Отлично, - внимание парня вернулось к законной владелице.
- Ты же не против, если Фэли потусит с нами? Мне всё равно ещё на репетицию ехать.
- Кто следующий? Ну? – она обвела присутствующих нетрезвым взглядом. Из-за предательски заплетающегося языка последнее слово вышло жестким, почти острым, и вонзилось в одурманенный мозг её соседей по выпитому.
- Вроде я, - расклеил глаза смуглый парень, чуть не ударившись длинным, похожим на баклажан носом в свою рюмку, - Я никогда… ик… не делал минет.
- Идиот, - возмутилась сидевшая рядом Фэли, - Ты это уже раз шесть говорил. Нельзя повторяться.
- П…прав-да? А я не… заметил, - невнятно ответил Гидо, и, почесав пальцем подбородок, выпалил, - О! Я никогда… не носил флане-ле-вой пижамы ик с рисунком.
Пять рук тут же взмыли в воздух и содержимое стопок, которые они держали, перелилось в пять глоток. Спрашивающий уставился выходящими по траектории на орбиту глазами на своего лучшего друга.
- И… ты, блин, ик, Брут?
Пабло пожал плечами, стараясь не улыбнуться, но губы сами по себе расползались.
На его квартире они закрылись всемером. Первоначальный план попойки давно улетел ко всем чертям, и те его так же давно реализовали, а массовик-затейник, Гидо, в непонятке вдруг оглядел собравшихся. Ладно, Пабло был, так ведь и должен был быть, как хозяин помещения. Ну, и Ману тот вроде позвал на репетицию, а тогда уже и Мию с Мариссой. Томас остался в общежитии. За Мариссой, чтоб её, приперся Симон, чтоб его, поэтому с лица Пабло не сползало запатентованное выражение, маска обиды, злости, оскорбленной невинности и прочих несвойственных эмоций. Но то, что Марисса из всех людей притащила за собой Фэли, просто выбило событие из накатанной плоскости мальчишника на троих. Не, ну хотелось-то посидеть по традиции…
Марисса выпила больше всех, оставаясь при этом самой трезвой. Не потому, конечно же, что у неё был луженый желудок. Простой трюк – запивать из почти пустой бутылки пива, сплевывая туда только что набранную в рот текилу. По какой-то неведомой ей причине почти трезвым был и Пабло, либо так же добросовестно, как и она, переводящий продукт, либо… ещё что-то, какая ей вообще разница?
- Я никогда не занимался сексом с Мариссой, - вот после этого она возненавидела Симона.
Пабло сосредоточенно рассматривал стакан, медленно, почти незаметно приподнимая руку.
- А мне что делать? – спросила Мари громко, и все, покраснев, посмотрели на неё. Пабло понимающе отвернулся и быстро глотнул.
This love
I think I'm gonna fall again
And ever when you held my hand
And turn 'em in your fingers, love
Она помнила холод.
Завывающий ветер, гарантированное предвиденье первого в году снега, ударял с завидной периодичностью в заиндевевшее стекло. Этот стук сопровождался с секундным интервалом свистками морозного воздуха, проникавшего своей холодной горечью в уютную теплоту комнаты сквозь щели в оконной раме. Эти звуки, под аккомпанемент шелестящих и съежившихся листьев, установили беспокойный, рваный ритм её сна. Колыбельную доигрывали своим нежным шелестением занавески, на которых талантливо играли едва видимые пальцы какого-то призрачного происхождения. Против такого зимнего оркестра у плетеного темно-синего покрывала не было ни шанса. Он не спасал Фэли от холода, проникающего до самой кости, но она была слишком уставшей и недостаточно трезвой, чтобы переживать по этому поводу. Она была уверена, что Вико просто не захотела закрывать окна, наслаждаясь каждым предвестником первого снега. Но вместо того, чтобы подняться и взять одеяло, или закрыть окна, она только поглубже зарылась в свою постель.
Она помнила тепло.
Две нежные, мягкие и теплые руки, подсознательно напоминающие о няне, заменявшей ей мать, прикоснулись к ней. Мия, - улыбнулась она сквозь сон. Одна рука по-хозяйски заправила за ухо прядь волос, вторая натянула покрывало повыше, к щекам, поправив его по бокам, укутывая её ещё глубже в тепло. Она едва осознавала это, не в силах выкарабкаться из сна. Фэли почти не почувствовала, как кровать рядом с ней прогнулась под весом второго тела, - без сомнения, Мия захотела согреться, примостившись с ней рядом. Едва-едва она осознавала и то, что покрывало медленно сползало с неё, перетянутое во сне на вторую половину кровати. Холодная рука Мии пробежалась вверх-вниз по её предплечью, и Фэли зажмурилась, устраиваясь ещё удобней, но отодвигаясь, поскольку приходилось делить одеяло. Она только отметила, что рука соседки по кровати защищающим жестом легла на её мягкую талию, укутав Фэли назад в уютное объятие. Она мурлыкнула в знак согласия и благодарности за дополнительное тепло. Ритмичное тепло дыхания ласкало её шею, наконец усыпляя.
Она помнила чувство безопасности.
Игривый желтый лучик заплясал на её лице. Фэли пробормотала что-то невнятное, не желая покидать уют теплого кокона покрывала, замечая только смутно-знакомый запах соседки. Гораздо менее смутно она понимала, что её голые ступни были раскрыты, доступны терзаниям холода. Она очень аккуратно и нежно потянула покрывало, но ей досталось не более дополнительного сантиметра. Улыбка появилась в самых уголках губ, когда она вспомнила, что Мия всегда была большой любительницей перетянуть на себя одеяло. Рефлекторно стремясь найти источник дополнительного тепла, Фэли ощутила на каком-то расстоянии от себя тепло второго тела. Решив, что тепло ей всех дружеских чувств дороже, а Мия всегда спит крепко, Фэли откатилась немного назад, пока не ощутила, что её остановила искомая печка. Вообще-то, она не думала придвигаться настолько близко, но об этом уже поздно было думать. К её удивлению, Мия отреагировала. Тело слегка повернулось, весьма эффективно прижавшись к её собственному, вписавшись во все изгибы и повороты, и почти завернув её в себя. И это объятие было очень уютным.
Тело было согревающим.
А ещё тело было раза в полтора больше Мииного.
Как только Фэли поняла свою ошибку, её глаза распахнулись. Но ещё больше напряглась каждая её мышца от осознания того, что она не помнит, где именно находится. Ни комната, ни кровать не намекала ей на собственника.
Она попробовала аккуратно отползти к краю кровати, подальше от странного, но почему-то не незнакомого тела, только чтобы обнаружить непреодолимое препятствие в виде сильной, загорелой руки. «Вот шит». Пальцы этой так непринужденно обнимающей её руки сжимали трикотаж её кофты. «Слава Богу, я ещё в кофте». Часть его ладони – а это однозначно был он – лежала на обнаженной полоске живота. Девушка испуганно съежилась, не понимая, как она, Фэлиситас Митре, из всех людей могла очутиться в постели незнакомца, пусть и одетой, в его объятиях. Как ни странно, девушка чувствовала себя удивительно спокойно, защищено и уютно.
Тут она поняла, что каждый вдох и выдох, малейшее движение её легких, провоцировали таким образом прикосновение кожи к коже, и от этого всё её тело словно бы щекотало. По коже пробежали пупырышки, и на этот раз отнюдь не от холода, теперь она чувствовала, как будто её засасывало в горячий вихрь инферно.
Поиски тепла привели её, впервые на памяти Фэли, в мужские объятия, в которые она вписалась идеально. Малейшая поверхность кожи, изгиб мышцы подходили аналогичным у соседа. Даже под её коленками находились его колени. Это было безукоризненное совпадение. Фэли с треском захлопнула глаза и пожелала не думать о том, что ей страшно. Пожелала не думать, как удобно и тепло ей было в этот момент, как защищено и безопасно она себя чувствовала. Не думать, как её телу не нужно было ничего более, чем укрытие в руках своего соседа. И о том, что с пробуждением все эти прекрасные ощущения пропадут. Она ощущала постоянное медленное движение груди, прижатой к её спине.
Если бы только она могла вспомнить, где и почему находится.
Она хотела вспомнить много всего. А помнила только холод, тепло и чувство безопасности. Вспомнить ей не помогал и шепот горячего дыхания, играющий с выбившимися их хвостика прядями, щекочущий шею в приятно-отвлекающей манере. Против всяких ожиданий, она провалилась в глубокий, спокойный, доверчивый сон.
Проснулась она от резкого изменения в ритме дыхания прижатой к её спине диафрагмы, за которым последовали необычайно долгие подъем-спуск. Она напряглась. Он в ответ резко, хоть и тихо, вдохнул, от чего её шея в той самой точке, привыкшей к дыханию, замерзла, а на выдохе словно бы укрылась горячим туманом. Менее чем за мгновение, но и этого было достаточно, его дыхание вернулось в норму. Но Фэли всё равно ощущала на себе внимательный, изучающий взгляд.
Через три минуты она поняла, что крепкие нервы парня покрывают её слабенькие способности лежать смирно. Притворяться, что кто-то из них спит, девушка больше не хотела.
- И что ты тут делаешь, Симон? – сухим утренним голосом спросила она.
Последовала долгая молчаливая пауза. Но потом насахариненный смешинкой голос всё-таки соизволил донести до её уха ответ.
- По моему, это называется «спать». А ты как думаешь?
- Я думаю, что ты спишь в той же постели, что и я. Я думаю, что не помню ни того, как я тут очутилась, ни даже чья это вообще постель. Я думаю, что ещё минута и со мной случится истерика.
Фэли не стала упоминать, что истерика с ней случится потому, что Симон убрал руку и отодвинулся, насколько позволяла кровать.
Пока все опохмеляющиеся собирали шмотки и бросали жребий на порядок нанесения визитов санузлу, а Фэли подозрительно косилась на Симона, Марисса нашла в холодильнике жестяную банку пива, и, старательно делая для остальных вид, что, как и простые смертные, ночевала где придется, а не в постели хозяина квартиры, заорала так, чтобы Пабло наверху услышал.
- Перестань себя жалеть и спускайся.
Пабло пробормотал что-то невнятное и глубже укутался в одеяло.
- Ну мааам… - протянул не проснувшийся парень.
- Я тебе не мама. Та давно тебя бросила, - ляпнула Андраде.
Она не сказала ничего нового, но лучше бы она просто выстрелила ему в лоб. Он спрыгнул с кровати, и его полыхнувший злобой взгляд сказал ей куда больше, чем она хотела знать.
- Вон отсюда, пока я не позвал полицию! Не пойду ни в какую школу.
Все, что ей оставалось, - поскорее уйти и забыть о Пабло, и о том, что тому давно пора вынуть голову из задницы.
Видит Бог, у неё достаточно своих неприятностей, особенно после женитьбы Сони и Франко. Но когда Марисса смотрела на него, у неё внутри все переворачивалось. Если бы она могла выбросить из памяти его несчастное лицо, когда Пабло в очередной раз напившись жаловался на родителей, и на то, как ему её не хватает...
С её губ против воли сорвались слова, которых она так боялась:
- Одевайся. Я тебя отвезу.
Взрыв ярости, похоже, напугал его самого и прозвенел в голове похмельным котлом, и Пабло постарался свести все к шутке:
- Накурилась травки и до сих пор не соображаешь, что говоришь?
Ненавидя себя за слабость и глупость, она, тем не менее, поднялась на ступеньки, ведущие к его спальной.
- Выбирай: либо одеваешься, либо едешь, в чем стоишь. Смотри, как бы в таком виде тебя не упрятали в психушку.
Но Пабло опять преспокойно лег на смятую с обеих сторон, ещё теплую постель.
- Зря ты так разоряешься. Шла бы…
Марисса схватила его за руку и стащила с кровати. Но то ли Пабло растолстел, то ли она стала слабой, удержать на себе его вес не получилось, и они оба клубком загремели вниз по ступенькам.
- Да заткнитесь, блин, без вашего погрома башка трещит, - проворчал Гидо на живописную композицию «Мариссы Андраде на Пабло Бустаманте».
- Ты в порядке? – ругая себя за заботливость, спросила она.
- Паршиво… Я не могу пошевелить ногами.
Она испуганно вдохнула.
- Почему?
- Наверное, потому, что ты на них сидишь, - недовольно ответил парень и спихнул её с себя.
- Дурак, ты меня напугал, - крикнула она ему в спину.
- Это мой дом, хочу и пугаю. И кто ты вообще такая? – он запустил ладонь в волосы и вдруг помрачнел, - Может, я упился до беспамятства, но серьезно – ты кто вообще?
Марисса постаралась улыбнуться. Честно постаралась.
- Знаешь, Бустаманте, второй раз на это даже я не куплюсь. Я не такая дурочка, как может показаться со стороны.
- Бустаманте – это меня так зовут? – и хлопнул ресницами. Марисса громко выругалась.
This love
Now rehearsed we stay, love
Doesn't know it is love
This love
На этот раз она сама всё перепроверила. Расспрашивала врача, даже подносила под ноздри нашатырь. Без толку. Его нехитрая ложь вдруг обернулась правдой и высунула дразняще язык. Пабло действительно ударился головой и действительно потерял память. И Андраде волновал исключительно один вопрос – почему сейчас, а?
Она так и не решила, к добру это или ко злу.
Но было обидно, самой не ясно, за что.
Пабло, который в кои-то веки действительно был похож на Паблито, маленький и испуганный, не вставал с собственной кровати, которую вспомнил первой. И всё время спал – надеялся, что во сне его подсознательное быстрее подскажет хоть что-то, хоть какую-то малость, за которую зацепится ссохшийся в крохотную капельку и повисший перед глазами мозг. Иногда он плакал – в первый раз перед зеркалом, когда не смог узнать собственное лицо. Пабло ещё долго изучал родинки и форму ногтей. Перебирал висящие и просто валяющиеся в шкафу вещи. Ещё раз заплакал, когда нашел альбом с фотографиями, потому что не идентифицировал ни одного лица. Он искал хоть что-то родное, но даже запах подушки, казалось, изменял ему с другим.
Бустаманте не был уверен, что плакал раньше, поэтому ощущение чувствовалось как новое и необычное. И даже в чем-то приятное.
- Может, ты выйдешь? – раздалось над его ухом, когда он исследовал содержимое собственной тумбочки, опрокинутое на покрывало. От усердия, с которым Пабло копался в собственном мозгу, он даже язык высунул, и вспомнил-таки имя.
- Томас, да? А зачем?
- Может, память тебе и отшибло, но ни капельки ты не изменился, братишка, всё так же любишь себя жалеть. Повалялся, и хватит. Вынь голову из задницы, и мы пойдем к тебе на квартиру, там ты должен что-то вспомнить, - резво затараторил бест френд, носясь по комнате и бросая в сторону Бустаманте по очереди все необходимые предметы туалета.
- А может… - Пабло было лень, но он не мог придумать, чем бы отмазаться.
- Слушай, блин, ну ты же не калека, правда? Если будешь продолжать себя так вести, то и нечего тебе будет вспоминать, - Пабло сердито натянул джинсы, футболку, куртку, и, поколебавшись несколько секунд, мобильный.
- Но только с одним условием. Расскажи мне о…
Фэли проснулась, когда небо на востоке оставалось ещё серо-сиреневым. Сильный и холодный ветер гонял пыль по асфальту, стуча о тротуар окурками и клочками сырой бумаги. Как всегда перед восходом солнца, мороз осел почти незаметным инеем на скрючившихся листьях.
С утра в городе туман. Крахмал, разведенный в тазике, молоко, комья грязной ваты, бинты, завязанные перед глазами – кому как. Фэли плотней замоталась в кардиган Miu Miu, глядя в ничто за окном. Пепельно-серое и пугающее Ничто. Как у Пелевина, которого она никогда не читала, но она вообще не слишком любила читать. Чтобы согреться, она сунула ступни в сиреневые тапочки-слоники. Спешно отогнала от себя мысль, что есть несколько способов моментально согреться, и весьма приятных.
Из её рта клубочком вырывался пар, почти незаметный, он отчетливым рисунком садился на стекло.
Она хотела как можно скорее уехать в школу – не самое понятное желание для воскресного утра и шестнадцатилетнего подростка. Но дышать одним воздухом со своей матерью Митре не любила – боялась толи отравиться, толи подхватить заразу. Она очень быстро (и на удивление домочадцам, если бы те удосужились встать с кровати) спустилась на кухню, где повар только-только одевал фартук. Поваром был мужчина, чуть старше среднего, с кислым лицом и нездоровым пристрастием к здоровой пище. В частности, он не добавлял в неё ни жира, ни соли, ни приправ, ни сахара. Ничего, что имело хоть какой-то, не обязательно приятный, вкус. В общем, сеньора Митре нашла себе единомышленника ещё восемнадцать лет назад.
Фэли с милейшей улыбкой достала из холодильника пакет апельсинового сока и вернулась в комнату, с той же невинной, ангельской невозмутимостью присела на краешек кровати, а потом, запустив руку в тайник за тумбочкой, выловила Милку.
С необычайным наслаждением она размотала фольгу и впилась зубами в нежнейший молочный шоколад с грильяжем. И тут же поперхнулась им, вспомнив дыхание Симона на собственной шее. Она мягко выругалась и, бросив шоколад, натянула на себя одежду.
Мари глотала зевки и не понимала, каким образом Мия, из всех людей, уговорила её на такую авантюру. Марисса Пиа Спи… тьфу, Андраде знала кое-что об авантюрах, и эта была явно вне границ её восприятия. Желудок отозвался согласием, даже всё съеденное на завтрак и вчера на ужин высказало единогласное желание вернуться на свет Божий и высказать лично Мии, что внутренности и пища об этом думают. Марисса, буркнув, приказала им заткнуться и уронила в кулак ещё один зевок.
- Напомни мне, почему мы идем туда ранним утром? – Мия, не оборачиваясь, поправила плащик от Донны Каран и поглубже уткнула личико в шарф UCoB.
- Мия, перестань шифроваться, тут наших знакомых не водится, - попыталась ухмыльнуться Андраде, но вместо запланированного ещё раз зевнула.
- Тебе смешно? Марисса, это тебе не баловство, это самая настоящая… - голос Мии упал до шепота, - черная…
- Магия, - загробным тоном словила на ходу предложение Мари. - Я всегда знала, что ты глупенькая, сестричка, но никогда не верила, что настолько.
- Девчонки говорили, что она всегда знает правду. И я тоже хочу… быть уверенной, понимаешь? – Мия опять испуганно оглянулась.
- Мия, ну-ка, глянь мне в глаза… - попросила почти шепотом Марисса. - Ты хочешь сказать мне, что до сих пор не уверена в Мануэле? – Мия споткнулась. - Сестренка, не увиливай. Ты ему не веришь?
Истошно зашептав, Мия всё ещё с видом параноички сканировала окресности.
- Я не знаю… Я хочу, но не могу. То есть в то, что он меня любит, я верю. Что он меня хочет, я и на практике убедилась, - рыжая спутница охнула, даже не ожидая от своей мнительной родственницы такой решительности так быстро. - Но это всё уже было, понимаешь? И какая-нибудь из полка сабрин легко убедит его, что он взрослый мальчик, и ему не помешает развлечься где-нибудь на стороне.
Слушавшей эту речь девушке вдруг стало тошно.
- И после всего этого, зачем же ты с ним? – сипло спросила она, опять непроизвольно зевнув, и даже не прикрыв рот.
- А я не могу по-другому. Пробовала, так только хуже. К подозрениям-то хоть привыкаешь, а вот одиночество… Его нельзя не ненавидеть, как бы даже ты, сестричка, его не любила.
Марисса только натянуто улыбнулась.
- Ладно, пойдем уже к твоей гадалке. Если она раскладывает Таро, можно хоть на картинки красивые глазеть.
Её такси застряло на мосту.
Тот, казалось, был проложен в пустоте, произрастал из неё, в ней же и терялся. Туман прятал всё, кроме трех-четырех машин, водители которых так же обреченно, как и таксист Фэли, высматривали впереди аварию.
Второй раз за день Фэли чертыхнулась, что было для неё показателем чуть ли не ужасного дня, когда в тумане по левую руку рассмотрела ставшую удивительно родной фигуру с фотоаппаратом у лица. И, прекрасно осознавая, что он никогда не узнает о её здесь пребывании в противном случае, прекрасно осознавая вязкий, стылый страх в желудке, открыла дверь, забрала рюкзак и протянула таксисту три купюры.
- Привет, - она уже более минуты глазела на него, пока он глазел на молочно-невидимый мир. Симон подпрыгнул, но рассмеялся.
- Рановато для тебя, не считаешь? – спросил он голосом, от которого у Фэли задрожали колени. Господи, что она делает? Она ведь знает прекрасно, что старший парень – это морока и комплексы. Что после одного лишь Августо она полгода лечилась от булимии. Но в верхнем ящике своей тумбочки в общежитии она хранила подаренные им тогда фотографии. Единственные, на которых она не выглядела, как пирожное.
- Может быть, но я не люблю прощаться с родственниками.
- А, была дома? – он улыбнулся. Видимо, у парня были иные представления о доме и родственниках.
- Я еду домой, - ответила она, мысленно молясь, что он оставит эту тему. Симон на мгновение отключился от происходящего, покрутив головой, а потом вдруг спросил:
- Хочешь, я тебя сфотографирую?
Пабло, с жадностью ловя каждое слово, услышал уже в re-run’е всё, что Томас знал о Серхио и Море Бустаманте, а также о троице старших братьев. К сожалению и удивлению заинтересованной стороны, оказалось, что знает он немного.
- Ты вообще немного… как бы это сказать… скрытный. Тебе кажется, что болтаешь ты много, но на самом деле даже я о твоих траблах ничего не знаю. Так что не повезло, - Томми улыбнулся, - Ты кроме девок своих ни о чем и не говорил.
Парень прошелся кругом по нижнему этажу своей квартиры. Прикоснулся ко всему ладонью, наивно веря, что тактильный контакт молнией шарахнет по его воспоминаниям, перетрусит мозги и отыщет-таки эту самую зацепку.
- Каких таких девок? – флегматично спросил Пабло, всё ещё натягивая на голову сообщение, что его родители разведены, а на суде он даже свидетельствовал в пользу отца, но не потому, что любил его, а потому, что отец содержит и его, и его друзей, и даже подкармливает его дорогими подарками.
- Тебе весь список? Дня не хватит. Вообще-то, я не конспектировал, особо и не помню.
Оба поднялись наверх.
- Жаль, - буркнул Бустаманте и, намотав три круга вокруг кровати, упал на неё. Он тут же подскочил, как ужаленный, и затем медленно, как в горячую ванную, сел назад. Его веки сами по себе захлопнулись, а Томми, напуганный и невменяемый от мысли, что довел до шизофренических приступов лучшего друга, молчал, и легко было поверить, что его и вовсе нет.
…Это было бесконечным, наверное, потому, что единственным его воспоминанием по факту на утро воскресенья. Как вечность. Горячая от желания кожа – он мог по вкусу отличить одну от другой все клеточки её тела. Он вспомнил звук и протяжность её дыхания. Он вспомнил выражение – только выражение – застывшее в её взгляде, ритм их движений, частоту и силу прикосновений. Всё. Кроме неё самой.
Пабло так и пролежал на постели полдня, надеясь увидеть что-то ещё, пока друг по его настойчивому требованию: «Что за девки у меня тут были?» рассказывал.
Мия провела там уже двадцать три минуты, и в каждом последующем журнале, попадавшемся в руки ожидавшей, было всё больше разорванных от быстрого листания страниц. Когда Марисса наконец-то отбросила последний и мысленно в третий раз взорвала дверь (а надо заметить, от этих мыслей она нежно, даже ласково как-то улыбалась), Мия с непонятным выражением на лице вышла из комнаты. Несколько раз сглотнула. Прохрипев: «Пойдем», она схватила локоть сестры и потащила ту прочь. Проигнорировав все вопросы, она только затравленно оглянулась, ловя взглядом такси. Уже проехав полпути до колледжа, она смогла сказать:
- Когда мне говорили, что она знает всё, не предупреждали, что это именно всё, - Мари успокаивающе провела по волосам сестры. Похоже, она становится профессиональной утешительницей, - Кстати. Это она передала тебе.
- Что? – её глаза наконец-то распахнулись, впервые за утро.
- Сказала – той истеричке, что тебя сопровождает. Не щекочи меня, правда так и сказала.
Марисса недоверчиво, но невротично хихикнула и развернула исписанный аккуратным почерком потрпанный листок.
«Ты не зря боишься, девочка. Ты не прекратишь себя мучить.
Он тебя никогда не узнает, если будешь молчать. Такая любовь, какую вы себе выбрали, предназначена для того единственного, кто запрещен тебе, но кого ты хочешь.
Ты должна была хотеть его отчаянно, страстно. Ты должна была отбросить всякий стыд, делать вещи, на которые не считала себя способной, и наслаждаться ими. Ты должна была изумить и потрясти своего возлюбленного. Ты должна была измучить его, лишить сил, и, когда ты оторвалась от него при первых проблесках утра, он не смог даже пошевелить рукой, удерживая тебя, хотя и хотел бы удержать. Ты смогла…»
Она одернула руку, словно бы обожглась.
- Дочитаю потом, - просипела Марисса чужим голосом, и про себя додумала: «Лет через пятьдесят».
|
| |
| |
| katya_shev@ | Дата: Суббота, 26.05.2012, 18:42 | Сообщение # 2 |
|
We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Статус: Offline
| - Ты вся замерзла, но это даже мило, - засмеялся он, меняя пленку, - В духе… а, неважно, ты не знаешь Мен Рея. Туман тебе к лицу.
- Ты имеешь в виду, трупная синюшность мне к лицу? – Фэли сама не знала, откуда набралась мужества и соображения для флирта, но сейчас ловила кайф от каждой секунды.
Симон поменял плёнку, и вдруг подошел к ней очень близко. Поднял её руку, и дохнул облачком пара на онемевшие кончики пальцев. Когда они немного согрелись, он убрал ладони, только тогда Фэли смогла вдохнуть – она и не осознавала до того мгновения, что задерживала дыхание. Но его ладони просто поднялись к её лицу и прижались к ушам.
- Шапку надо носить в декабре. Слышала о менингите?
- Это где-то в России? – еле выдавила из себя она, и Симон засмеялся.
Из-за тумана Фэли начало казаться, что никого больше и нет. Только они вдвоем и пустота.
…спустя 4 месяца…
This love
Doesn't have to feel love
Doesn't care to be love
It doesn't mean a thing
This love
Традиция пижамных вечеринок внезапно обросла невообразимой популярностью в благотворном микроклимате соучеников EWS. Её востребованность докатилась до абсурдного, и на коллективные посиделки в шелках, х/б и фланели приводили друзей, родственников и даже не вполне всерьез подумывали пригласить родителей. И поскольку Буэнос-Айрес в мае был удивительно теплым и приятным, всю ночь можно было просидеть в саду, вдыхая одуряюще-сладкий запах весны и жаря всё подряд, от сосисок до зефира. Раньше они старательно умещались на качелях втроем – она сама, Мия и Вико – и исхитрялись укутаться одним пледом. Теперь же весь сад был оккупирован её одноклассниками и друзьями. Да, друзьями, которых у Фэли появилось множество, часто – значительно старше её самой и контингента пижама-party, возраста её нынешнего лучшего друга.
Не то чтобы она слишком уж хотела с ним дружить, но размышления на эту тему прервала навязчивая трель мобильного. Мама звонила проверить, как проходит социальное мероприятие, проводимое её самой непутевой и бестолковой дочерью. Привычный укол в сердце отдался сейчас в Фэли значительно слабей обыкновенного. Последние месяцы, не пойми каким образом, вселили в неё так необходимый минимум уверенности в себе.
- Да, мам, - ровным тоном проговорила девушка, отбрасывая от уха целый водопад тяжелых черных волос.
- Ты глупостей не творишь? И что это ты жуешь? – спросила та с оттенком желчи в голосе. Осведомленная о вечеринке, которую дочь в её отсутствие организовала, она всё же оставалась в блаженном неведении относительно формы одежды на вечер, избранной Фэли.
- Я не голодна, спасибо, что спросила. Что-то ещё? – ещё более ровно поинтересовалась Фэли, скользя глазами по саду и жадно выискивая среди гостей знакомую фигуру.
- Не хами, я о тебе же забочусь, не хочу, чтобы ты за вечер вернула те самые семь кило…
- Я тебя очень люблю, мама, и спасибо тебе за заботу, - линейности её тона позавидовал бы любой электронный эквалайзер, - Всё замечательно, и я клянусь, что съем только половину грейпфрута на завтрак, но мне нужно развлекать гостей, некрасиво бросать их так надолго, - и, не дожидаясь реакции родительницы, отдыхающей в каком-то дорогущем SPA со всеми замужними сестрами, нажала отбой.
Семь сброшенных килограмм, которым так радовалась её мать, ни капли не тешили Фэли. Ну, выглядела она, по собственной версии, немножечко получше, но от половины гардероба пришлось как от неподходящего более отказаться. Поиск нужного ей размера в бутике вызывал прилив комплекса неполноценности, злости на себя, которая по неизвестной причине перерастала в злость на Симона и его искусство. Да, он делал её фотогеничной, и она даже самой себе начинала нравиться. Пока не упиралась взглядом в зеркало примерочной. А уж признаваться продавцу в Banana Republic, почему она не может купить вот ту очаровательную блузочку, казалось ей верхом унижения. И Симон, её лучший друг… её размышления снова прервали, на этот раз подлетевшая к ней раскрасневшаяся Мия.
- Только что приехали Пабло и его свита, больше мы никого не ждем?
- Нет, - Фэли просканировала и мысленно подсчитала гостей, - Кажется. А почему всех так много?
- А я написала «+1» на приглашениях. Ты против? – невинно улыбнулась подруга в лаймовой шелковой ночной рубашке до колена и пеньюаре то ли из паутины, то ли из росы, а может, просто из облака. В общем, она выглядела ходячей рекламой Лолиты Лемпики, чем и гордилась.
- По-моему, уже поздновато быть против, - уныло для проформы ответила Фэли.
- Тогда пойдем скорей, пока кто-нибудь не одолжил мексиканский генофонд моих будущих детей, - звонко, как целый оркестр колокольчиков, рассмеялась подруга.
Майская ночь через край переливала запахи сосны, креозота, груш, хлорки и травы. От причудливости составляющих кружилась голова. Марисса скользнула в старые вьетнамки, давно оформленные по образу и подобию её маленькой ступни, и поднялась с бортика стерильно чистого бассейна.
Акцентировать внимание гостей вечеринки на том, что большую часть времени она спит обнаженной, ей не хотелось, поэтому импровизированную пижаму она соорудила из мужской льняной рубашки, свисавшей на Мари как раз достаточно, чтобы прикрыть бедра. Ей было… не грустно даже, разве что немного тоскливо. Приходилось признать, что Марисса Андраде просто скучала. И если продолжать сеанс небывалой и несвойственной откровенности, то она не просто, а безумно скучала.
Настолько, что даже вела хронологию своим ощущениям, каждый раз пытаясь объяснить их какой-нибудь новой причиной, даже не для того, чтобы себя или окружающих обмануть. Мари просто надо было хоть чем-нибудь развлечь себя. Фазой первой была жалость, плавно переросшая в сочувствие, когда она научилась не презирать Пабло, тьфу ты, опять это имя возникает в самый неподходящий момент! Фазой второй – ревность, чувство, жившее когда-то в сердце и впивавшееся в него то зубами, то когтями, переехало тогда в легкие. Забилось в них и не давало дышать, и не было никакой возможности найти для такого вантуз и устроить хотя бы крошечную вентиляцию, хотя бы самую минимальную струйку кислорода в легкие. Но вантуз почему-то так и не понадобился. Марисса невзначай как-то переросла и ревность. И фазой третьей стала спокойная ирония – ей было интересно, как долго выдержит свой марафон Бустаманте, и как долго продержатся рядом с ним бывшие, вдруг получившие то ли второй шанс, то ли попытку номер 5. Но Андраде и спокойствие плохо уживались под одной крышей, особенно если это была её, дырявая и скособоченная. Пришел черед фазы четвертой, зуда. Её так и подмывало сказать…
- Тебя ищут, – раздался голос, и Мари подпрыгнула на месте от щекотного чувства, пробежавшего вдруг по голым ногам, - Мия и… и… неважно, Колуччи.
Она медленно обернулась, не отвечая. За почти четыре месяца она успела привыкнуть к этому – к спокойному, невыразительному дружелюбию голоса Пабло, с которым он обращался теперь ко всем, не играющим в его новой жизни роли.
- Спасибо, - додумалась сказать она, лишь чуточку сипло. Её лексический запас пересыхал в его присутствии, как и её губы. Марисса судорожно облизнулась, и внезапно осознала, что стоит перед Пабло практически босиком, и практически обнаженная. Что она успела забыть, как едва достает ему до подбородка, и чтобы заглянуть в его глаза, ей приходится запрокидывать голову. Что впервые за долгое время его взгляд флегматично блуждает чуть выше её макушки, а не изучает тело или разгадывает ребусы в её глазах. Мари сделала мысленную пометку в блокнотике: фаза пятая, она просто скучает…
- Не за что, я сюда случайно забрел, искал место, где людей поменьше, они за три часа успели так достать, - внезапно для самого себя разоткровенничался он, - Но раз уж я тебя встретил… - он впервые посмотрел прямо на неё, и Марисса ещё раз облизнула губы.
Она хотела сказать, что тоже искала уединения подальше от одноклассников, Пабло Бустаманте включительно, но даже её болезненная гордость успела соскучиться. Она улыбнулась и снова промолчала. Пабло, не дождавшись ни реакции, ни одобрения, продолжил.
- Раз уж я тебя встретил, можно спросить, почему Мануэль выбрал на эти дурацкие роли тебя и меня?
- Чтооо? – её сердце екнуло, но значительно громче щелкнули в истерике сжатые зубы, - Ты уверен? Да как он!.. Да этот сукин сын!.. Ну, Мексика сейчас недосчитается одного из граждан! – но стоило ей двинуть на поиски приговоренного, бывшего пять минут назад лучшим другом, как на неё плеснул тормозной жидкостью следующий, не менее шокирующий вопрос Пабло.
- Не то чтобы мне это всё нравилось, но чему тут так возмущаться? Ты боишься, что я тебя укушу?
- Нет, я боюсь, что укушу тебя, - буркнула она унылей и значимей, чем самой того хотелось.
Тишина обняла комнату, как любящая мать. Она поудобней устроилась на его груди. Стук его сердца отдавался в ушах. М-да, вот уж не спрашивай, по ком звонит колокол… Одной рукой аккуратно, словно боясь испугать, он прижал её крепче к себе. Девушка забыла, когда ещё ей было так хорошо в чьих-то объятиях.
Отдаленный гудок ворвался в уют их маленького мира, посыпая его сладость изрядной порцией черного перца, вырывая из полудремы. Без желания, он открыл глаза, наткнулся взглядом на безмятежность под левым боком, там, где сердце, и мягко улыбнулся. Гудок раздался ещё раз, и он раздраженно поморщился. Парень очень медленно переплел её пальцы со своими и попытался заботливо убрать руку девушки, не разбудив её. Бесполезно. С восхищенно-ангельским выражением сонных глаз, она приподняла голову с его груди.
- Ты уходишь? – вдруг подхватилась она, со звонкой заботой в голосе.
- Сирены, ты ведь сама слышишь… - прошептал он, пытаясь нащупать футболку. Она только настойчиво попыталась утонуть в его океанически глубоких глазах.
- Тебе не показалось? Это ветер, - он старательно отворачивался, натягивая футболку.
- Я пойду… - невнятно пробормотал парень. Резко, не давая ему ни единого шанса подняться с её кровати, и даже как-то отчаянно она вцепилась в его запястье.
- Ещё немного.
Он обернулся и попытался поделиться с ней спокойствием, которого не ощущал.
- Я вернусь. Я обещаю, - но где-то в голосе всё равно слышалась тоска.
- Тогда отчего у меня такое чувство, что я больше никогда тебя не увижу?
Он жидко обернулся, и Марисса мысленно достала белый платочек, чтобы помахать вслед укатившему рассудку. В последние дни с ней это происходило постоянно. С непривычки, точнее, оттого, что отвыкла, она захлебывалась голубизной его глаз каждый раз, стоило ему очутиться так близко. Недопустимо, опасно близко. Она словно бы оказывалась посреди океана, беспомощная, одинокая, и весь мир вокруг тонул, и безумно, до колик в животе, хотелось вцепиться в него, чтобы только не уйти на дно.
- Не уходи пока. Ещё рано, мы в безопасности, - хрипло пробормотала Марисса.
- Разве? – ей показалось, или его лицо стало неуловимо, невообразимо мягким?
- Ты хоть знаешь, насколько часто я о тебе думаю? – она придвинулась чуть-чуть ближе, и Пабло приподнял её подбородок, стараясь поймать бегающий по углам взгляд.
- Я тоже. Каждую минуту каждого дня.
У неё перехватило дыхание. Казалось невозможным выдавить из себя хоть словечко, в самом диком бреду и в самой нереальной фантазии такого просто не могло произойти. Не с ними. Её мозг под воздействием массивного склероза и незнакомого выражения его аквамариновых глаз, в которых больше не было ни капельки обиды, никакой боли, вообще ничего негативного. И Марисса молчала. Пабло наклонился чуть ближе и прошептал ей на ухо.
- Я тебя люблю.
- Что? – каким-то чудом она смогла вздохнуть.
- Я тебя люблю, Ромео, это твоя реплика, - добавил он громче.
- Ой, извините, - Марисса откатилась на самый край кровати, стоящей посредине комнаты отдыха, тяжело дыша, словно пробежала марафон. Она никак не могла решить, покраснеть ей или побледнеть.
- Мари, ты вообще удосужилась хотя бы почитать сценарий? – рявкнул Мануэль. – Сама суть репетиций в том, что мы прогоняем роли и ищем шероховатости, чтобы как можно раньше начать снимать. И это произошло бы, сообрази ты выучить свои слова.
Мануэль Агирре явно проникся новообретенным положением. Бейсболка «Спилберг», стул с надписью «Педро Альмодовар» и футболка с принтом «David Linch is my inspiration» создавали весьма смутное, но уже пугающее представление о том, какую экранизацию «Ромео и Джульетты» он собрался снимать.
- Я знаю, прости, Ману, - она вдруг почувствовала себя старой и уставшей от жизни. – Может, я знала бы текст, не стукни тебе в голову ежедневно его менять. То мы снимаем классику, то модернизируем, потому что не нашли костюмов, как только я заучила Шекспировскую версию, так что радуйся вообще, что я только несколько реплик пропустила, - и, пытаясь не дать ему шанса ответить, обернулась к Пабло. – Я люблю тебя, Ромео.
Вау, вот ЭТО было странным ощущением. Это же Пабло. Пабло Пари-бабы-пиво-папаня Бустаманте. Разум, правда, и не думал по такому жалкому поводу возвращаться из круиза, весело развлекаясь там с парочкой накачанных тренеров по теннису, потягивая сладкие лонг-дринки и изредка выряжаясь на изысканные вечерние мероприятия. Сволочь.
Пабло ещё сократил и без того крохотную дистанцию между ними, комкая простынь. Каким-то чудом под её рукой оказалась подушка, и она нервно её сжала пальцами левой руки. О-о-ой. Это происходило, снова и снова. Тот самый мороз по коже, ток под коленками, бабочки в животе, тараканы в голове, целый зоопарк в теле одной маленькой Мариссы Андраде. Она ведь уже и забыла, когда они в последний раз, прощаясь «навсегда», естественно, в тайне от всех, выпрашивали друг у друга «последний» поцелуй. Вот только что и забыла, вместе со всей остальной вселенной. Он непривычно неуверенно запутал пальцы в её коротких волосах, второй придвигая её ближе. Ой-ой-ой, ток взбесился и защекотал внутренности под легкими, невидимые волоски на руках зашевелились и встали дыбом, и, кажется, даже её ладони вспотели. И она даже не может отвернуться, как зачарованный кролик перед удавом. Ну что же он тормозит? Почему так долго? Она уже чувствовала, как его дыхание скользит по щеке, веки сами по себе захлопнулись. Ой, мамочки…
- Снято, - уныло буркнул Мануэль.
О господи, пресвятая богородица и прочая тусовка. Марисса всерьез задумалась, не было ли это знамением, что ей пора укокошить одного своего мексиканского знакомого, чье имя начинается на М и оканчивается на мягкий знак?
- Ладно, на сегодня хватит. Целоваться перед камерой будете.
Марисса повторила про себя любимую мантру, посчитала до 170, окончательно решила не посещать больше эти репетиции, похожие, скорей, на занятия группы желающих почувствовать себя амебами, вдохнула, выдохнула… и ушла к себе в комнату. Тихо, аккуратно закрыла за собой дверь – и кто виноват, что она немного загрохотала, подняла с пола вихрь бумажек, записок, оберток от конфет, недописанных текстов песен и письма. Она ругнулась про себя, увидев это самое письмо. Господи, четыре месяца прошло…
Бумага стала мягче, если кончики собственных пальцев ей не лгали. Марисса забралась с ногами на кровать, обняла плюшевую обезьянку, нашарила в мини-холодильнике, который уже полгода прятала от Бласа, ведерко мороженного Rocky Road и погладила письмо пальцами, не решаясь развернуть. Было просто страшно. Тараканы, притихшие от любопытства на репетиции, с новой силой забегали по черепной коробке, издавая странное шуршание. К моменту, когда ведерко наполовину опустело, Мари решилась развернуть бумагу.
«Он тебя никогда не узнает, если будешь молчать. Такая любовь, какую вы себе выбрали, предназначена для того единственного, кто запрещен тебе, но кого ты хочешь.
Ты должна была хотеть его отчаянно, страстно. Ты должна была отбросить всякий стыд, делать вещи, на которые не считала себя способной, и наслаждаться ими. Ты должна была изумить и потрясти своего возлюбленного. Ты должна была измучить его, лишить сил, чтобы, когда ты оторвалась от него при первых проблесках утра, он не смог даже пошевелить рукой, удерживая тебя, хотя и хотел бы удержать. Ты смогла, поздравляю.
Все время, пока вы были вместе, он смотрел в твои глаза, хотя теперь и не может вспомнить их цвет, и видел там пылающую, яростную, пугающую любовь к нему. Твои глаза были зеркалами его внутренней сущности, они показали ему самого себя таким, каким он никогда себя не видел. Он не вспомнил тебя, но помнит, что ты была.
На первых порах он испытает только обыкновенное любопытство. Может быть, у него будут какие-то догадки о том, кто ты. Он начнет искать тебя - сначала лениво, между делом.
Конечно, узнать тебя наверняка можно только занимаясь сексом. Ты не будешь одной из тех, многих, кого он станет укладывать в свою постель. Ты будешь мучительно ревновать к ним ко всем, но напрасно. Потому что в постели он будет вдыхать их аромат, пробовать его на язык за ухом и думать: нет, это опять не она.
Он будет спрашивать, кто ты, - молчи. Он будет спрашивать, любила ли ты его, любил ли он тебя, - улыбайся и отворачивайся. Он будет искать тебя, во всех женщинах. Он будет сравнивать цвет и форму сосков, узнает, та же легко ли охватить грудь его руке, его губам. Его абсолютный слух будет проводить тождественность вздохов и стонов, он будет щекотать их, чтобы послушать мелодию твоего смеха. Он сохранит в своем сердце запах и вкус каждого уголка твоего тела, нежную ямочку на шее, теплые местечки в складках бедер. Твои грациозные, как крылья бабочки, движения, он будет пытаться повторить. И каждый раз думать: это не она.
Сначала им будет двигать простое любопытство. Но потом он потеряет власть над собой. Он станет одержим. Соперницы, которых ты когда-то с полным основанием опасалась, одна за другой уйдут, оскорбленные, - какая женщина не поймет, что тот, кто лежит на ней, думает о другой? А ты по-прежнему останешься неуловимой. Пока он не поймет, что движет и двигала им только любовь. И только тогда ты сможешь делать с ним всё, что захочешь. Если, конечно, он поймет»
Марисса швырнула ведерко в дверь и крепче обняла игрушку. Не в этой жизни…
Она распахнула дверь на улицу, широко-широко, и вдохнула свежий после ночной грозы воздух. И поняла, что впервые за энное количество времени чувствует себя по-настоящему радостно. В полном соответствии с собственным именем. И виновато во всем было воскресенье.
Именно в это воскресенье она без всяких будильников проснулась рано утром, а любой рассвет для городской девушки – это чудо, это магия, это святость. Именно в это воскресенье она завтракала на веранде в гордом одиночестве. Именно это воскресенье мать проводила в Коннектикуте, более того, там же его проводил и её повар Жак. Но, что самое важное, это воскресенье они должны провести вдвоем. Фэлиситас мечтательно улыбнулась.
Только она и Мия, в последний раз это было уже несколько вселенных тому назад. Не бабский слёт, на котором все остальные будут теребить подругу просьбами сделать маску, выщипать брови, накрасить ногти или рассказать о Мануэле. Не посиделки втроем, хоть она и любила Вико. Фэли так давно хотелось высказать Мии всё, что накопилось – выговорить и маму, и похудение, и просто то, как всё запуталось, и Симона. Хотя, почему Симона нужно было выговаривать, чётко объяснить она не могла. Наверное, она просто не понимала, на какой земле стоит.
Но несмотря на всё это, ощущение радости не ускользнуло. Оно, или его предвкушение, теперь можно было даже пощупать, настолько явно оно окружило Фэли. Быстро зашнуровывая кеды, цепляя заново ярко-лиловые заколочки в волосы и бегая по комнатам в поисках мобильного, Фэли предвкушала, так, что челюсть сводило оскоминой, язык стал сухим и щекотным.
- Может, мы не пойдем? – жалобно спросила через полчаса она у подруги, завидев через витрину до глазной боли узнаваемую фигуру, и поняла, что радость стремительно испаряется, как деньги на сладости в Диснейленде.
- Только если ты окончательно решила умереть от правильного образа жизни, - пропела Мия, радостно перечитывая в уме составленный список гадостей, которые предстояло купить.
- У меня дома всё есть… - ещё более жалобно проныла она.
- Тот дом, который я покинула полчаса назад, не в состоянии прокормить даже собственных тараканов. Более того, даже комар, случайно к вам залетевший, просто помрёт с голодухи, - решительным шагом Колуччи направилась в супермаркет, таща следом отчаянно сопротивляющуюся и тормозящую подошвами по асфальту девушку.
- Мия, ты же мне подруга? Тогда поехали в другой маркет, - предприняла отчаянную попытку Фэлиситас.
- Не смеши мои Марк Джейкобсы. Я полчаса искала, где припарковаться, и не собираюсь никому отдавать законное место! Что у тебя за проблема, и почему я раньше о ней не слышала?
- Там Макси, - страшным театральным шепотом произнесла она, делая глаза ещё более круглыми и взмахивая для пущего эффекта руками и ресницами, как в какой-то трагифарсовой попытке вспорхнуть. Мия, конечно же, всё поняла. Но было уже поздно.
- Фэли, любимая моя, что ты делаешь в этом ужасном месте? – эти мерзкие слюнявые губы прошлепали в полуметре от неё, и Митре всю, каждой мышцей, передернуло. Мия скорчила извиняющуюся рожицу. – Дорогая, а почему ты вообще не с родителями в Америке?
- Я решила побыть с подругой, - она резким движением ухватила Мию за локоть и притянула поближе к себе, приобнимая за талию и даже для пущей убедительности подставляя её под рентгеновский взгляд своего родителями-назначеного-как-и/о-бойфренда. – Она очень нуждается в моей помощи, видишь, как она расстроена!
Пышущая здоровьем и идеально накрашенная Мия на убитую горем не тянула и Фэли, скрепя сердце, ущипнула её со всей силы в бок. Подруга покорно вздохнула, а потом вскрикнула и показательно громко запричитала свою излюбленную песенку: «Как трудно быть мной!», каким-то чудом изыскав место для своей головы на плече Фэли и дрожа всем телом от с трудом сдерживаемого хохота.
- Извини, Макси, я сейчас никак не могу… - залепетала толстушка, медленно, но методично сдавая назад и влево. – Нам ещё и покупки делать!
- Мия пока сама справится, а нам с тобой нужно поговорить! – прошамкал он, и девушку во второй раз за десять минут против воли потащили в неизвестном ей направлении. – Ты что, совсем с ума сошла? – зашипел он через десяток шагов. Фэли заметила, как Мия, спрятавшись за рядами бакалеи, зажала себе носик двумя наманикюренными пальчиками и через не могу сдерживала вырывающуюся наружу смешинку.
- А что такого? – вызывающе вскинула голову Фэлиситас.
- Что такого? Фэлиситас, я же столько раз тебе объяснял, что Мия тебя использует, что она недостойна не то что дружбы, даже просто общения с нам подобными, это не твой уровень. Ты должна прекратить это немедля! Ты как моя девушка просто не имеешь морального права нахватываться вульгарности от всякого плебса, как эта Колуччи или того хуже Пасс. Посмотри только на себя? Что за вульгарные заколки в волосах? Да твоя мать бы уже давно…
- Моей матери здесь нет. Это раз. Твоё мнение вовсе не обязательно совпадает с её, и уж тем более не , это два. Не твоя девушка. Это уже три, - у неё был каким-то чудесным спонтанным образом целый список Шиндлера по этому поводу, но зубодробительно родной и противоестественно чувственный голос помешал ей зачитать его до конца.
- Вот именно. Она – моя девушка. И это четыре, - теплые руки Симона обняли её талию, её спина прижалась к его груди, и Фэли вдруг почувствовала себя в тумане. Где не было бурных страстей, зато за угол можно было заходить, не заглядывая предварительно. И вряд ли в жизни для Фэли было что-то важней, чем это блаженное спокойствие.
Макси ахнул, позеленел, брякнул что-то вроде: «Ну и пошла ты, дура толстая» и убежал. Но парочка не обращала на него особого внимания. Фэли развернулась в его руках, изучающее уставившись в глаза цвета крепкозаваренного Эрл Грей. Улыбнулась, и, почему-то шепотом, пробормотала: «Спасибо».
- Не за что, - почти так же тихо ответил Симон, и, к её острому разочарованию, убрал руки.
Небеса в кои-то веки вспомнили о своих садовничьих обязанностях, и всю ночь исправно топили зеленые побеги в крупных теплых каплях. В свежеумытые окна, из которых, если присмотреться, можно было увидеть горизонт в прорехах перемазанных гудроном крыш, настойчиво стучался разбуженный самим собой рассвет. Квартирка окрасилась солнечно-желто-оранжевым, и единственным черным пятном в ней осталась футболка молодого человека, зарытого в простыни.
Пабло уже не спал, хотя, особой разницы между спать и не-спать в последнее время не замечал. Точней, никогда не замечал… Он чуть крепче зажмурился, и глубоко вздохнул. Он живёт, а это главное. Многие состояние бы отдали, лишь бы зажить новой жизнью, сегодняшним днем. А ему эта радость – бесплатно и навсегда. Он перевернулся на бок, и эти раскрашенные золотом, молоком и медом простыни отозвались смутной ноющей болью в висках. Посвящать этому каждое воскресенье…
Он прокручивал в мозгу одну и ту же пленку, один и тот же набор воспоминаний, каждый раз против надежды надеясь, что всплывет хоть одно слово, какой-то новый, только ей свойственный и узнаваемый сразу же жест, хоть одна прядка – чтобы узнать цвет волос, хоть что-то. Наивно отказываясь понимать, что сны имеют свойство исчезать, таять, растворяться, против воли возвращаясь домой, в бессознательное, после краткого визита.
Она, эта загадочная девица, уже давно невыразимо его бесила. Пабло лелеял в себе злость и обиду на неё, на то, что его так беспардонно бросил единственный человек, который присутствовал в памяти. Ведь наверняка же она знала, что он потерял память. Почему молчит? Почему не расскажет всё? Она просто обязана быть в курсе всей его жизни, явно уж больше Томаса. И где она шляется?
Внезапная мысль испугала его, как роман Стивена Кинга в полтретьего ночи. Зубы сами по себе сжались со скрипом, глаза распахнулись в стремительно голубеющее небо. А вдруг она успела бросить его, ещё раньше? И не разговаривает с ним? Или, хуже того, просто ничего не хочет о нем знать? Нашла другого? Пабло передернуло, и оцепенение пропало. Если эта шлюха спит с кем-то ещё… его Пабло просто убьет, а её, наверное, закроет здесь, или, лучше, привяжет к кровати. Нет уж, эта кожа со вкусом меда и корицы будет принадлежать только ему. И её смех, похожий на звонок мобильного, будет слышен только ему… стоп. Звонок мобильного? Пабло, ты сходишь с ума.
- Алло?
- Проснулся? – он даже немного улыбнулся, узнав звонящего.
- Да, давно. Как твои дела? – Пабло поднялся и подошел к окну.
- Неплохо. Но нужно твоё участие в одной передаче. Собирайся, я заеду через полчаса.
- Хорошо, пап, - парень сбросил звонок и отправился к шкафу за рубашкой.
Это было самым непонятным из всех рассказов Эскурры. Ладно просто дружба с Мией, хотя с такой куколкой просто нереально не замутить, раз уж он и впрямь школьный супермен. Может, она действительно совсем уж безнадежно влюблена в своего мексиканца. А какая была надежда, что это Мия – та самая девушка из меда и корицы…
Ладно ещё какая-то группа, лабающая галименькие попсовые песенки, мало ли с кем не случается помутнение рассудка. Пабло был уверен, что стал бы такое петь только по глубокой пьяни или в душе, и никак не на публику. Как только он вернулся в школу, Мануэль тут же потащил его в прачечную, да так угрожающе, что Пабло уж за свою давно и благополучно потерянную честь испугался. Вручил, точней, швырнул прямо в руки гитару и сказал играть. После несколькоминутного замешательства выяснилось, что играть Пабло не умеет. Может, конечно, разучился, хотя, возможно, просто никогда особо и не умел. Если послушать их сверхестественно-гениальные творения, то даже странно становится, как с ними контракт подписали. А свой голос Пабло узнал вообще только с третьей попытки. Учитывая, что там всего два мужских голоса…
Даже ещё ладно постоянные ссоры с этой Андраде, хотя непонятно, за что можно было её невзлюбить. Её, конечно, в детстве трижды подбросили, а дважды словили, и с тех пор бедняжка немного долбанутая, но ведь по отношению к нему – просто божий одуванчик. За единственные четыре месяца, что он помнил, она ни разу с ним не заговорила, и даже не взглянула – ну, если не считать этих съемок. Которые всем, кроме него, казались дурацкими. И вообще, как можно с такой слегка обделенной здравым разумом ссориться? К тому же за километр видно, что у девочки никакой личной жизни, да ещё и несчастье какое-то. Но папа…
Пабло не мог поверить, что действительно не ладил с отцом. Хотя, если верить Томасу, не ладил – это очень мягкий эвфемизм. Как можно было из-за группы, да ещё такой, подгрызать золотую ветку, на которой так мягко умостилась твоя задница? На самом деле, дело ведь не только в том, что у него в неполные семнадцать и квартира, и машина, и золотая кредитная карточка. А в том, что их всего двое. Папа и он. Мать укатила в свою Европу, и тут же решила развестись с отцом. Ну, это их дело, конечно, но если она не вернулась хотя бы проведать склеротичного сыночка, да даже не позвонила поинтересоваться его состоянием, явно с мамой Пабло глубоко не дружил. Серхио же звонил дважды в день – будил утром и желал спокойной ночи вечером. А по выходным вытаскивал хоть как-то развеяться, пусть на то же идиотское телевиденье. Если уж совсем честно, Пабло не помнил случая, когда их с отцом мнения не сошлись бы, если временно не обращать внимания на кулинарные предпочтения. Неужто он был последним подонком, или, наоборот, последним идиотом, что ненавидел отца? И это Пабло не упоминал сам по себе о главном. О том, что просто жило в его сознании, каллиграфически выписанное и отлитое офортом где-то то ли в душе, то ли в сердце. Родное существо, близкого любят просто потому, что это близкий и родной человек. Где-то далеко, так далеко, что докопаться через ворох краткосрочных воспоминаний было бы невозможно, не будь он их по случайности лишен, Пабло понимал, нет, просто знал, что умер бы, если бы последнего близкого человека пришлось ненавидеть. Сдох бы от стыда, от отвращения.
Машина просигналила прямо под окнами. Пабло схватил джинсовую курточку и слетел по ступенькам, плюнув на лифт. Не, выходные с отцом, конечно, не лучший вариант. Объективно и в теории. Но, когда нет друзей, любимой девушки, или просто девушки, а одни только смутные воспоминания о меде, корице и феерическом сексе, а сидеть дома противно, Серхио Бустаманте становился настоящим подарком его дурацкой судьбы.
|
| |
| |
|
|
 |
