|
|
 |
|
This love doesn't sound like a sonnet
|
|
| katya_shev@ | Дата: Суббота, 26.05.2012, 18:20 | Сообщение # 1 |
 We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Статус: Offline
| Название: This love doesn’t sound like a sonnet
Автор: Я, Аниска-грешница. Что с меня взять?
Бета: Очаровательная моя Эйлин, вечная помощница.
Жанры: ангст, и «шел трамвай девятый номер, на площадке кто-то помер». Слабая такая попытка. Хотя я ничего никому не пыталась доказывать. И жанры – это обычно такая вещь, про которую вспоминаешь, когда приходит пора писать шапку. Ну, есть чуток UST, а все потому, что я люблю мучить неизвестностью.
Пейринг: Кто любит нестандарт? Я люблю нестандарт. Белен/Фран. Да, ролевая тут в целом почти не при чем. Почти
Размещение: писано тысячу раз. Очень неприятно находить куски своего же… хм… в разных непонятных местах. Так что пишите мне, ладно? прошу…
Рейтинги: PG-13
Предупреждения: в этом фике отсутствуют сцены насилия, зато с лихвой хватает травмированной психики. В этом фике нет сцен секса, но кто-то умирает. И все постельные сцены – только у постели больной.
Дисклеймер: общая задумка, не спорю, Патина. Но Белен… и Фран… а, иди ты, Пати, лесом. Я их не отдам.
Содержание: жила-была маленькая девочка с большим сердцем, и никто не хотел брать ее любовь… нет, это я не пересказываю клип Groove Armada, просто… и любила она одного мальчика, а мальчик этот был не то чтобы хороший, а вот непутевый такой, и было у этой девочки все плохо-плохо, да только несла она свою ношу с достоинством. И потом они встретились – маленькая девочка с глазами старухи и мальчик с исколотыми венами.
Статус: закончен
От автора: я хочу заранее извиниться. Ни Белен, ни тем более Фран не заслужили такой истории. Но, знаете, если бы моя первая неразделенная любовь не сторчался и не загремел в реабилитационную клинику, и если бы моя жизнь была бы устроеннее и веселее, то и рассказ бы был иным. Да, я нагло воспользовалась тем, что слишком похожа на Белен.
Удачи вам, читатель. Все будет хорошо…
«This love doesn’t sound like a sonnet»
My friend and me
Looking through her red box of memories
Faded I'm sure
But love seems to stick in her veins you know
Yes, there's love if you want it
Don't sound like a sonnet, my lord
Yes, there's love if you want it
Don't sound like a sonnet, my lord
My lord
(The Verve)
Ты сказал, что убьешь меня нежно.
Сдержи слово, родной, сдержи его… Как мне любить тебя, если ты не любишь? Как смотреть в твои глаза и не видеть там себя… не могу, просто не могу больше… убей меня, убей меня нежно, так, как ты порой смотришь на других, да. И в твоих глазах я высыхаю, как пустыня Гоби, и все мои песни замирают на предпоследней ноте, и все мои слова воплем разрывают грудь, и все крики мои – ничто в той пустыне твоей гордости…
Белен вздрогнула и расплескала тьму сна. Открыв глаза, она продолжила думать о своем убийственном существовании. Впрочем, мысли об этом занимали ровно одну четверть ее дня – одну четверть, приходившуюся на сон. Когда после полуночи она валилась, вся измятая усталостью, на продавленную кушетку, тело отключалось, а мозг начинал блуждать в мареве мыслей и идей. Тогда она снова вспоминала каждую секунду дня, вспоминала каждое лицо, оскалом впечатанное в ее мозг, а обрывки слов и фраз били в стенки черепа, как тысяча шариков для пинг-понга. И когда это становилось уже невыносимо, она начинала кричать, кричать в темноту комнаты, лунно-полосатой в обрывках жалюзи: «Хватит! Замолчите, я говорю вам! Хватит! Убейте, дайте тишины!». Но голоса и не думали уходить…Если бы она не знала, что это всего лишь остаточное явление, что натруженный мозг не может успокоиться и справиться с истерикой будней, она бы решила, что сходит с ума. Однако… рядом, на тумбочке лежали транквилизаторы, которые она никогда не принимала – все думала, что будет, если она примет их все… все думала, что будет, если она примет их, а потом ей понадобится еще, а на большее не будет денег.
Деньги… бич реальности. Мать-мачеха, вдруг ставшая нервической развалиной. И отец, чьи дела вдруг разом обвалились, и никто бы и не вспомнил о нем теперь. В особенности, после скандальных заголовков – «Бывший медиа-магнат – горький пьяница!». Такое люди стараются выжечь из своей памяти как можно скорее, совершенно резонно понимая, что лишние стрессы не идут организму на пользу. Люди, бывшие некогда друзьями отца, теперь отводили глаза, стоило кому-нибудь заговорить о нем, и тянулись за бокалом с морковным соком – да здравствует эко-жизнь, новые стандарты и новые горизонты…
И когда Белен тащила на себе отца из близлежащего бара после пьянки домой и сглатывала слезы, сворачивавшиеся в змеиный ком в горле, она тихо вспоминала о том, как всего лишь 5 лет назад они шли по этой самой улице, она – и ее отец, шли пешком, пока шофер тихо следовал за ними на Лексусе, шли и тихо беседовали – она, в зеленом шелковом платье, - вся легкая, воздушная и счастливая, с проглоченной грустью, и отец, гордый, довольный, радостный, что вывел в люди дочь…
Она повернулась на бок, на что кровать отозвалась жалобным скрипом. Футболка липла к телу, было слишком душно спать. Она скинула одежду и вновь проскользнула под простыню. Однако сон никак не желал приходить. Включив подсветку на часах, она выяснила, что спать ей осталось меньше пяти часов, и что завтра она опять наглотается с утра энергетиков, чтобы выдержать бешеный ритм будней.
Жизнь… неужели она догадывалась, какая жизнь ждет ее, пока училась в золотой клетке – закрытом колледже? Нет, даже и в мыслях не было. Ни банкротство отца, ни болезнь матери – ничего такого. Все было так радужно, так… А теперь? Теперь она вкалывает, как ломовая лошадь сутки напролет. Теперь на ее шее двое ненормальных, а еще ей нужно закончить университет, и неизвестно, совершенно неизвестно, как сложится жизнь завтра…
Нет, Белен не жаловалась, да что вы! Ей еще очень даже повезло. Завтра отцу наконец сделают кодирование, она накопила за полтора года деньги на эту процедуру, да и вообще – ей повезло. Она не потрошит рыбу в порту, не ходит на панель, не ждет чаевых, разнося кофе! В свои 21 она уже администратор в довольно известном ресторане, утром еще удается посещать лекции и вполне прилично учиться, плюс хорошие деньги приносит работа в газете – она составляет макеты рекламных объявлений, и скользящий график устраивает ее – полностью.
Но только вот…
Только…
Зачем? Зачем, в стотысячный раз вопрошала она небо, зачем она живет этой жизнью? Зачем она вообще живет? самое противное во всем этом - то, что она не видела смысла в своем существовании…
Я проживаю минуту за минутой, знаешь, я перестала удивляться и я перестала хотеть чего-либо. У меня нет цели, у меня нет мечты. У меня нет сил чего-либо хотеть. Есть люди, в чьих жилах течет не кровь, а раскаленная лава. Есть люди, которые способны свернуть горы. Я же не такая. Все время стою с краю, все время мило улыбаюсь - я не верю жизни, этой лгунье, этой обманщице, я не верю жизни и не верю в жизнь. Я не желаю даже обманываться на этот счет. Все предельно ясно, понятно и давно знакомо. Свой внутренний нонконформизм я никак не хочу объяснять. Может, ты и спросил бы меня – почему, почему я выбросила четки, почему сняла распятие? Что отвечать? Бог устал нас любить, и меня бог устал любить уже давно. А знаешь, когда я поняла это? Когда вновь встретила тебя…
Было уже около восьми вечера. Белен только что отзвонилась матери, чтобы та успокоилась с ежечасной проверкой, дала ей хозяина и Хорхе, чтобы они убедили параноичку в том, что Белен действительно на работе. Всюду царила нервная суета, свойственная часу пик – оживленному времени во французском ресторане «Chez Yvette». Сама Иветт, уже довольно древняя дама, передала бразды правления своему сыночку, и ресторан, пользующийся признанием буэнос-айресской публики вот уже 50 лет, расцвел еще больше. Белен каждый день слушала, как шеф распекал нерадивых официантов: «Вы даже не имеете никакого представления, как вам повезло, что вы работаете в нашем славном ресторане…». В такие минуты вновь находило это странное чувство узнавания, дежа вю - все было и будет, и вместо Анри перед глазами вставал директор, трясущийся от начинавшейся болезни Паркина, который без устали бравировал словосочетаниями – «наш славный колледж» и так далее… Славный, славный колледж. Белен теперь вовсе не собиралась спорить с директором – в колледже действительно было лучше, чем теперь.
От этих мыслей ее оторвал настойчивый оклик Анри. Нет, тот никогда не позволял себе так рявкать на Белен, как на неопытных официанточек. Возможно, он чувствовал, что Белен с высоты своих небольших лет все же гораздо весомее, чем он – двойная фамилия и аристократия в двадцатом колене вовсе не позволяли выбившемуся в люди нуворишу глумиться над ее бедственным положением. А еще Анри знал, что ей ничего не стоит уйти из ресторана, а с ее опытом работы и квалификацией ее радостно переманят конкуренты. И тогда он не сможет чесать языком с друзьями, накачиваясь портером: «Вот так, у меня работает эта Менендес-Пачеко, ха-ха, чистит канделябры. Ну и где – она, а где – я, Анри Бюшон?», и сыто рыгать, довершая высказывание.
Анри окликнул девушку, привлекая ее внимание к шестому столику, за которым расположилась буйная компания – двое парней и пятеро девушек. Они весело смеялись, постоянно заказывая еще и еще вина, девицы глупо жеманились, тряся пергидрольными локонами, парни шлепали девиц по крепко сбитым бедрам… Но бедная Луисита, официантка, обслуживающая их, чуть ли не в истерике подбежала к Анри. Оказывается, они были недовольны обслуживанием и качеством вина и собирались разбираться с администрацией. Тут-то грудью на амбразуру и должна была выйти Белен. Мгновенно оценив ситуацию и степень алкогольного опьянения, она поняла, что парни хотят на халяву еще бутылочку. Дав знак Анри, что все в порядке, она приблизилась к клиентам и встала, чуть склонив голову, ровно столько, сколько того требовал этикет. Белый брючный костюм, вырез, корсет – в Анри, создававшем эскизы форменной одежды, явно дремал сутенер.
- Чем я могу вам помочь? - молодые люди оторвались от увлеченной беседы и взглянули на нее. Девицы глупо надули губки. Одна из них что-то шепнула на ухо своему кавалеру, который уткнулся в вырез блузки другой своей спутницы. Нехотя он поднял голову на Белен и выдал:
- Карменсита говорит, в ее бокале плавала муха.
- Что вы, - притворно ужаснулась Белен, - Какой кошмар! Действительно плавала? – да, изредка она позволяла себе такую роскошь – незаметно поглумиться над клиентами, особенно когда настроение было вполне мирно-раздражительным. Карменсита отреагировала на слова вполне ожидаемо – стушевалась и ткнула в бок своего соседа:
- Френсис, дарлинг, ты вообще-то слушаешь, что я говорю? В моем бокале плавала муха, это просто непростительно…
* * *
«Все, кого помню, молча простились,
Перекрестились,
Это моя тюрьма… это моя тюрьма…
Если бы темной ночью вам снились
Сны мои снились…
Вы бы сошли с ума, вы бы сошли с ума…»(Уматурман)
- Будешь? - Фер протянула Белен косяк, которым затянулась до того и сейчас лежала, распятая удовольствием по кровати и задумчиво наблюдала кисейные складки полога.
- Угу, - кивнула Белен. Немного расслабления ей не повредит.
- Слушай, - вдруг очнулась Фер, - а что донья Инес? Она уже час, как не звонит… Она наконец-то успокоилась?
- Мечтай, - горько усмехнулась Белу. – Это снотворное подействовало…
- Снотворное? – Фер удивленно вскинула брови.
- Да. Я ей его подсыпала в вечерний «тонизирующий» коктейль, видимо, тонус был – что надо…
То ли трава подействовала, то ли просто безудержное веселье завладело умами девиц, но они покатились со смеху.
- Ха-ха-ха, - заливалась Фернанда, обнажая коралловые зубки, - ну ты даешь! – немного успокоившись, она продолжила:
- Так что там случилось вечером в ресторане?
* * *
Парень, именуемый Френсисом, оторвался от созерцания прелестей подружки и несколько мутным взглядом воззрился на Белен, которая продолжала стоять в позе угодливого арапчонка:
- Да-да, я со всем согласен.
И тут Белен, по всем законам жанра, чуть не подчинилась закону всемирного тяготения. Слегка пошатнувшись, она собирала крупицы самообладания по закромам души. Но внутреннее равновесие не приходило: то ли весы сломались, то ли чаши просто переполнились, и сердце выстукивало румбу совершенно профессионально.
Это был он, она не могла ошибиться. Она никогда не ошибалась, лица друзей намертво впечатывались в ее память, вырезались наскальными рисунками узнавания… Это был он. Да неужели она могла бы забыть человека, который был ее воздухом и водой так долго? Любовь просто так не уходит, она обязательно наследит в душе, напачкает, оставит следы ее туфелек…
Франсиско, это был Фран…
Слегка запинаясь, она вновь обретала дар речи.
- Несомненно, наш славный ресторан возместит вам ваш моральный ущерб. Не хотите ли продегустировать наше лучшее вино специально для наших клиентов…
Девицы зашевелились, кивая головами, как болванчики – им было приятно чувствовать себя знатоками вин.
- Да, да, - защебетали они, - Френсис, Андреас, вы согласны?
Парни окинули их мутным взором.
- Давайте уж, тащите, - царским жестом повелел Андреас. Фран, а это был, несомненно, он, вдруг вскинул голову, уставившись на Белен.
- А вы… - лоб собирался в морщинки. Похоже, пьяный рассудок парня постепенно вырисовывал черты Белу из приглушенного света ресторанного зала. Девушка почувствовала, как руки начали предательски потеть.
- Прошу прощения, но я должна вернуться к работе. Надеюсь, Вам понравится наш скромный подарок. Наш ресторан всегда рад видеть Вас своими гостями. Я надеюсь, мы забудем это маленькое недоразумение?
- Конечно, конечно, - защебетали дамочки, - спасибо вам…
- Простите, - опять подал голос Фран. Но Белен уже скрылась за дверью подсобки.
Когда дверь захлопнулась и музыка Гайдна осталась лишь приглушенным фоном, Белу прислонилась к дверному косяку и тихо сползла вниз. Ее всю колотил озноб, щеки горели, вот рту пересохло – такое ощущение, что ее окунули в ледяную прорубь, а потом прямехонько на угли раскаленные кинули. Приложив руки к щекам, чтобы унять жар, она тихо покачивалась, вновь и вновь прокручивая в голове эти мгновенья встречи: его непонятную стрижку, модное мелирование, мушкетерскую бородку, дорогой перстень на мизинце и… все те же, родные, добрые глаза, которые теперь были какими-то пустыми, словно отсутствующими.
Мимо пробежала Лусиана с бутылкой дешевого вина, с которой она счищала этикетку. Это был не первый подобный случай в ресторане – любителей угоститься на халяву было хоть отбавляй. В таких случаях доставалась припасенная заранее бутылка дешевого вина, с которой удалялась этикетка, потом бутылку окунали в ведерко с пылью и песком, имитируя «налет старины», а потом сомелье откупоривал бутылку, предусмотрительно меняя пробку в кармане, и парой фраз убеждал людей в эксклюзивности и чудесном вкусе этого вина. Задачей же Белен было определить, поведутся ли люди на такую уловку, либо же придется действовать по совести.
Увидев Белен, официантка на секунду остановилась:
- Белен, тебе плохо?
- Нет-нет, все в норме, иди, Лу, делай свое дело. – Это прозвучало несколько грубо, и она поспешила оправдаться. – Эта пьяная компания – кретины из кретинов, так что втюхай им это вино и все будет просто чудесно. Ненавижу подобную публику, никакого достоинства.
Лу кивнула и унеслась прочь, выстукивая каблучками. Белен с трудом поднялась на ноги, отряхнулась, застегнула душу на все пуговицы и направилась к хозяину.
- Я все уладила, - отчитывалась девушка. – Все по стандартной схеме.
- Конечно, лапонька моя! – он сально улыбнулся. – Я и не сомневался, что могу на тебя рассчитывать.
- Я могу идти?
- Да, рыбонька моя. Хотя… погоди-ка. С тобой все в порядке?
Белу опешила. Неужели у нее всегда все на лице написано? Или же действительно эта идиотская встреча взволновала ее так сильно, что обычные средства воздействия на здравый смысл уже не работают?
- Да-да, все хорошо, - она в замешательстве провела ладонью по лицу. - Наверное, я просто немножко устала.
- Вот что, Белен, - задумчиво выдал шеф. – Давай-ка, отдохни завтра. Ресторан сняли под банкет, так что твое присутствие не обязательно – поставлю Хорхе, ему давно пора учиться. Я думаю, он будет тебе достойной сменой – не век же тебе бегать в администраторах, хм… понимаешь, к чему я? Ладно, будем считать, что этот выходной – мой тебе подарок.
- Благодарю вас, сеньор, - Белу выдавила из себя кривоватенькую улыбку.
- Не за что, киска. Иди-ка, обними своего шефа, - он призывно раскрыл объятия. Белен, сцепив зубы, обняла жирное тело Анри, с возрастающей злостью чувствуя, как руки шефа шарят по ее заднице. «У, вонючий похотливый ублюдок, убила б… И почему все это происходит со мной? За что?»
* * *
- То есть это точно был Франсиско Бланко? Гауччо? – Фер приподнялась на локтях, с интересом взирая на подругу.
- Точно, - махнула рукой та. – Он был, зуб даю…
- Фу, Белу, что за плебейские словечки?
- Знаешь, Фер, c’est bien dommage, но скоро я точно стану плебсом, – со вздохом резюмировала Белен. Фернанда протянула руку и пригладила ее волосы.
- Нет, подружка, это все-таки невозможно. Не расстраивайся, - она снова протянула ей косяк. – И что Фран? Такой же крестьянин?
- Да нет, Фер, не сказала бы. Он был очень хорошо одет. Даже слишком хорошо. Очень дорого.
- Кричаще?
- Нет, скорее, вполне достойно. Я не могла поверить своим глазам… - телефон Фернанды запиликал. Девушка сняла трубку и принялась ворковать:
- Да, милый. Да, я получила твой подарок, - кивок Белу в сторону бархатной коробочки. Белен перекатилась на другую сторону кровати, открыла футляр – на черном бархате сверкал японский жемчуг. – Сегодня? Ты меня приглашаешь, зайка? А… в твоем клубе найдется местечко для моей подруги? – Белен активно замотала головой, суфлируя решительное «Нет!». – Она, бедняжка, в депрессии, ей нужно развеяться… нет… да, мой сладкий крольчонок, я буду. Целую. Да. И за ушко, милый… Тысяча поцелуев, дорогой! Чао! Ты пришлешь такси? Все, буду…
Фернанда кинула мобильник на кровать.
- Ну и приставучий же типчик этот Родриго! Однако…
- Что? – хитро уставилась на нее подруга.
- Однако этот нувориш владеет самым модным клубом в Буэнос-Айресе, и жемчуг… Жемчуг просто потрясающий.
- Фер, я не могу поехать с тобой, - уныло пробормотала Белен, упав на подушку.
- Это почему это? Мать?
- Да нет, она будет спать до завтрашнего дня…
- Тогда что?
- Мне нечего надеть, - еще унылее ответила Белу. – Я совершенно обносилась…
- Тогда давай подберем тебе что-нибудь у меня, - девушка вскочила с кровати и потянула подругу за собой в гардеробную. «Полки» обуви и гарнизоны вешалок с нарядами радовали глаз. Фер устремилась к вешалкам, снимая то платье, то блузку. Наконец она подскочила к Белен с победным кличем.
- Вот оно! Мать мне купила платье, но прогадала с размером - в груди жмет. А тебе должно быть в пору. – На Белен приземлилась блестящая тряпочка, отливающая изумрудом. Девушка критично осмотрела платье со всех сторон, резюмировав:
- Нет, Фернанда, я это не одену. Это слишком шикарно…
- Но мы и должны быть шикарны, подруга! Тебе это пойдет только на пользу – развеешься, забудешь своего гауччо. Вот, и туфли держи – только будь поаккуратнее, это сам Маноло! Сейчас я вызову стилиста.
* * *
«Выключаю свет – и болит душа,
А в неоне дней я теряю жизнь…
Может, скажет кто, как теперь дышать?
Может, кто убьет эти миражи?»(с)
Нет, друзья не отвернулись от нее. Хотя, смотря кого считать друзьями, конечно. Фернанда, гордая Фернанда была с ней всегда, встречала вечером, когда Белен, еле живая от усталости, вваливалась к ней с сетками продуктов, убийственным настроением и мешками под глазами, благо они жили почти рядом, да и утром иногда забегала отдать круассаны, оставшиеся после завтрака, ибо теперь Белен Менендес-Пачеко жила в режиме строгой экономии.
Правда, на светские рауты они теперь вместе не ходили – или же весьма избирательно. После одного печального случая, когда года три назад уши Белен горели от гневных и издевательских шепотков высшей публики «аргентинского Парижа», она зареклась посещать эти «тусовки избранных». Тогда по всем углам обсуждали выходки ее матери – ее болезнь еще не была выявлена – и банкротство дона Хайме, ее отца. Уши горели, сердце стучало, и хотелось провалиться сквозь землю – эта двуличность просто убивала Белу. Ей было довольно сложно все-таки принять как факт то, что в мире власть имущих большинство – такие вот Соль, которые предадут, сожрут и не подавятся.
Белен порой размышляла о том, почему все так сложилось в ее бестолковой жизни. В школе она всегда была с кем-то. В компании, но если присмотреться ближе – всегда одна. Когда Фернанда подружилась с Соль, а Лусия уехала, Белен пыталась бороться с одиночеством, сжиравшим душу, старыми добрыми способами. На выходные уезжала домой, старалась много читать, слушать музыку, утешать, убеждать себя в том, что все хорошо, все в порядке, что так даже лучше – никто не ранит сильнее, никто не ударит со спины… Она улыбалась, смеялась, пряталась за маской радушия и веселья, старалась быть как все, делать всё как все, но только вечером грусть сжимала ее в своих тисках. Когда уже не нужно было притворяться, она тихо ревела, уткнувшись в подушку, от этой странной боли, загнанной куда-то глубоко, во впадинку между ключиц. И когда боль тихо сочилась наружу из кончиков пальцев, она обгрызала ногти, чтобы не дать ей выйти, чтобы кислотные лужицы не разъели пластмассовые неудобные кубики, эти садистские приспособления, которыми был уставлен колледж.
* * *
Уже половина второго. Она точно не сможет заснуть. Белен вздохнула, с шумом прогоняя воздух сквозь легкие, спустила ноги на пол, ощутив, как паркет щекочет пятки, распаренные от жары. На балкончике, ее любимой вотчине, было чуть прохладнее. В последнее время она научилась ненавидеть климат Аргентины. Слишком много солнца, когда в Европе зима, слишком душный, пряный воздух, слишком липкие пальцы.
В продавленном плетеном кресле дремала забытая подушка. Белен уселась, поджав под себя ноги, и привычным жестом свесила руку вниз, нащупав шерсть и крючок. Эту привычку она приобрела в последние два года. Бессонница, Гомер, тугие паруса, моток оранжевой пряжи.
Небо было отвратительно правильным в своей космической красоте, хоть вой от злобы. Но Белен не выла, она просто вязала. Зажигалка, заскрипев, щелкнула, озарив газовым огоньком пространство вокруг. Слева – вязание, справа – сигарета, посередине – бесконечность, бесконечность, ведущая в никуда. Задавать себе вопросы стало уже любимым развлечением. А что если я сейчас упаду? Ответ тоже пришел сам собой: сломаю ногу, но выживу – слишком низко.
Она вязала и курила, машинально сдвигая петли, двойной накид, два полустолбика, три воздушных, и опять по новой. За два года она связала пять метров пледа: разные цвета, разные нитки. Она вывязывала свою боль, запутывала одиночество в нитках, теряла надежду в новых петлях, посыпала сигаретным пеплом странные узоры, которые подсказывало ей ее раненное воображение.
Честно говоря, это был самый чудесный способ избавления от стрессов – спасибо Тите.
Уставившись в даль, чернильно-темную, неопределенную, Белен жонглировала мыслями, которые бились в ее усталой голове. Она не слишком любила вспоминать, но ее никто не спрашивал, хочет ли она ворошить прошлое. Просто так случалось: призрак прошедшего влезал в душу, стуча деревянными подошвами, по-хозяйски располагался внутри, раскидывал открытки, памятные лица, жесты, слова. И Белен приходилось вязать новый квадрат, поджигать очередную сигарету и думать, и вспоминать…
|
| |
| |
| katya_shev@ | Дата: Суббота, 26.05.2012, 18:21 | Сообщение # 2 |
|
We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Статус: Offline
| * * *
- Пабло, познакомься, это мой кузен Франсиско Бланко. Он приехал из Сантьяго дель Эстеро.
- Ах, гауччо! И что ты тут забыл, интересно?
- Не слушай его, Фран, пойдем, я познакомлю тебя с девочками.
Белен в тот день чувствовала себя преотвратительно: вернувшись из Франции, она обнаружила, что не влезает в свои брюки, кофточки трещат по швам… Чертова французская кухня – она просто не могла устоять, когда вносили блюдо с сырами, и бриоши с багетами, а кассероли? Все это плотным слоем отложилось на бедрах. В итоге пришлось на зеленое бикини одеть идиотские белые шорты.
Когда она увидела Франа, то моментально забыла обо всем, сердце сумасшедшим кульбитом упало в пятки, и лишь одна мысль билась в голове: как же она кошмарно выглядит, почему именно сегодня, и отчего ей так хочется летать? А Вико с Фели, хихикая, тыкали ее в бок.
А потом этот угребок Пабло три, целых три раза столкнул ее в бассейн, прямо перед Франом, не обращая внимания на ее возмущенные вопли, и она вылезла, мокрая и злая, и желание всех убить стало просто невыносимым, и эти шорты ужасно облепляли полные бедра…
А Фран помахал ей рукой, улыбнулся, и она растаяла, как рожок сливочного мороженого на солнце, растеклась липкими струйками… и навсегда потеряла покой.
Потом-то все было еще хуже.
L’amour impossible, quoi de plus terrible? Конечно, тут она была согласна с Патрисией Каас.
Она не проговорилась. Она достойно несла этот груз в себе, временами поправляя лямки. Она улыбалась, удивлялась, как всегда, танцевала или грустила, делала все в том же ритме, что и все остальные. Никто ведь и не спрашивал, не так ли? Только пару раз Ману ловил ее полный боли взгляд, улыбаясь одними глазами, трепал по волосам – так держать… Но даже Мануэлю, старому доброму Мануэлю не пришло в голову проследить, на кого были направлены все ее взоры.
Она жила. Жила как придется, выполняя все правила и предписания, все законы этого общества. Жила и молчала, с каждым днем все глубже погружаясь в пучину этой невозможной страсти. Странно было, наверное, так ждать и молчать в том свингер-клубе, где они варились два года их жизни – после. Вечные ссоры и расставания, примирения, замуты по пьянке. Но она не могла, просто не могла признаться в своей глупой слабости. В своей любви. Вначале, и признаться-то стыдно, мозги промыла Фернанда – «он не нашего круга, деревенщина, пусть с ним возится это дурочка заумная» … Лау, о, как она завидовала Лауре – а потом… Потом он встречался с Мией, королевой класса, иерархическое расслоение четко указало Белен на ее место, сядь назад, два! Она – так, середнячок. Серединка на половинку, ничего из себя не представляет.
В последний год родители Бланко как-то внезапно разбогатели, переехали в столицу, и он стал все чаще сопровождать своего непутевого братца в его вечерних вылазках. Они гуляли, прожигали жизнь, брали все, что давала им их молодость… А Белен сковывала сердце железными обручами, стараясь не выдать боль, и тихо плавала в омуте дурманящей любви, замещала, сублимировала энергию в учебу. Ей хотелось поступить в университет самой, доказать, что хоть в чем-то она – личность, а не так, ноль без палочки, поступить самой, не завися от денег отца и уж тем более не прибегая к помощи матери.
Только раз она сорвалась. На выпускном, не выдержав своего одиночества, она пила коктейль за коктейлем, со странным чувством безразличного отвращения наблюдая за одноклассниками, которые, тесно прижавшись друг к другу, кружили по залу под какую-то слезливую музыку. У каждого был свой спутник – великолепная Мия и Мануэль, странно-покорная Марисса, которую нежно обнимал повзрослевший Пабло, Лухан с Маркосом, тихо смеющиеся чему-то своему, Лаура с Гидо, Томми, опять помирившийся с Пилар, Вико и Рокко, даже Фели в уголке ласково держала за руку мужа, Фернанда тогда мутила с Диего, Хуан пришел со своей подругой, Франсиско…
С чувством легкой гадливости Белу созерцала Франа, танцующего с Августиной, и глотала текилу-бум, надеясь умертвить, смягчить острые шипы боли, пронзавшие ее грудь. Потом ее затошнило, и она рванулась прочь, расталкивая всех локтями, не замечая, как люди провожали ее удивленными восклицаниями. Она выскочила на балкон, принялась рыться в сумочке, нервно отыскивая нычку с сигаретами. Трясущимися пальцами зажгла сигарету, с третьей попытки, не замечая, что это ее слезы тушат огонь. Затянувшись пару раз, она тихо сползла вниз, опустившись на колени, и принялась рыдать, позволяя пьяным слезам разломать замок, запиравший ее боль. Она плакала долго, ей показалось, время остановилось и тянется медленнее, черепашьим шагом, пока вдруг кто-то не тронул ее за плечо. Это была Фернанда, лучившаяся красотой в своем шикарном платье цвета огня.
- Белу, ты что… ты плачешь? – изумлению Фер не было предела. За все время их дружбы она ни разу не видела Белен в слезах. Искусство маскировки боли было доведено до абсолютного мастерства.
Белен только помотала головой и снова разразилась рыданиями.
- Солнышко мое, ты что? Подумаешь, выпускной, ну найдешь ты себе еще кавалера! – Фер с поразительной точностью угадала причину ее слез.
- Мне никто не нужен, - прорыдала Белу, - никто, кроме него! Но… это никогда не сбудется, никогда!
Я бы попыталась забыть о тебе,
Забыть невозможность нашей любви,
Но вестники счастья вчера на заре
Пропели мне, что душа в крови.
Раскинув руки подобно кресту,
Ты бросился в омут счастья и грез.
Я же все время ждала на посту,
Не видя тебя сквозь потоки слез.
Мои руки скоро достигнут небес –
Тянуться так долго мне было легко.
Мне выпал в жизни титановый крест,
С таким невозможно уйти далеко.
Споткнусь – и опять возвращаюсь назад,
Ползу, незаметно минуты жуя…
Забыла бы твой ненавидящий взгляд…
Если бы я не любила тебя. (с)
А потом Фернанда смогла разобрать имя, которое Белен твердила, перемежая всхлипы, и, не скрывая удивления, села рядышком, не обращая внимания на мнущийся подол, обняла подругу за плечи, и они так и сидели, молча курили, наблюдая восход солнца.
Белен поражалась своей подруге. Люди корили ее за бессердечность, за неоправданный снобизм, да и Фер сама порой была резка в высказываниях…
Но она умела слушать. И умела понимать те едва заметные сигналы, посылаемые ей Белен. Вот и тогда Фернанда, странно грустя, утешила ее, как умела это делать только она:
- Все перемелется, будет мукой, Белу. Il n’y a pas d’amour heureuse…
Небо уже заметно розовело, выпуская солнце из ночного плена. Белу, вздохнув, опустила руки, сливая усталость из кончиков пальцев. Закрыв глаза, она вновь перенеслась в тот вечер…
Фернанда лучилась счастьем. Рядом с ней Белен чувствовала, что жить – не так уж и плохо. Особенно сейчас. Визажистка соорудила из них – ни дать, ни взять – наследных принцесс. Постукивая каблучками, они подошли к дверям клуба. Справа народ томился в очереди, окидывая их завистливыми взглядами. Разряженные девицы обиженно тыкали в бок своих отрешенных кавалеров. Двое амбалов заботливо расступились, пропуская их внутрь. За порогом уже поджидал Родриго, маленький, юркий, но довольно симпатичный испанец так и не смог отделаться от свистящего «эс». Рассыпаясь в любезностях, он взял девушек под руку и провел их в VIP-зону, которая была оформлена просто кричаще богато. Ни на секунду не переставая очаровывать Фернанду, испанец предложил им коктейли, осыпал комплиментами, скользя по Фер немного сальным взглядом. Белен почувствовала, что она здесь лишняя. Жизнь опять напомнила о своем раскладе.
- Я пойду, потанцую, пожалуй…
Фер согласно кивнула, увлеченная Родриго.
Белу подошла к лесенке, ведущей на танцпол. Замерев на верху, она потягивала коктейль, с интересом изучала танцующих людей, поводя бедрами в такт. Социум всегда увлекал ее. Вот и теперь она развлекалась, наблюдая за людьми, выдергивая их взглядом из массы копошащихся тел. Здесь были молодящиеся жиголо, накрашенные старлетки, стареющие секс-бомбы, молодые мальчики-зайчики, клубные примадонны, бог весть как затесавшиеся сюда испуганные овечки, яппи с закрашенной сединой, юнцы на экстази, пергидрольные блондинки, припудренные коксом. Пахло феромонами, страстью и кислотой. Алкогольные пары щекотали ноздри, никотин забивался в ушные раковины.
Вдруг Белен ощутила старое, уже почти забытое влечение – ритм, который заставлял переминаться с ноги на ногу, сальса царапала кожу. Загнав подальше страхи и дурацкие мысли, Белен осушила бокал, вскинула старым, привычным, но уже почти забытым из-за вечного позиционирования себя ниже других жестом нос вверх, попутно вспомнив, как в школе над ней подтрунивали из-за вздернутого носика, расправила плечи, встряхнулась… Со странным удовлетворением ощутила, как золотая длинная цепочка змейкой проскользнула по смуглой обнаженной спине, чтобы спрятаться где-то внизу, между ягодиц, и уверенно спустилась вниз. Теперь ей было все равно. Она собиралась развлекаться, и никто ей не указ. Затесавшись в толпу, она начала танцевать, подчинившись первобытному желанию. Бедра плавно покачивались, туфельки чеканили ритм, руки кружили вокруг тела, подобно крыльям райской птицы, волосы волнами разлетались в стороны. Белен не знала, что будет потом. Не знала, как долго она уже танцует, она была вся – этот танец.
***
Она так и заснула в кресле на балконе, закутавшись в плед, и ей снились странные сны. Она была свободна и легка, у нее были крылья бабочки и одежда из лепестков тюльпана, и ничто не напоминало об ее жизни. Мысли бились в стеклянной голове конфетами M&Ms, и все было легко и воздушно до безумия.
Дребезжащая мелодия звонка, надрывавшегося в комнате, разбила стеклянный сон. Настойчивое жужжание въелось в мозг, заставило тело злобно трястись. Она проснулась и снова все вспомнила. Звонила мать. Каждое утро, лишь разлепив глаза, она будила Белу, чтобы та приготовила ей завтрак, принесла таблетки и поухаживала за ней, пока не придет сиделка.
Белен вскочила, чуть слышно охнув – ноги затекли, набросила халат и потрусила на кухню. Спустя десять минут она уже вплывала в комнату матери, балансируя с подносом.
- Доброе утро, мама.
- Да уж, какое доброе, ты издеваешься надо мной? – донья Инес раздраженно колотила рукой по и так наипышнейшей подушке. – Поправь! Ты, безрукая! Что это ты мне притащила?
- Завтрак, мама, как вы любите…
- Завтрак? – перебила донья Инес. – Как я люблю? Идиотка, ты же знаешь, что я не ем яичницу. Яйца – источник холестерина, это тяжело для моей печени! Немедленно унеси это и приготовь мне сендвич с бужениной!
Белен, стиснув зубы, покорно кивнула. Вчера мать заявила, что не ест сендвичи. А позавчера потребовала себе креветок. К ее капризам Белен уже привыкла, вот и теперь она вернулась на кухню, приготовила сендвич, быстро проглотив неугодную уже яичницу, и вернулась к матери.
Донья Инес, сменив гнев на милость, принялась уплетать сендвич, поминутно руководя действиями дочери, которая носилась по комнате, то сдвигая, то раздвигая занавески, пододвигая стулья и вновь отодвигая их, подавая ей салфетки, приборы, крема и тоники…
Белен научилась многому. Она научилась отключать слух и зрение, научилась отсутствующе кивать, когда мать читала ей очередные нотации. Это было доведено до совершенства – и у Белен, и у матери. Белу смотрела на мать, кивала и думала о своем. Порой включаясь в разговор, она улавливала ругательства и поучения, потом так же выпадала из этой реальности. А мать продолжала кривить губы, хмурить брови, нервно дергать головой… Порой Белен казалось, что что-то случилось – какой-то сбой в программе, и поэтому мать только кивает, поучает, отчитывает, произносит речи…
У матери был резкий, неприятный голос, он пах лекарствами и еле заметной болью. Но Белу уже не реагировала на внешние, раздражающе глупые мысли. В ее жизни боли хватало сполна, а сочувствия было так мало, что девушка уже разучилась воспринимать боль как нечто, требующее сочувствия и помощи.
У матери было больное сердце. По крайней мере, так она говорила, но Белен-то разговаривала с врачом и прекрасно знала, что у доньи Инес не больное сердце, а больная голова.
В первый раз услышав ужасный диагноз – «маниакально-депрессивный психоз, пока в зачаточно-латентной фазе», Белен расхохоталась во все горло. Истерический, нервный смех, казалось, выходил откуда-то из-под диафрагмы и выливался через уши. Врач настороженно смотрел на девушку, уже рыдавшую от смеха, и прикидывал в уме, не нужно ли ей тоже проконсультироваться со специалистом.
Но врач не знал, что Белен смеялась над собой. Над своими слезами в подушку, над нервно сжатыми кулачками. Над плечами, которые поднимались все выше с каждым окриком, пряча детскую черноволосую голову, испуганно трясущуюся из-за непонятных, страшных слов мамы. Над порезанными пальцами, которые бережно собирали осколки любимой фарфоровой куклы, разбитой матерью об стену. Над щеками, горевшими пурпуром от пощечин, которые мать щедро раздавала ей, не скупясь на нелестные комментарии.
Белу привыкла считать себя тем, кем ее считала мать. Ведь мы доверяем своим родителям, разве не так? И если они твердят, что мы – ничтожества, идиоты, кретины, глупые гусыни, дубины стоеросовые, мы покорно киваем, ужасаясь этому. Даже не слушая, не отчленяя слова, мы все равно копим в своем сердце уверенность в том, что это – святая правда. Материнская правда.
И вот теперь Белен наконец-то расправила плечи, и все обиды и оскорбления, жившие внутри нее, вылились наружу смехом. Кретинским смехом…
Мать потребовала принять ванну. Белен попыталась было возразить, и мать сорвалась на крик, который резкими перепадами выходил из ее горла. Девушка бросила взгляд на часы: через десять минут должна была придти сеньора Барко, если ей удастся удержать мать до этого срока, и сделка не опоздает, то она еще может успеть на лекцию по стилистике, которую читает профессор из Мадрида.
Десять минут – это так много. И так чертовски мало… за десять минут, что она шла по перрону и поднималась по эскалатору, она успела вспомнить все, что было и все, что будет. Вспомнила его глаза, смеющиеся, лучистые, его поцелуи в темноте чилл-аута, его руки, скользившие по спине, обжигавшие кожу. Вспомнила свой страх и свою неуверенность, сменившуюся нетерпеливостью дыхания и жаром желания. Вспомнила мгновения, хранившиеся в памяти – задание по математике, которое она дала ему списать, вспомнила номер, набранный четырнадцатого февраля, и гудки в трубке. И его голос, молчаливо и непонимающе слушавший ее сбивчивые пожелания, его ответное «и тебя с праздником» и гудки… И слезы, горькие слезы, капавшие в чашку с чаем, и свои трясущиеся руки. Злость на себя, потому что не смогла, опять не сумела, слова матери – «ты ничего никогда не можешь довести до конца, ты в жизни ничего не сделала правильно, бестолковая кретинка…». Руки Фер, сжавшие ее, слова утешения…
Она вспомнила свои жаркие сны, и жестокость разочарования наутро, всех неудачных, непонятных знакомых, которые вызывали отторжение и злость.
Она берегла себя для него, и сегодня, сегодня это должно случиться…
Эскалатор двигался бесшумно и так чертовски медленно, что она начала скрипеть зубами от нетерпения. Белен мяла в руках ремешок от сумочки, ожидая чего-то… И когда она увидела кончики его ботинок, его тщательно протертые джинсы, синюю рубашку, Белу четко поняла то, что все еще боялась выразить: она не забудет и никогда не сможет забыть.
Она любит. И плевать, что он не чувствует того же, ей надоело бояться и ждать чего-то эфемерного. Сегодня, сейчас, в эту самую минуту она начнет жить, оставит все, что было позади. Она любит и сможет спасти его. Она будет рядом. И они справятся, обязательно справятся. И когда он обнимет ее, Белен перестанет думать и будет только чувствовать.
А потом подарит ему свое покрывало.
К сожалению, она не знала, что начнет жить слишком рано.
Сиделка пришла вовремя. Успокоила Белен, утихомирила мать, и жизнь опять вернулась в привычное русло.
Мчась по улице с сумкой, набитой тетрадками, выбивая чечетку каблучками старых туфель, Белен машинально провожала взглядом машины, пролетавшие мимо нее и оставлявшие следы покрышек на разгоряченном асфальте. Хорошо, что они смогли сохранить дом, ведь престижный район находился совсем недалеко от центра города, за полчаса она могла добраться до университета, не тратя деньги на транспорт. За дом платила мать и при любом удобном случае припоминала им с отцом это. Машину самой Белен, также как и БМВ отца, пришлось продать. Впрочем, равно как и почти всю мебель, все вещи и многое другое. Теперь Белен оплачивала сиделку, покупала еду и платила по счетам. Иногда, вечерами, обложившись счетами и квитанциями, она чувствовала себя серой крысой. Потомственной бухгалтершей, которая все сводит дебет и кредит, и никак не может свести. Белу все-таки умела сводить концы с концами. Денег на покупку новой одежды, естественно, не было, о таких милых радостях, как шоппинг, фитнес и посещение кафе она забыла уже давно. Да у нее и не было на это времени. Фернанда помогала, подкидывала ей старую одежду, и Белен, сияя от счастья, перешивала брюки, ушивала кофточки и уже три года не вылезала из одних и тех же Марк Джейкобс-ов, которые умудрялись сохранять пристойный вид.
В университете она чуть не уснула прямо на парте, с трудом разлепляя воспаленные глаза и силясь вслушаться в речь лектора. Во время перерыва глотнула кофе из термоса, сжевала бутерброд и понеслась на семинар. Обаятельный доцент Сантьяго, чем-то напоминавший ей ее старого учителя Мансилью, с интересом слушал – или делал вид, что слушал – ее сообщение. «Человек принимает нормы поведения, навязанные ему извне. Трансформация личности может принимать самые неожиданные формы. К примеру, социум способен разлагающе действовать на людей, бывших спокойными в повседневной жизни…»
Белен танцевала, позабыв про все. Однако усталость, еле заметное гудение в ногах заставило ее искать спокойный уголок. Завернув за угол, она с облегчением примостилась на диванчик в чилл-ауте. Подумалось, что было бы неплохо покурить, но сигарет не было, естественно, да и деньги остались в сумочке. Идти наверх к Фернанде не хотелось. Да и сил не было, если честно… Танцы – это, конечно, хорошо, но она уже успела пожалеть, что согласилась пойти сюда с Фернандой. Пошарив взглядом вокруг, Белен наткнулась на странного, смутно знакомого парня. Сердце екнуло, тотчас же узнав его, раньше, чем мозг решился на констатацию факта: это был Фран.
Тело замерло, смутно ожидая чего-то. Белу знала, что не дышать она больше не может. С шумом выпустив воздух из легких, она поднялась, намереваясь исчезнуть и испариться, ноне успела сделать и шага, как каблук подвернулся, ноги подкосились, и она бухнулась на пол. Вернее, почти бухнулась, потому что в последний момент чьи-то руки подхватили ее и не дали ей упасть. Зажмурившись, она с ужасом понимала, кого она увидит, когда откроет глаза. Память тела была все равно сильнее. Надо же ей было именно сегодня, именно сейчас наткнуться на Франа…
***
«Умирает ангел,
Белое крыло,
Умирает в парке,
Тая под дождем…
Уходит в никуда,
Укроет нас вода,
Пятнадцать навсегда…
И боль сполна…»(Энимал Джаз)
- Белен?
- Привет, Фран, - выдавила она из себя и, приоткрыв глаза, уткнулась взглядом в его улыбающееся лицо.
- Какими судьбами? Тоже развлекаешься? Присядь, давай поболтаем! – Фран приглашающе похлопал рукой по кожистым складкам диванчика. Деваться Белен было уже некуда. Она послушно села, прислушиваясь к ритму сердца. Франсиско выглядел просто божественно. Как, впрочем, и всегда.
Он ласково улыбался, изучая ее. Да уж, давно парни так не шарили глазами по ее фигуре. И давно ей не было так приятно…
- Как живешь-бываешь? Учишься?
- Да, на соцфаке. Ну и подрабатываю чуть-чуть. А ты?
- А я вот, - парень развел руками, - все больше развлекаюсь. Выперли меня из университета за злостную непосещаемость занятий.
- Что же ты так, а? – Белен обеспокоенно всматривалась в лицо Франа, прямо-таки лучившееся радостью.
- А зачем мне учиться? Денег по жизни хватает, погуляю еще пару годков и буду работать в фирме дяди. Родители уже махнули на меня рукой, ждут, пока я перебешусь.
- А ты?
- А я пока совсем не прочь побеситься, - насмешливо ответствовал Фран. И тут же, словно спохватившись, торопливо продолжил:
- Давай я угощу тебя коктейлем. Что будешь? – тут же из темноты в ответ на смутный щелчок пальцев возник официант, склонившийся над блокнотом. Белен с тошнотой подумала, что завтра ей придется оказаться на его месте, вернуться, так сказать, к золушкиным котлам и иже с ними. Но сегодня… сегодня она позволит себе побыть принцессой, раз уж ее прекрасный принц сидит, улыбаясь, рядом, и его рука чуть заметно касается ее талии. Вздернув носик, Белен пропела:
- «Шелковые Чулочки», будьте добры.
- Да, а мне водки с лимоном. Поживее там!
Официант кивнул и испарился. Белен с благодарностью приняла сигарету, вытащив ее из дорогого серебряного портсигара. Фран прикурил и продолжил разговор, выпустив пару безупречных колечек дыма:
- Ты здесь одна?
- Нет…
- Ну конечно, - перебил ее Франсиско, - такая красавица не ходит по клубам в одиночестве. Так где же твой кавалер?
- Да нет, Фран, - Белен улыбнулась, нежась в ласке его комплимента. – Я пришла с Фернандой, но она увлечена своим новым приобретением. Представляешь, хозяин клуба от нее в восторге… А я так, за компанию выбралась.
- Да? – Фран вскинул брови. - Я уже говорил тебе, что ты потрясающе выглядишь?
- Говорил, спасибо, - кивнула Белен. По крайней мере, мать ее научила достойно принимать комплименты, хотя девушка все равно каждый раз сомневалась, не находя поводов для такой лести. Но это был Франсиско, а его голос доводил Белу до умопомрачения.
Принесли коктейль. Белен вытащила вишенку и в задумчивости вертела ее за черенок.
- Позволь мне. – Фран аккуратно отобрал у нее вишенку и поднес к ее рту. Девушка куснула спелую вишню, и остатки здорового смысла улетели в трубу, когда он приник к ее губам.
Поцелуй был похож на фруктовое пирожное. Белен ласкала его губы, с ужасом ожидая тот момент, то мгновение, когда он отстранится, и реальность ворвется в их маленький мирок, созданный на раз-два за эти секунды. «Опомнись. Дурочка, что ты творишь!» - вопил внутренний голос. Она предложила ему заткнуться и продолжила сладостную пытку. Франсиско остановился и пристально посмотрел на нее.
- Знаешь, мне хотелось это сделать с того самого момента, как ты упала прямо мне в руки… - да уж, какие «новые» разводы… Ну и что, ну и не важно, она будет переживать, но только потом.
- Ну тогда не останавливайся, - пробормотала она и обхватила его за шею.
* * *
«Я ворвалась в твою жизнь, и ты обалдела…» Земфира
- Можно? – Белен постучала по косяку двери. Из-за приоткрытой дубовой громадины, именуемой в просторечье дверью, донеслось одобрительное угуканье. Пробравшись внутрь, Белен направилась к столу, почти скрытому под белыми крыльями бумаг. Кресло пустовало, и девушка удивленно озиралась вокруг, выискивая хозяйку комнаты среди писчебумажного произвола.
- Эй, ты где?
- Тут я, - донеслось из-под стола. Через минуту на карачках оттуда выползла собственно владелица бурчащего голоса. На голове ее был намотан арабский платок, из-под которого во все стороны торчали блондинистые кудри. В зубах девушка сжимала ручку, сильно подведенные глаза смотрели на мир с легкой хитрецой.
- Лухи! Что ты там делала?
- Что-что, грибы собирала. Высушу, продам торчкам за углом, - отбрыкнулась Лухан.
Белу хихикнула. Лухан была как всегда в своем репертуаре. И откуда что берется? В колледже Белен и не предполагала, что девушка окажется так остра на язычок. Поднявшись на ноги, Лухан нервно одернула джинсовый комбез, продолжая что-то бурчать.
- Последний стыд потеряли эти курьеры! Я ему, видите ли, вчера не так улыбнулась, так теперь он мне почту на пол швыряет. Вот натравлю на него главного, будет знать! Господи, и почему все мужики прозрачные, как инфузории-туфельки? Их подкаты стары, как мир!
- Ну что ж ты так, Лухи, - продолжала хихикать Белен. – Может, у него к тебе чистое и светлое чувство.
- Ага, кристально-чистое, как вода «Росинка», набранная из-под крана. Нет, Белу, больше верь мужикам – на голове вместо волос лапша будет расти! Ладно, отставить зубоскальство, мой дантист и так потирает ручки, выписывая счет за стачивание моих острых зубок. С чем пожаловала? Давай-ка. Садись вот сюда… - Лухан смела на пол стопку книг, до этого мирно гнездившуюся небоскребом на кресле. Белен примостилась на краешек и принялась озираться вокруг, стараясь оценить вероятные изменения обстановки.
Впрочем, в кабинетике, где царила Лухан, прибавилось разве что пара-тройка новых фолиантов и еще больше бумаг летало по полу, на подоконнике тихо сдыхали чахлые цветочки, в которые хозяйка стряхивала пепел. Кофеварка просто лопалась от спитой кофейной гущи, всюду башнями-близнецами накапливались бумаги – на столе, на полу, на тумбочке, в шкафу, а по соседству с ними, придавленные статуэтками из Мачу-Пикчу и макетом Эйфелевой башни, презентом Мии, жалобно скрипели кольцами папки и органайзеры. На стене танцевали танго скособоченные открытки, дававшие чудесный обзор путешествий ее сестер и друзей. Пока Белен крутила головой, Лухан откусила краешек вытащенного из-под стола конверта и вытащила еще одну открытку.
- О-па, какие люди и без охраны! Прикинь, Белу, знаешь, где наш Томми ошивается? В Новой Зеландии! – Она вытащила изо рта жвачку и прикрепила открытку к стене. – Все как всегда, бла-бла-бла, всех люблю, по всем скучаю, погода супер, тебя не хватает. Угу, размечтался. Меня ему не хватает! Бли-и-ин, - протянула она, задумчиво жуя бумажный уголок. – Жизнь течет мимо нас, а мы тут сидим в этой пыльной бумажной дыре…
Белен пропустила мимо ушей последнюю реплику Лухи. Уже кому-кому, а ей рассказывать это не было надобности. Как Белен и предполагала, после колледжа ничего у Лухан с Маркосом не сложилось, и никаких тебе «трое, нет, четверо, а лучше пятеро детей». Когда Лухан на первом курсе университета залетела, истерик-Маркос заявил, что ему рано становиться молодым папашей, Лухан сделала аборт, а после собрала все его манатки и пинком выперла его вон. В общем, развод и девичья фамилия. Или, вернее будет сказать, Бласова. В общем, Лухан Фара в конец озлобилась и теперь работала в амплуа «пожирательницы мужчин». Кавалеры выдерживали одну ночь, а после им придавалось сверхзвуковое ускорение. Соня и девочки еще пытались как-то повлиять на нее, но, как заявляла Лухан, «не нужно трогать меня за коленки, у меня все в порядке с коленным рефлексом», что следовало понимать, как «ничего, и так проживу». Бреющий полет поклонников, которые, надо сказать, появлялись с завидной регулярностью, привлеченные не то деньгами Бласа, не то внутренней силой и белокурыми свежеокрашенными кудрями девушки, впрочем, ничуть не мешал ей заниматься ее любимым делом. Лухан почти в одиночку тащила на себе всю газету. И это получалось у нее весьма неплохо. Координируя весь процесс и давая пинки тормозящим журналистам, Лухан властвовала в редакции целиком и полностью. Посему и в ее кабинет никто не совался под страхом смертной казни. Никому не хотелось близко знакомиться с трехтомником отборнейших аргентинских ругательств. В своем бедламе Лухан чувствовала себя органично и вольготно. И хотя временами она бурчала, что ей за вредность положен уже целый молокозавод, она любила свою работу. Еще бы, ей никто не мешал уволиться и тоже отправиться в путешествие. А зубоскалила она так, по привычке.
Лухан выудила из шкафа громадный термос, пакетик мате и пару калебасов. Плеснула кипяток на дурманящие травы и протянула калебас Белен:
- Держи, свеженький мате. Погоди, почитай, что на бомбилье написано, - она ткнула ей серебряную трубочку под нос: «Моей самой очаровательной гюрзе» было выгравировано причудливой вязью.
- Это еще что такое? – вылупилась Белу.
- Это? Это ты у Гидо спроси, - Лухан растянула губы в ухмылке. – Я ему делала рекламный проспект для фирмы, вот он и расщедрился на подарок. Правда, я сказала ему, что он просчитался, я гибрид хомяка и змеи, и яд храню в защечных мешках. Ладно, давай, что принесла! – Белен робко протянула ей папочку. Лухи умудрилась разнести ее в пух и прах, потом кликнула какого-то незадачливого работника и отправила его добавлять рекламу в макет.
- Как мать?
- Ничего, что с ней станется, живет себе, мои нервы гложет.
- Ясно… А с тобой что стряслось?
Белен вскинула брови, изображая невиданное изумление:
- Со мной?
- А с кем, с тенью отца Гамлета? Да ладно, не ломайся, ты не у гинеколога. Неприятности в ресторане?
- Да нет, там все гладко. Только вот…
- Что? – Лухан придвинулась поближе к девушке.
- Ты помнишь Франа?
- Что за Фран? Какого Франа? А, Бланко? Нашего Франа?
- Угу… я его тут встретила.
- И взыграло ретивое? Я права?
- Ну… - Белен замялась.
- Ладно, ладно, ну понравился тебе мальчик, ну и что с того, он ничего вообще-то, только мягковат, я люблю пожестче, чтобы в ляшечку впиться и потрепать… Что ты от меня-то хочешь?
- Слушай, ну ты же все про всех знаешь, ты часом не слышала, с ним все в порядке?
- Эй, я что, похожа на сливной бачок? Что-то я не припомню у себя локаторов, да и…
- Ну Лу-у-ухи… - Белен загундосила, заерзав на стуле. – Когда я у тебя что просила?
- Ладно, - вздохнула Лухан. – Не хотела я тебе говорить… Доходили тут до меня слухи, что… ну в общем… что с ним отнюдь не все в порядке.
- В смысле?
- В смысле - в смысле, сливки скисли, - передразнила ее девушка. – У него проблемы, причем не кислые, прости за невольный каламбур. Он слишком балуется наркотиками…
Сердце ухнуло вниз, спугнув стайку нервных клеток. Белен позеленела:
- Я так и знала…
- Сначала была травка и марки, - Лухан отхлебнула глоточек мате, - а теперь снежок и кое-что посерьезнее. Он вроде как подсел на героин. Диего, мой бывший хахаль, впрочем, они все у меня бывшие, видел его в самом что ни на есть пропащем месте.
- В наркоманском притоне?
- Детонька, ты удивляешь даже меня. В каком притоне? Наркота водится там, где есть деньги. Он видел Франа в компании «платиновой» молодежи, в самом модном клубе Би-Эс, где, как известно, ходит все, что только можно достать за деньги.
- Но у него больное сердце!
- А у кого оно здоровое? – вдруг посерьезнела Лухан. – Впрочем, это не мешает людям самим, добровольно, портить себе жизнь. Мы же сами, понимаешь, сами кладем голову в пасть льву. А потом еще удивляемся – откуда так смрадом-то несет? Знаешь, выражение «все, что нас не убивает, делает нас сильнее» уже морально устарело. Все, что нас не убивает, убивает нас потом. Кто мы, собственно? Букашки, осмелившиеся подобраться слишком близко к богам. Духи уанку уже нервно щелкают пальцами, готовя нам пару-тройку сюрпризов…
В дверь просунулась чья-то голова:
- Сеньорита Фара…
- Пошел вон отсюда, Хорхе! Мне что, опять вывесить на двери кирпич, чтобы меня не беспокоили?
- Но сеньорита Фара, вам звонит ваша мать…
- Вот оно, - рявкнула Лухан. – Соня Рей в начинающемся маразме. Давай сюда трубку. Соня? – в трубке запищали в ответ. Лухан, поморщившись, отодвинула трубку подальше от уха. – Да помню я, помню. Не надо мне сто раз об этом говорить! Нет, я не злюсь, что ты, мама… Да, в восемь. Да, я уже выхожу. Марисса приехала? - в трубке запищали еще активнее. – Ну что я ей, цербер? А телефон на что? Ну, задерживается. А что еще? Ох, ну конечно, куриная башка она, кто бы сомневался. Да, я заберу. Да, целую. До вечера…
Лухан отбросила трубку куда-то в угол. Нахмурившись, она принялась копаться в ворохе бумаг, выискивая что-то. Белен оставалась на месте, пришпиленная к стулу, будто бумажная бабочка, не в силах сдвинуться ни на йоту под тяжестью горькой новости.
- Где это чертова медкарта?- злилась Лухан.
- Ты идешь к врачу? – очнулась Белу. – Что-то случилось?
- Да нет, ничего серьезного, - отмахнулась Лухан, продолжая рыть туннели в бумажных Эверестах. – Нашли какую-то опухоль в груди.
- Ох, - вырвалось у Белен. – Надеюсь, это не…
- Рак? А хрен знает, собственно. Хотя рановато мне еще для рака. Я думаю, обычная киста. А Соня разнервничалась, вот и Мию отправила проверяться, а легкомысленная наша девушка забыла у врача все результаты, да еще и свою сумочку в придачу. Пойдем, я тебя подкину на работу!
Они молчали, как два соучастника, два владельца кровавой тайны. И никто не смел нарушить молчание, никто не желал стать первым. Как всегда, нетерпеливая Лухан сдалась раньше:
- Вот так вот, Белу, - продолжила она разговор, повисший на середине, вдавив на газ так, что старенький внедорожник предсмертным хрипом загнанной клячи рванул вперед. – Все мы под Богом ходим. А Франсиско… Ему, я думаю, хотя нет, я уверена, ему нужна помощь…
* * *
А город был все тем же. Он не изменился, город жил своей жизнью. Только чьи-то души блуждали по краешку тротуара, пытаясь найти покой и не находя его. Белен, нервно шатаясь, передвигала ноги на автопилоте. Временами очередной спазм, зарождавшийся где-то в глубине живота, пробивался вверх, к горлу, и Белен сглатывала комок желчи, не отрывая глаз от асфальта под ногами, что заставлял ноги пружинить, и это придавало ее походке обманчивую легкость.
Легкая прохлада парков уже не манила к себе. Девушка и не пыталась даже понять, где она находится, ей было слишком плохо, чтобы следить за пейзажем. Она просто шла вперед, потому что помнила: в движении – жизнь. А может, если бы она остановилась, то просто бы упала в обморок от нервного напряжения. Она шла и все вспоминала…
Синие, исколотые вены, болезненная бледность кожи, слюна, запекшаяся в уголке рта. Он встретил ее наверху эскалатора. Как в том фильме. И в голове крутилось: «I am colorblind, coffee’s black and egg white… I am ready, I am ready, I am fine». Сердце ее птицей полетело к нему. На самом верху она на секунду застыла. Он шагнул к ней навстречу и обнял ее. Так они и стояли, обнявшись, не обращая внимания на людской поток, обтекавший их.
- Милая… - он взял ее лицо в свои горячие ладони и коснулся взглядом каштановых глаз.
- Фран… Любимый… Любимый? – гримаса боли исказила его лицо, изо рта вырвалось хриплое шипение. Глаза закатились, и он тихо стек вниз, сложившись пополам, Белен подхватила его, опустившись под тяжестью тела на колени, и все твердила: «Любимый, что с тобой? Что с тобой?». Потом она вдруг замолчала. Тишина… Его сердце билось слишком неслышно.
- Кто-нибудь, помогите! – закричала она в исступлении. – Он умирает, вызовите скорую! Помогите, прошу вас! Кто-нибудь! – Люди шли мимо, ускоряя шаг, и ей казалось, что она исчезла, растворилась, что сейчас кто-то пройдет прямо сквозь них, что их затопчут, сожрут, и поэтому она лишь крепче сжимала Франа, продолжая кричать и молить о помощи. Кто-то, вероятно, вызвал-таки скорую.
|
| |
| |
| katya_shev@ | Дата: Суббота, 26.05.2012, 18:21 | Сообщение # 3 |
|
We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Статус: Offline
| А на улице пахло утром. Этот странный запах нелепо бередил душу, вызывал к жизни старые ощущения. Утро было ласковым, чуть прохладным и неуловимо-знакомым. Казалось, такие утра созданы для случайных прохожих, которые вдруг остановятся, задерут голову к небу и будут выпивать утро по глотку, стараясь запомнить, записать, закрепить в звездочках морщинок.
А Белен было наплевать на это утро. Ноги, сбитые в кровь, гудели. И зачем теперь ей эти новые туфли, если…
Если… Если он все равно умер. А с ним умерли и все ее надежды и мечты. Ей захотелось завопить во все горло так, по-детски обиженно: «Это нечестно!». Почему жизнь опять поиграла с новой игрушкой и, разломав, бросила валяться в углу? Уж лучше бы она никогда его не встречала! Или лучше бы она умерла вместо него. Ей все равно ничего не было нужно в этой жизни, кроме…кроме него.
И только в голове крутилось: если бы она не купила это туфли, ей хватило бы денег до конца месяца. А теперь она совершенно…
Совершенно убита. Сама того не осознавая, она привыкла жить, надеясь той крошечкой остававшейся у нее надежды на возможную встречу. Мечтать ведь не запретишь, и даже если все в твоей жизни серо и уныло, мечты умеют раскрасить эту жизнь самыми неожиданными красками. А теперь, когда она уже встретилась со своей мечтой, ее вновь отняли.
Да что это она, как она может думать о себе, когда Фран…
Вокруг толпились люди, кто-то что-то выкрикивал, но Белен видела вокруг лишь пустоту. Для нее теперь все они стали размытыми клетками. Она сидела на полу, крепко обняв Франа, и ноги нелепо загнулись в строну, наверное, затекли, но она ничего не ощущала. Она лишь баюкала его, как младенца, как свою старую фарфоровую куклу, разбитую матерью, раскачиваясь из стороны в сторону. Она гладила его волосы, ласкала его лицо, приговаривая: «Все будет хорошо, любимый, держись, все будет хорошо, а видишь, мы с тобой встретились, и я даже не опоздала, зачем опаздывать, ведь ты бы ждал меня, волновался…»
А когда приехали врачи и, лишь взглянув на Франа, приказали нести носилки, она все еще не отпускала его. Старенькая женщина-врач со скорбной складкой, пробороздившей ее сухонький лоб, что-то пыталась сказать ей, но Белен не слушала, лишь продолжала убаюкивать Франа. « Он спит, он устал», - повторяла она с блаженной улыбкой. «Не трогайте его, ему надо отдохнуть, а потом он проснется, и я буду рядом». Два дюжих санитара пытались разжать ее руки, оттаскивая от Франсиско, и когда им это удалось, Белен обмякла в их руках.
Очнулась она на кушетке в больнице. Рядом почему-то сидела Фернанда гордой египетской жрицей и держала ее за руку, поглаживая пальцы.
- Фер? – улыбнулась ей Белен. – Он проснулся? Я пойду к нему.
Она попыталась подняться, но Фернанда продолжала сжимать ее руку.
- Белу… постой, - девушка усадила ее на место.
- Но я хочу его увидеть, - она вопрошающе уставилась на подругу.
- Красавица моя, ты его не увидишь, - Фернанда обняла ее за плечи. – Его увезли.
- Куда? Почему?
- Он… он скончался, дорогая.
- Скончался? Ну уж нет, - засмеялась Белен. – Да брось ты, он наверняка уже проснулся, и… Что? Что ты сказала? – казалось, слова только сейчас достигли цели, проникли в ее затуманенный, ноющий мозг, но разум отказывался воспринимать сказанное. Напряженная, как пружина, она вглядывалась в лицо подруги.
Фернанда закусила губу с досады. В мозгу пронеслось молнией: «Почему я? Что делать?». Но пасовать перед трудностями не входило в привычку сеньориты Байрон.
- Бедная моя девочка… Фран… У Франа был инсульт. Сердце не выдержало, понимаешь. А врачи сказали, что… ну… наркотики сделали почти невозможным нормальный исход. Он скончался, не приходя в сознание. Он умер еще там… на вокзале.
- Да нет же, нет, - твердила, как заведенная, Белу. – Я же была с ним все время, я… - она замолчала, лицо ее медленно покрывалось штукатурной бледностью. – А почему ты тут?
- Мне позвонили врачи, мой телефон у тебя же первым идет в записной книжке. Ты потеряла сознание, и они привезли тебя сюда, в больницу.
- А Фран? – продолжала спрашивать Белен. – Почему ты сказала, что…
- Потому что это правда, милая, – неожиданно жестко ответила Фернанда. – Я никогда тебе не врала. Он умер. Все, его уже не вернуть. Он ушел, исчез, его больше нет, Белен, понимаешь?
Белен зачем-то радостно кивнула, улыбаясь, и у Фернанды вновь сжалось сердце. А вдруг это передается по наследству, и одного подобного стресса хватит? И малышка Белен тихо съедет с катушек, возможно, уже прямо сейчас? О Матерь Божья, за что все это? Белен открыла рот, с трудом облизнула пересохшие губы и проговорила: « А смерть – это, оказывается, не страшно, Фер. Это как сон». Она опять попыталась встать.
- Ты куда? – Фернанда цепко держала ее руку.
- Я пойду, пожалуй, найду дамскую комнату.
- Ты точно в порядке?
- В каком? – сморгнула Белен. – Я просто хочу по-маленькому, Фер, прости за подробности. Все, все, пусти меня, сестренка, – секунду поколебавшись, Фернанда кивнула и разжала пальцы. Она сидела на стуле, разглаживая на идеальных брюках несуществующие складки, и обеспокоенно следила взглядом за Белен, удалявшейся по коридору. И если бы она пошла за ней, то увидела бы, как та вышла в стеклянные двери черного хода и пошла прочь.
Уже наутро, пробродив всю ночь по городу, Белен пришла к зеленому домику, спрятавшемуся в гуще листвы. Позвонив в дверь, она замерла на пороге, решая, не повернуть ли ей назад. Но дверь отворилась, и на пороге возникла Лухан, кутающаяся в халат. Увидев Белен, она ойкнула и затащила ее внутрь.
- Белен Менендес-Пачеко, вы – мелкая кретинка! Где ты шлялась всю ночь? Мы все на ушах стоим, я до четырех утра разъезжала по городу в поисках тебя, Фернанда уже почти с нервным срывом, с ног сбилась, обзванивала всех знакомых… - Лухан бегала по кухне, то доставая заварку, то вновь ее убирая, со стуком хлопая дверцами шкафов. – Мы дали объявление по радио, брат Рокко, полицейский, подключил полицию…
- Лухан, - устало произнесла Белен. – Скажи мне, это всегда так?
- Что? – Лухан замерла на месте, глядя на девушку.
- Ну, всегда так болит – тут? – Белен держалась за сердце. – Всегда так разрывается, когда…
- Всегда. – Лухан опустилась в плетеное кресло, на секунду прикрыв глаза. – Ты то забываешь об этом, то вновь вспоминаешь, и так колет душу, так рвет, что кажется – останутся одни обрывки да лохмотья.
- Ясно, - непонятно к чему подытожила Белен и продолжила водить пальцем по столу, рисуя водяные узоры. – И…
- И ничего с этим не сделаешь. Бедная ты девочка… С этим придется жить. Об этом невозможно забыть, никогда не забудешь. Это будет с тобой постоянно, – взгляд Лухан остановился на фотографии, висевшей на стене. Маленький кудрявый мальчик стоял рядом с трехколесным велосипедом. – А потом, когда мозг устанет, и ты начнешь постепенно забывать, все равно боль не уйдет. Боль потери – в каждой клеточке твоего тела.
- Но почему я? – в глазах Белен стояли слезы. Первые с того времени. – Почему это происходит именно со мной? Чем я прогневила Бога? Почему он так жестоко со мной обошелся? Хотя как я могу так говорить, он же умер. Но я… И все это вокруг? Моя жизнь, моя гадкая, бессмысленная жизнь, эта тяжесть – каждый день, понимаешь? Почему он отвернулся от меня?
- Глупышка, - прозвучало неожиданно жестко. – Бог просто устал нас любить. Бог уехал в отпуск. Он пьет кайпиринью на Багамах и покачивает ногой в кожаном сандалике. Он устает, понимаешь… Кого-то он устает любить раньше, кого-то позже. И с этим ничего уже не поделать.
«Мы слишком сильно превысили дозу,
Вспомнили все, что хотели забыть,
Или на рельсы легли слишком поздно,
Бог устал нас любить…
Вот она, рана от пули навылет,
Карта, которую нечем покрыть,
Мы остаемся одни в этом мире,
Бог устал нас любить…
Я рассказал бы тебе все, что знаю,
Только об этом нельзя говорить,
Выпавший снег никогда не растает,
Бог устал нас любить,
Бог устал нас любить,
Он просто устал нас любить,
Бог просто устал…»(А.Васильев, Сплин)
Эпилог.
Синие, исколотые вены. Болезненная бледность кожи. Слюна, запекшаяся в уголке рта. И глаза. Добрые, родные глаза, легко меняющие цвет, морская просинь, тысяча слов, спрятанных в зрачках. Зачем ему понадобилось это? Почему он не мог жить, как все, почему ему захотелось пригнуть еще выше? Почему они выбирают этот путь, почему? И почему он не захотел пройти свой путь с ней вместе… Эти вопросы – эти беззвучные стоны – они останутся без ответа. И сколько еще людей попадутся на крючок легкой эйфории, сколько людей будут искать забвение на конце иглы…
И почему она не встретила его раньше, не смогла помочь ему! Если бы, если бы она только знала, она бы сделала все, все возможное, чтобы вытащить его оттуда. Но…
Но теперь уже поздно. Он ушел, он оставил ее одну. И как ей жить дальше?
Белен вопрошала небо, вцепившись в сигарету. На балкончике было уютно, но этот родной уют больше не радовал, потому что холод, забившийся в грудь, давил на диафрагму. Холодно и сыро, и руки продолжали трястись. Поскребшись в дверь, пришла Фернанда. Присела рядом на низкий колченогий табурет, принеся с собой облачко духов.
- Как ты, малышка?
- Все нормально, Фер. – улыбнулась девушка. – Действительно, все нормально. А что ты ожидала?
- Я не…
- Я же жива. Я бы, конечно, хотела сейчас сигануть вниз с крыши, ох как хочется, но к чему все это? Бессмысленно. Да и незачем.
- Что ты решила? – Фернанда заметно нервничала.
- А что мне остается? Ничего больше. Что я вообще могу решить, если в нашем мире все решается за нас?
- Но что ты будешь делать дальше? – Фернанда протянула руку Белен, которая сжала ее привычным жестом.
- Дальше? Просто жить.
Просто жить дальше.
|
| |
| |
|
|
 |
