|
|
 |
|
I Is Your Woman Now
|
|
| katya_shev@ | Дата: Среда, 06.07.2011, 00:20 | Сообщение # 1 |
 We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Статус: Offline
| Пролог
All the love I could steal, beg or borrow,
Wouldn't heal all the pain in my soul.
What is love? Only a prelude to sorrow,
With a heartbreak ahead for your goal,
Here I go - Now you know why I'm leaving.
Got the blues. What can I lose? Goodbye!
Nina Simone /Blue Prelude, G. Jenkins, J. Bishop/
Сначала краткое curriculum vitae в беглом наброске самоизложения. Они существовали почти два года. До этого были он и она, но были – явное преувеличение. Так, тлели понемногу. Она с раздражением отмела всю «Давидкопперфильдовскую муть». По будням она любила рядиться в пестрые и броские тряпки, но каждую субботу ранним утром, выпутавшись из горячих простыней, одеял и рук, она заматывалась в плед и с дымящейся чашкой в руках слушала блюз. Он знал и принимал. Понять друг друга они уже отчаялись. Очередной проникающий в сердце голос, переворачивающий внутренности, как центрифуга. И тексты… боже, как она поклонялась этой лирике! Не чета её собственной. Темой той субботы стала cry me a river. Кто бы знал… Она ещё даже не ложилась спать.
А ночь с пятницы на субботу? Она кривила губы в кисловатой усмешке. Клубная ночь, она их не пропускала. Вначале работа, затем паблисити, что, впрочем, стало частью работы, потом он – она сама не поняла, когда именно так постыдно втянулась. Они обычно вваливались в квартиру к пяти-шести утра, смотря как удавалось вызвать такси. Обычно. Машина как вариант пролетала – оба накачивались алкоголем под завязку. Иногда спидеры дополняли картину. Вот и вся любовь…
Марисса с силой захлопнула веки – части тела со временем переставали быть послушными – по осколкам реставрируя свою душу, на самом донышке которой, весь усыпанный хрусталем валялся булыжник сегодняшней ночи. Огромный, серый, укрытый кровавыми потеками, состоящий из одной фразы. Одной лишь фразы…
- Ты же не против?
Она уже не могла этому противиться. Дальше – нет. Не видела смысла.
Теплый, коричневый, шерстяной шотландский плед потихоньку сползал с её плеча, обнажая белоснежную кожу. Прохладный, всегда прохладный усилиями кондишна, воздух квартиры ласкал её, пробирался под кожу стаей пупырышек. А голос Дианы Кролл пробирался под плед (форма одежды – eve’s tie), и спрашивал, просил, молил. Но капризные слёзы отказывались течь. Они стояли радужной линзой в глазах, словно их вазелином измазали (о Боже, как зла твоя ирония! Вазелин?).
А Марисса металась. От воспоминаний – к виду из окна. И назад.
Усердно исполнив свой долг по ненависти к Пабло Бустаманте (пятилетка за полтора года), исчерпав все отпущенные язвительные комментарии и дикие выходки, она сделала единственное, что могла тогда сделать – упала к нему в постель. Насколько она могла вспомнить (а память играла с нею в односторонне забавные игры) первые несколько месяцев их существования, они оттуда и не выбирались, совершая только краткосрочные рейды в холодильник и редкие визиты к родственникам.
За окном расползалось что-то светло-серое. Очередная мертворожденная дождевая туча. Этот август не разродился ещё ни одним ливнем, ежедневно обещая хотя бы мелкую морось, но каждый вечер виновато улыбаясь сухим тротуарам и унылым закрытым зонтикам. Была всего половина седьмого. Ему не впервой брать себе другое такси, с другой женщиной в нем. Ей не впервой ждать, закутавшись в теплый плед, наслаждаясь искусственно ледяными иглами воздуха.
Затем был выпускной класс, который они провели в роли сиамских близнецов. Что-то взяло их в оборот – они жили в каморке под лестницей, окончательно изгнав оттуда ещё более юные парочки, писали десятками глупые песенки, выступали в клубах. Она не собиралась переселяться к нему на квартиру – но что оставалось делать, когда туда перебрались вдруг все её любимые вещи? За неё решили голубая олимпийка, цветастый пояс, два десятка дисков и зеленая аромолампа. А ещё – ну как можно было уснуть, если на его кухне остался самый любимый калибас? А в кармане его куртки – пачка Давидофф ультра?
Она видела, как его кеды прошагали от желтой двери вокруг машины к крыльцу. Марисса почти заметила его следы, медленно растворяющиеся в асфальте… или то всё были игры слёз и вазелина в глазах? Она сморгнула, но полновесную каплю так и не набралось жидкости. Он сел на ступеньки, поддел носком кеда ссохшийся листок и взъерошил неаккуратные (она так любила) золотистые волосы. О, она знала, что с ним творится. И знала, кто был виноват. И даже готова была тыкнуть карающим перстом судьбы. Но и на это уже не осталось сил. Мариссу Андраде надо было назвать Пейшенс.
Они были почти популярными. Да, как в том фильме. Стоимость контракта всё росла, людей вокруг них становилось всё больше, а сами они – всё профессиональней. И хотя они ютились в клубах – пошиб последних был с каждым выступлением выше. И тут появилась прелесть. Да, как в другом фильме – моя прелесссссть (профессии). Скандалы, алкоголь и общеизвестные sex drugs rock’n’roll. И если никто лучше и дальше Андраде не посылал журналистов, Бустаманте был непревзойден в обращении с группи.
Он закурил. Иногда Мариссе казалось, что у Пабло на затылке глаза. Или на спине. Но она в миллиардный раз раздевала, проверяла и убеждалась, что пусто. Может, он просто ощущал её так же, как она его? Она давно и устало винила себя. Себя и свой язык. Но никогда не была против.
Она притворялась, что не ревновала к обезумевшим фанаткам Пабло. Что она не ревновала Пабло вообще. И он ненавидел её за это. Она ненавидела за это себя, но ничего не могла с собой поделать. Марисса верила, что тысячи упаковок для бездушия, прошедших через его руки, были для него ею. Все они пахли для него, как она, и на вкус были, как она, и с кем бы он ни занимался сексом – она убеждала себя, что Пабло делал это только с нею. Но силы её убеждения не хватало. Она видела чужие длинные ноги, путавшиеся с его ногами на заднем сидении такси, быстро запотевающие стекла и лихорадочно быстрые движения. Они же обещали принимать друг в друге всё. Почему же стараться понять должна только она? Понять, почему стекла этого такси покрыты туманом его дыхания, словно на дворе не август, а декабрь.
Марисса видела, что он отшвырнул сигарету и поднялся. Она открыла дверь и вернулась к окну. И не представляла, какой бы изобрести знак препинания, чтобы нарисовать ему. Собранные вещи – мелодраматично. Любовник в постели – пошло и вульгарно. Истерика – как-то по-плебейски. Молчание – избито и давно уже испробовано, недейственно. А зацикленная Диана Кролл всё предлагала – cry me a river, for I’ve cried a river over you.
Глава 1
I’m driving around
In my car
I’m driving too fast
I’m driving too far
Fool’s Garden /Lemon Tree/
Won't you just sit there
Count the little raindrops
Falling on you
'Cause it's time you knew
All you can ever count on
Are the raindrops
That fall on little girl blue
Nina Simone /Little Girl Blue/
А следом – насильственно отторгнутые, и оттого не отвечающие более за себя воспоминания об апокрифических отношениях. И если Марисса не послушалась Дианы Кролл, август счёл их достойными и заплакал. В открытое окно залетали его большие пресные слезы, часть из них порывом ветра бросало ей в лицо и на руки, сжимавшие кусок материи, прикрывавшей тело. Эти капли, как фитонциды, вытравливали остатки чего-то нежного и раненого внутри.
Она слышала движение лифта, щелчок решетки, скользящую по кафелю поступь. Дверь открылась легко, но шаги Пабло никогда не отличались бесшумностью. Спешная интроспекция собственных мозгов отдалась во всем теле мучительной болью, и она чуть не завопила от собственного бессилия перед Пабло Бустаманте.
- Доброе утро? – интонация её вышла какой-то вопросительной.
Тугие капли уверенно ускорялись, но она и не подумала прикрыть окно, подставляя тело буйству стихии, впитывая её, не давая ей никакой иной свободы. Пабло оглянулся, провел кончиками пальцев, как обычно, по рисунку на стене, подражающему Рафаэлю, повторяя кистью контуры руки Адама.
- Доброе и тебе. Почему не спишь? – инертно спросил он, неосознанно прикусив нижнюю губу, лишь бы не выдать, какая буря ярости бушевала внутри.
Почему она не реагировала? Дала бы ему в глаз, и всё. Пабло бродил среди заложенных в пространственном восприятии их отношений фугасов, а в уме один за другим раздавались ложные щелчки. Потому что всё, что не осквернено – сдано в ломбард. Лучше бы она его ударила. Он не знал, что сделать ещё, и не понимал, кто вселился в тело его Мариссы, он ненавидел себя, ненавидел её и бесился, потому что полноценно ненавидеть не получалось.
Не получалось. У неё опять не получалось сказать ему… Марисса могла материть себя, но его – почему-то не получалось. Она обернулась лицом к Пабло, и едва успела подхватить сползающий плед у самой груди. Холодный, влажный воздух обдал и без того укрытую бусинками пота спину. Улыбнуться силы не было. Радость, которая всегда послушно возникала в ней от одного взгляда, истончилась, превратилась в почти невидимую пленку… слой вазелина, мать его, рассмеялась она про себя.
- Я возьму ключи? – воспроизведение эскапизма, inspired by whatever, сопровождалась нарушением инспирации. Они оба любили такие несуразно звучащие фразы, почти каламбуры.
В сероватом утреннем свете оба выглядели старше. Пабло, отчаянно нуждавшийся в утюге, и Марисса, словно бы страдающая от чахотки. Пабло зарылся руками в карманы – вначале куртки, потом джинсов, затем повторно обшарил все предназначенные для этого поверхности, но только пожал плечами.
- Наверное, в голубом Diesel, сама возьми, - и в каким-то хлюпающим звуком отклеил от неё свой взгляд.
Ничем не прикрытая светящаяся кожа, с мелкими осколками дождя, скользящими там, где положено было скользить ему. Он зло сжал руку в кулак, костяшки едва ощутимо хрустнули.
- Ты что, так и поедешь? – буднично подколол он, не слыша никакого движения.
Парень прошел на кухню и включил кофеварку. Лишь бы не сорваться, не начать крушить мебель. Опыт у него имелся. Каждый хлопок шкафчика, стук банки, скрежет ложки и хрупающий звук растворимого кофе скальпелем проезжались по нервным окончаниям Мариссы. Она передернула плечами, отчего спина ещё больше обнажилась, поежилась и отправилась здороваться со ступеньками. Но он не считал, что игру пора заканчивать.
- Тебе помочь? В смысле, одеться? – смеющийся голос, смешанный с чем-то отвратительно издевательским, ударился в неё брошенным вдогонку снежком.
- Хотя бы приличия ради, смой с себя вначале очередную блядь, - прошипела она сквозь плотно сжатые, побледневшие от напряжения губы.
Он в несколько шагов – почти прыжков – очутился рядом с ней на лестнице, до боли сжимая перила.
- Да что с тобой творится, черт?
- Со мной? А ты не думал, что это с тобой что-то не так? Оставь меня в покое, - Пабло схватил её за локоть, и она, неловко пошатнувшись, чуть не загремела по ступенькам на свидание с полом.
- Ты именно этого хочешь, да? Чтобы я тебе больше не докучал своим присутствием? Старая песенка, - дождь впитывал их срывающиеся на крик голоса. Интеримарное бешенство, обладающее силой апоплексического удара, искало выхода из клеток их тел. В глазах большим бумом разрывались инкреты и прочие гормоны, руки стали горячими. Он закинул её руки себе за шею и приподнял талию, привычно испугавшись на мгновение, что сломает её одним неловким движением, такую хрупкую и худую.
- Разведи ноги.
- Не хочу, - она попробовала вырваться, - Отвали, Пабло, я не шучу.
- Раздвинь ноги, мать твою, - выплюнул он через стиснутые до боли зубы.
- Так нельзя, Пабло, секс тут не поможет…
- Рот закрой, - звуки слились в один фрикативный ряд.
Он стиснул зубы ещё сильнее, и боль в них, казалось, завибрировала. Пабло считал это равнозначным затыканию ушей. Он и не хотел слышать, о чем она говорит. Парень прижал её голой спиной к холодной стене. Она уперлась ладонями ему в грудь, пытаясь оттолкнуть его от себя, но тот даже не почувствовал. Плед лужей укутал его ноги, её ноги обвились вокруг его бедер. Марисса задрожала и вскрикнула от боли, закрыв глаза и просто пережидая, пока холодный, пропитанный дождем воздух заворачивал их в свою соединительнотканную оболочку-капсулу, глотая комок за комком скопившиеся во рту, на связках, в легких слезы обиды. От горечи даже першило в горле. Пабло ведь даже почти не прикасался к ней. Это было подобно фракционное перегонке, только вместо реактива – её измученное тело.
Она смогла освободиться, только когда он сам отпустил её, чувствуя себя то ли грязной, то ли резиновой, то ли использованной, а вероятней всего всё это сразу. Марисса отпихнула его от себя и поднялась таки наверх, чтобы вытереться и одеться, иногда зажмуривая до искр сухие глаза. Он остался сидеть на ступеньках, запустив пятерню в волосы и сжимая кулаки, ногти расчертили на ладонях ряд кровоточивших полумесяцев. У выхода, звеня ключами от машины в руках, она только сквозь зубы прошипела:
- Никогда больше не смей этого делать. Слышишь?
Первый раз увидев смесь Мариссы и серого Viper, подруга сказала только:
- Беспонтовая ты девочка, Андраде.
Но она любила её. Машина, как и многое другое в этой долбанной жизни, была у них одна на двоих. I’m just a killer for your luv, Элборн сказал нам hello. Она не была уверена, что хочет поговорить, но простое пребывание рядом с благожелательно настроенным существом проливалось целительным миром на разъезженные нервы.
- Как ты думаешь, если я просто пошлю его нахуй, он поймет, что я его бросаю? – не смеяться над этим она не могла. Иначе оставалось только зарыться в дождь и умереть.
- Конечно, догонит и ещё раз поймет, - ответила Вико, старательно поправляя шершавую от лака прическу, - Ты не думала, почему он с ними… эээ…
- Трахается? Ты это слово ищешь? – спросила она, нарушая всевозможные ограничения скорости, ловко маневрируя среди улиточных автомобилей, а затем и вовсе свернув на узкую, зато пустынную дорогу.
- Да, это, - недовольно прогундосила Вико, не любившая выслушивать брань из уст подруги.
- Это его Иппокрена, - съязвила она, - Меня не волнуют его мотивы. Я прекрасно понимаю, что он делает, - ливень усиливался, укутывая в кокон мчащийся автомобиль, - Почему только я не могу ему всё сказать?
- Такова инфинитивная установка твоего поведения. Марисса, не гони так, - проворчала сидящая на пассажирском сидении Вико.
- Я всегда так еду, - буркнула она, выжимая ногой педаль газа.
- Я знаю, - покорно вздохнула подруга.
Как они с Вико стали подругами? Наверное, всё началось с тех пор, как Рокко и Пабло нашли друг друга, и проводили кучу времени, до хрипа обсуждая, где какой аккорд лучше, и кто удачней исполняет рейковые триоли, и обмениваясь удачными мелодиями. Они с Вико и Рокко выступали на разогреве друг у друга, писались в одной студии, но именно эти мужские посиделки веселили девчонок до истерики, а однажды, так вышло, сделали подругами. С тех пор как Марисса спросила:
- Ну что, махнем не глядя? – кивая на увлеченных друг другом парней.
- И что он сказал? – Вико съежилась на сидении, наблюдая за всё усиливающейся грозой, совместно со скоростью Формулы 1 смазывающей пейзаж за окном в косую стену воды.
- Да как обычно, - пожала плечами Марисса, исследуя глазами дорогу, видневшуюся в крошечном треугольнике, повторяющем движение дворников.
- Ты не против? – Вико не в первый, и даже не в двадцать первый раз выслушивала этот гневный монолог. Да и сама не раз исповедалась в подобной манере.
- Да. Она стояла за его спиной, и ты бы видела, каким взглядом она рассматривала его задницу. При мне начала его раздевать, хоть и мысленно. А выглядела как… Честное слово, я бы обижалась меньше, если бы он хоть выбирал не таких блядей, - она не очень верила в это сама.
- Я знаю, какими они бывают, - уныло проворчала Вико в ответ, возрождая в памяти вереницы девиц, проходивших обычно через постель Бустаманте.
- Рокко тоже преследуют фанатки, - констатировала факт Мари.
- Да, но меня гораздо больше беспокоят его фанаты, - вяло отшутилась подруга, вспоминая намеки на голубизну своего любовничка, - Марисса, Пабло тебя любит.
- Угу, - в небе одна за другой сверкали молнии, и, чтобы перебит грохотание грома, она включила музыку. По машине разлилось разухабисто веселое I Want You в исполнении Marvin Gaye.
- Серьезно, - не отставала подруга.
- Угу.
- Только потому, что он не любит тебя так, как тебе хочется, не значит, что он не любит тебя всей душой. Может, он просто иначе не умеет.
- И в кого ты только такая умная… я знаю, что любит, - опять вазелин на глазах, и уже нет никакой возможности списать всё на капли дождя, разведшие потоки на стекле. И эти ватные тампоны в горле, всё пересохло и болит, а части тела одна за другой отказываются работать. Она сжала руль, костяшки пальцев побелели от напряжения. Ставшая традиционным ритуалом клятва – бросить ему в лицо: «Я против!» и уйти, куда угодно, даже если придется напроситься к Соне и Франко.
- Ты просто устала. Подумай ещё раз – как вы будете жить? Друг без друга? – Вико успокаивающе погладила её колено, но простое прикосновение вызвало в Мариссе целый шторм, похлеще грозы за окном. Игра ли гормонов или просто неудачный день, но её тело объявило страйк.
- Значит, так и будем, - Марисса прикусила щеку, зажмурилась на секунду, пожевала губы – короче, использовала все известные ей приемы изгнать готовую пролиться соль.
- Прекрати гундосить. Не дури, сама ведь знаешь, что не бросишь его. Не сможешь, - сказала Вико, и тут же прикусила язык. После таких слов Андраде ничего не останется, как доказать, что для неё нет ничего невозможного. Но Марисса на удивление спокойно пожала плечами.
- Я хотя бы попробую… вот уви…
Свет фар запоздало выхватил крутой поворот, из-за которого выезжал навстречу такой же лихач, как и сама Марисса. Фата-моргана из-за горизонта, предвестник чего-то, о чем Марисса не имела ещё ни малейшего понятия. Она совершенно инстинктивно ударила ногой по педали, выворачивая до упора ставший вдруг непослушным и скользким руль. Что-то завизжало и заскрипело в ушах, тормозя машину и закручивая её в волчок на мокрой трассе, голова Вико дернулась, и она едва не выбила ею лобовое стекло, правда, ремень безопасности её удержал на месте. Сама же Андраде, гораздо менее осторожная, пристегнута не была, и, ударившись виском в левую стойку, въехала животом в руль. Резкая боль растеклась по всему телу, застилала глаза, и Марисса не могла понять, что с Вико, она только чувствовала, как из её прокушенной губы стекает на подбородок струйка крови. Последним, что она успела подумать, перед тем как окончательно потерять сознание, стало: «Чертов вазелин!».
|
| |
| |
| katya_shev@ | Дата: Среда, 06.07.2011, 00:21 | Сообщение # 2 |
|
We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Статус: Offline
| Глава 2
Пусть будет больно,
Силы найду и выдерну с корнем
Найк Борзов /Заноза (Одна Она)/
Everytime we say goodbye, I die a little,
Everytime we say goodbye, I wonder why a little,
Why the Gods above me, who must be in the know.
Think so little of me, they allow you to go.
Nina Simone /Everytime We Say Goodbye/
И снова попытка экстраполяции чужеродного осознания, тщетное усилие разграничить себя и что-то внутри себя. Первым, что почувствовала Марисса, стала интубационная трубка, или как там её называют, застрявшая в ней. Дышать через неё было странно, непривычно и очень тяжело. Шею сжимал корсет. В левую вену был введен катетер, через который медленно капала какая-то прозрачная жидкость, каждая капля неприятно плюхалась в её тело. Она тяжело открыла глаза, и увидела целую толпу белохалатных монстров. Это что, сюрреалистичный кошмар, - подумала она. Я же была с Вико… Вико!
Всё её тело рефлекторно дернулось, поскольку одновременно с воспоминанием игла прорвала тонкую кожу рядом с веком. Она хотела было возмутиться, но трубка во рту не позволяла произнести ни звука.
- Где зарегистрированное ЭКГ? – бурчал добродушного вида врач, чем-то смахивающий на доктора Грина из ER, - Где интерн?
- Я здесь, - проворчал молоденький паренек.
- Говорите, - доктор с видом экзаменатора уставился на запуганного студента.
- Ну… по шкале Глазго… умеренная. Стерторозное дыхание по типу Чейна-Стокса.
- И? – не удовлетворился ответом врач, параллельно манипулируя с какими-то стеклянными баночками, - Дальше?
- Общемозговая симптоматика может сочетаться с менингеальными знаками и признаками очагового поражения; брадикардия и редкое дыхание, - мальчик слегка осмелел, - Вероятно, следствие субдуральной гематомы. Поскольку отсутствуют корнеальные рефлексы, миоз, диффузное снижение тонуса, можно предположить именно эту ступень.
На каком языке они говорят? – возмутилась про себя Марисса. Как будто её здесь нет, и вообще – почему её осматривает какой-то студент? И что с Вико? Где она? А мальчик продолжал нести свой бред:
- …может определяться умеренной выраженности ацидоз как результат гиперлактатемии на фоне тканевой гипоперфузии…
- Да, да, это всё верно, веши рекомендации? – инертно спросил доктор Грин.
- Ну… атропин ей уже ввели…
- Естественно.
- Аминофиллин – при таком артериальном давлении. 10 кубиков. Парентерально, конечно. И маннитол, потом, минут через 20, фурасемид. Ещё диазепам, чтобы купировать судороги, и метоклорпрамид… А трубку можно будет скоро снять, она сможет дышать сама, хотя лучше оставить кислородную маску.
Шит, да что это такое? Капельница, и куча каких-то гребанных препаратов. Сказали бы лучше, что с Вико. Марисса не могла пошевелиться, все её конечности были мертвыми – наверное, у неё были конвульсии сразу после аварии. И она не знала теперь, как привлечь к себе внимание иначе, и начинала беситься. Почему они молчат?
- А что вторая пациентка? Посс, кажется? – продолжал расспрашивать врач.
Пасс. Её фамилия Пасс, и никакая она не пациентка. Она – подруга, а не карточка.
- Фибромиома спровоцировала сомнолентную кому, но у неё ещё интеркуррентное кровотечение, поэтому вероятно углубление коматозного состояния.
О Господи, нет… Кома? Марисса словно окоченела. Кома… Она всегда, как классическая рыжая, приносила людям кучу неприятностей, но это было просто венцом её умышленного идиотизма. Эвентуальное уничтожение всего хорошего в поле зрения. Теперь из-за неё… Марисса сжала кулаки. Все прелести placing the blame в одном флаконе, сдобренные полным ментальным истощением.
А Пабло? Она ему скажет. Сразу же. Сей же час. Сию минуту, она ему скажет.
Подошедшая медсестра освободила её от трубки, сдавливающей горло, и тут же натянула на лицо пластиковый акваланг. Марисса с наслаждением сглотнула. Как же тяжело было не выблевать эту штуковину в горле! Женщина проверила капельницу и ввела что-то ещё. Сколько можно? Они что, решили сделать из неё наркоманку? Если не считать парочки синяков, тошноты и головокружения, она замечательно себя чувствует. Ладно, не замечательно, но всё, чего ей сейчас хочется – это зарыться в свою кровать… Фак. У неё ведь нет своей кровати. Женщина похлопала Мариссу по ладони, и сказала, обращаясь к второй медсестре где-то за её спиной.
- Их положат вместе. Наверное, так лучше, может, на двоих быстрее обратит свой взор Бог, - и обе они ушли, тихо хлопнув дверью.
Она отвернулась к окну, тупо уставившись в стекло, и с мазохистским наслаждением терзала себя угрызениями совести. Что бы они ни капали, эти препараты в сочетании вызвали в ней какое-то лихорадочное отупение. С одной стороны – мозг бешено работал, всё производя и производя новые факты и доказательства её собственного ничтожества. С другой – ни одно из них она не могла ухватить. Едва ей удавалось зафиксировать хоть одну мысль, за ней наплывали десятки других, ещё более болезненных, и через какое-то время она просто утонула в слишком резвом для неё потоке, слишком большом, чтобы она могла его даже осознать, не то что принять. Наблюдать скользящих за окном (которое почему-то выходило в коридор) сестер было проще. Она сообразила, что, должно быть, находится в реанимации.
Кто-то, у неё уже не было сил обращать на конкретный объект внимание, повез её по спутанному маршруту, от которого скрутило желудок. Рвоты не было, видно, её тоже «купировали». Она закрыла глаза, но её веки казались такими тонкими, почти прозрачными, что свет всё равно проникал сквозь это жалкое препятствие.
Её любовь к Пабло, бывшая ещё так недавно рыболовным крючком в сердце, превращалась постепенно в канцелярскую кнопку. Мариссе не хотелось больше вопить на воду, падать в небо и тонуть в траве. Всё это стало таким мелким, таким неважным. Ничто больше не имело значения. Её опять открытые глаза скользили по проезжающей мимо стене, пытаясь хотя бы за что-то уцепиться, но нет. Всё было белым и удручающе матовым.
Мысли Мариссы Андраде тянулись какой-то беспорядочной вереницей вслед кафелю, проносящемуся перед глазами. Она была напугана, наверное, но даже это ощущение было каким-то тупым. Сначала её страх был незаметно подкрадывающимся недомоганием, затем стал резким, жестоким, грубым, она чувствовала на себе великие силы, сминающие и тянущие в разные стороны. Она поняла вдруг, что значит быть человеком.
О, да, Марисса была уязвимой, даже слишком для сил, которые сейчас обуяли её и рвали на части, но и это перестало её волновать. Она принимала эту пытку, это онемелое мучение с благодарностью человека, который не знал, как себя наказать за все грехи, реальные и воображаемые. Отец, мать, Вико… и Пабло. Всё, что повисло на кончиках её ресниц и пальцев.
Они затормозили в палате. Та была подобна собранию в чайном клубе, не иначе. Соня, Франко, отец Вико, Мия, Мануэль, Рокко и Пабло. Марисса не хотела на них смотреть. Не сейчас.
Она повернула голову, оказавшись с нею лицом к лицу. Вико стала серой. Её ранее румяная кожа потемнела, под глазами провисли два мешка, из худенькой руки торчала уродливо большая игла. Из неё не вытащили интубационную трубку, и Мариссе захотелось крикнуть, что это больно и неудобно, и что её подруге мешают говорить, но потом поняла, что иначе она не сможет дышать. И это отупение, оно никуда не делось. Сил протянуть руку к обездвиженной Вико не было, и она просто смотрела, ожидая чего-то. Кислородная маска сдавливала лицо, и ей захотелось почесать нос, но и это желание оказалось слишком мимолетным. Незначительным. Неважным.
Медсестры всех выгоняли в коридор. Она чувствовала, что должна хоть как-то отреагировать, но не могла себя заставить. Возможно, хоть они спишут всё на наркотики. Она не была готова извиняться за такое. Ещё нет, не сейчас. Мать подошла и поцеловала её лоб, погладив волосы. Марисса фыркнула бы на этот ритуал – прощание с покойником – да опять же, не видела смысла. Мия и Мануэль только сжали её руку. А Пабло даже не подошел к ней. Ему что, так жаль машины? Мысль растворилась в общем потоке бессмыслия. Хотелось просто плыть, она и плыла.
Рокко не ушел. Его не смогли просто вытолкать за двери. Он сел на краешек кровати Вико, стыдливо прикрыл её руки покрывалом. Она тоже не могла смотреть на иглы и провода на её хрупком теле, поэтому с облегчением вздохнула. Во времени… да без разницы. Между сейчас и множеством других часов в тысячах слоёв прошлого нет никакой разницы. В приливах и отливах планетарной жизни поток сегодняшнего идет тем же путем, что и все остальные потоки: минувшего ли или будущего.
Кто-то зашел в палату, но Марисса не повернула головы. Не хотелось. Оказалось, это всё тот же Марк Грин из Чикагского сериала, она узнала его равнодушный, отстраненный голос.
- Доктор, что с ней? Только говорите на нормальном языке, пожалуйста, - спросил Рокко, ухватившись для смелости за запястье Вико.
- Геморрагическая кома. Нам удалось остановить внутреннее кровотечение, но как последствие длительной недостаточности кислорода в мозге и тканях…
- Это надолго? – перебил парень.
- Никто не знает. Мне очень жаль…
- И каковы шансы, что она не выйдет из комы? – тихо спросил Рокко.
- Молодой человек, я уже объяснял вашему другу, что каждый случай не похож на остальные. Я не берусь прогнозировать…
- Доктор, - рявкнул он, - Не пудрите мне мозги.
- Её состояние стабилизировалось. Это достаточно глубокая кома, существует опасность, что пациентка не… очнется. Но есть шансы и на выздоровление. Девушке требуется постоянный уход, мы будем вводить ей ряд стимулирующих препаратов и нейропротекторов, дыхательные аналептики, которые должны предотвратить тахикардию…
- Доктор… - оборвал его речь запутавшийся Рокко, - Скажите прямо.
- Надежда есть, молодой человек. Если верите в Бога – молитесь, - он направился к двери.
- А она… она меня слышит?
- Её сознание отключено. Я лично считаю, что нет. И не может. Но сознание – явление малоизученное, никто не может сказать с уверенностью, - и Грин почти бесшумно удалился.
Что-то внутри Мариссы поёжилось, и в который раз за день ей захотелось заплакать. А за день ли? Сколько она пробыла без сознания? Она оглянулась в поисках часов, и её взгляд споткнулся о Пабло. Он стоял у самой дальней от неё стены, всё такой же измятый, как и утром. Он не ушел. На секунду её затопила слепая благодарность. И тут же в ней что-то разорвалось. Рокко всё так же держал руку Вико, поглаживая её волосы, и ей вдруг стало завидно до слёз, что никто не удерживает на этом свете её. И что с того, что в его взгляде больше любви – и отчаянья – чем у десятерых Рокко? Свой зад от стены он отлепить не может. Вот она, онтологическая закономерность развития их отношений.
Марисса медленно стянула с себя кислородную маску.
- Пабло? – позвала она, без нужды, поскольку он не отводил от неё глаз, - Уходи.
Он не пошевелился.
- Пошел вон, слышишь? Убирайся! Не хочу больше тебя видеть.
Пабло не сдвинулся с места.
- Ты не понял? Не слышишь, что я тебе говорю? – она уже кричала, хотя связки мучительно дрожали от колебаний каждой звуковой волны, - Можешь считать, что ты мне больше не парень!
Он продолжал стоять у дальней стены, пальцы были сплетены в кулаки, а взгляд упирался в её лицо.
- Оглох? Ты, сукин сын, пошел на хуй! Так понятней? Ты мне не нужен, я тебя бросила! Вали отсюда. Finite la comedia.
Пабло наконец отвел взгляд, и спокойно спросил у Рокко:
- Кофе будешь?
Глава 3
You walk this world like you're a ghost
Your hands are coming through the needles
Sick of your tragic and your evils
Remy Zero /Prophecy/
Weak as I am
(There’ll be) no tears for you
Skunk Anansie /Weak/
Затем – бестолковое смещение полярностей, просто чтобы проверить недоступность высшего блага, чтобы научиться простым словам прощения. Невыносимая, дикая боль. Боль, лишающая способности думать. Но, если бы она её не утратила, то пожелала бы себе смерти за момент до того, как мир исчез в этом адском водовороте. До того, как она сама крутилась там века, тысячелетия – пока волна света, кажущегося ослепительным, не залила ей лицо, и она не смогла увидеть собственное тело. И вспомнить, что было до того, как боль захватила свою вотчину. Ей снился сон…
Дорога тянулась куда-то вдаль, её начало и конец терялись в тяжелом, сером и каком-то грязном тумане. Холодные, крупные капли дождя тяжело разбивались о странную, горячую и шершавую поверхность. Об асфальт – мелькнула мысль.
Марисса сидела в её гипотетической середине (как любая точка может считаться серединой бесконечности), скрестив ноги, в глубокой задумчивости и не в состоянии истолковать происходящего. Параллельно дороге упирались в горизонт два ряда деревьев. Пахло кровью и чем-то неживым. Нет, не мертвым, именно не жившим.
Ей были доступны лишь воспоминания – скомканные, смутные, а тут – этот дождь, и непонятно откуда взявшаяся дорога, и чужой какой-то, злой пейзаж в сером, синем и черном. Куда пропал Пабло, куда попала она? Она определенно попала, все остальное было неясно.
Рука непроизвольно потянулась вперед. Она знала, что туда надо спешить. Быстрей, пока не накатила ослепительная белая вспышка и тупая пульсирующая боль, там есть кто-то... Откуда взялась мысль о боли, она не знала. Дождь стал ещё более яростным, налетевший ветер гроздьями бросал капли в лицо и за шиворот: не игриво, скорее зло. Марисса медленно поднялась с остывающей поверхности. Сзади – стена из дождя. Девушка задумчиво оглянулась, и шагнула вперед.
Она проснулась через несколько шагов. Каждое подобное движение вызывало в ней волну облегчения, такого острого, что, казалось, оно способно разрезать скальпелем её горло на нежные багровые половинки, идеально ровные. Ирреально-бестолковые рассуждения, а дышать так тесно…
…только часть их жизни. Марисса разучилась, даже в мыслях, разделять жизнь на свою и его. Ежедневно, она ощущала, как отмирают тончайшие куски плоти, кожа рушилась, и зудели заживающие синяки. Бесконечная ночь, пропитанная бессонницей. Спать. Не получалось. Грустно. Больничная палата – четыре узкие стены. Могила. Гроб. На двоих? Уже нет, на четверых. Почему Пабло не уберётся ко всем чертям? Тесно дышать…
Утро настает, и Пабло неясно, стоит ли этому радоваться или лучше пойти повесится. Он ждет… на редкость разнообразное и волнующее занятие. По накатанному небосклону – воплощение бега стрелок на часах. Тщетно. Пабло уснул на стуле, который благоразумно перетащил к облюбованной – самой отдаленной - стене. Разбудил Рокко, балансировавший две чашки кофе и пакет с какой-то едой, совершенно, по его мнению, излишней.
Марисса устала на него смотреть, из окна был виден только кусок грязного неподвижного неба, каждый взгляд на Вико полосовал хлёсткой виной. Богатый выбор зрелищ, а хлеб капает прямиком в кровь.
- Доброе утро, моя сладкая, - сказал Рокко, и добавил, походя, словно бы из вежливости, - Привет, Марисса. Сегодня не самая лучшая погода, всё такое грязное, я, пока покупал завтрак, вляпался в огромную лужу, представляешь? – он взял ладонь своей девушки в руки, и провел по ней кончиками пальцев, - Но ничего, ты проснешься, и сразу выглянет солнышко, обещаю. Если захочешь, мы даже поедем на пляж, мы оба такие бледные, давно пора загореть. Ничего, я помню, ты давно хотела выспаться, а тут такой шанс – грех не воспользоваться! – он неловко улыбнулся, - Только постарайся побыстрее проснуться, хорошо? Я написал песню, специально для тебя. Не отдавать же её Мие, в конце концов. И вообще, в больнице так скучно спать. Я знаю, Вико, я жуткий эгоист, но мне тебя так не хватает…
И когда Марисса успела стать такой плаксой? Она закрыла глаза, но слёзы не обратили на это особого внимания, и продолжали течь даже через веки.
- Рокко, прости меня… я так виновата перед вами, я не хотела, чтобы с ней что-то случилось! – прохрипела она сквозь всхлипы.
- Наверное, следовало принести тебе какой-нибудь музыки, чтобы веселей спалось. Что ты хочешь? Ну да, целый список. Обещаю, что сегодня же всё привезу. Надо бы сообразить, как протащить это мимо медсестер…
- Пожалуйста, извините меня, - Марисса пыталась крикнуть, но получался только жалобный мышиный писк, - Я ведь не хотела… не думала…
- А ещё возьму книги. Хочешь, я буду тебе читать? Вслух? Ты всегда думала, что это так романтично, а мне лень было… Но теперь я исправлюсь, буду даже в ролях всё озвучивать, только пообещай, что проснешься.
Марисса отвернулась в сторону (та оказалась стороной Пабло), и беззвучно затряслась. Она ведь не хотела… просто не смогла выровнять машину. А тут ещё этот дурацкий дождь, и вазелин в глазах.
- Ты сходишь с ума, Рокко. Она в коме, понимаешь? Ничего не слышит, - тихо, даже с какой-то опаской сказал Пабло, но Марисса, прекрасно его изучившая, видела, что глаза у него на мокром месте, а это было явным признаком приближающейся волны сарказма.
- Не слушай его, Вико. Он просто дурак. Я же знаю, что ты всё слышишь. Ты здесь, правда? Только ленишься говорить.
- И дышать она тоже ленится? Она жива только благодаря этой системе жизнеобеспечения, но, конечно, специально, чтобы тебя послушать, она очнется, - он поднялся со своего стула, хотел пройтись по палате, но не рискнул подойти хотя бы на полшага ближе к Мариссе, поэтому просто обошел кругом стул. И ещё раз. И почему только она думала, что не может заплакать ещё сильней?
Чувствовалось, что через секунду парни могли бы серьезно поцапаться, но в палату зашел старый знакомый доктор Грин. Пора бы запомнить, как его зовут, но Марисса в очередной раз прослушала, спешно утирая слёзы.
- Ну, как мы сегодня, - он подошел к ней, быстро что-то посмотрел в карточке, что-то записал, провернул те же манипуляции с Вико и собрался выходить. Как-то глупо.
Остановил его Пабло, съежившийся и виноватый.
- Доктор? – он спросил так робко, что Мариссе, мгновение назад рыдавшей, захотелось расхохотаться. Робкий Пабло Бустаманте. Куда катится этот свет?
- Состояние у обеих дам стабильное, молодой человек. Всё остальное я вам уже объяснял.
- Я хочу забрать её домой, - он оглянулся на Вико, - Их. Это возможно?
- Молодой человек…
- Неважно, сколько это будет стоить. Просто скажите, возможно или нет? – в нем появился тон, свойственный его отцу. Собранный и ледяной, «делай-что-я-сказал-если-хочешь-жить» тон. Сразу после робости. Она сходит с ума, однозначно.
- В принципе, - доктор Грин задумался, - Им необходим постоянный уход, профессиональная сиделка. Но вы очень рискуете… если что-то случится… И разрешение родителей.
- Неважно. Разрешение будет, - и, судя по его тону, Соня не сможет не позволить.
Врач пожал плечами и ушел, пробормотав под нос что-то вроде «псих ненормальный».
- Ты что, сдурел? В твоей крохотной квартирке? Да там не хватит места для нас, я молчу о сиделке, и откуда у тебя…
- У меня есть дом, - проворчал он, и Марисса от ошеломления даже села на своем ложе, - И деньги. И не глазей на меня так.
Он что, затылком почувствовал её взгляд? Знала Марисса и этот дом, и эти деньги. Всё, что перешло к нему от Серхио Бустаманте. То, к чему он поклялся не прикасаться. Он лихорадочно боялся имущества своего отца. Видимо, после аварии её забросило в параллельную реальность, потому что тот Пабло, которого она знала, с большей радостью повесился бы, чем воспользовался его деньгами.
- А Вико? – Рокко, пусть и не понимающий друга, чувствовал, что что-то неладно.
- Пабло, не стоит… - начала Марисса.
- Вместе будет проще. И девушкам будет лучше дома. Вопрос закрыт, дальнейшему обсуждению не подлежит. Нужно договориться с администрацией больницы, - он, словно бы в прострации от собственного решения, двинул из палаты, слегка хлопнув дверью.
Марисса опустилась на кровать, не в силах собрать воедино мысли. Бред. То он боится к ней подойти, то хочет забрать её в свой дом, то он демонстративно её игнорирует, обращаясь только к Рокко, то тратит на неё кучу денег и даже больше гордости… Зачем? Почему? Что происходит? Она чувствовала себя куклой нэцкэ в какой-то жуткой суицидальной игре, и ей было до слёз саму себя жаль. Просто бред. Именно тогда она дернула стоп-кран. Никаких больше слёз, не будь она Мариссой Пиа Спири… тьфу, Андраде! Никаких больше слёз…
Сонин визит продлился не больше трёх минут – с ней случилась истерика, и Франко увёз её домой. Мия всё время рыдала, сидя у кровати то Вико, то Мариссы, пытаясь передать приветы от всех общих знакомых и захлёбываясь собственными словами. Андраде попыталась успокоить её, но от её слов Мия заплакала ещё сильней. Марисса была счастлива только тем, что Пабло пропадал где-то весь день. Она не пыталась больше заговорить с Рокко, осознав всю пустоту и тщетность таких попыток. Она только слушала его ровный высокий голос.
- «Прощай?» «Не говори мне этого слова, Джерри. Пожалуйста, не говори» - Рука у Салли ныла оттого, что она так долго держала трубку, а сейчас задрожал и мускул плеча. Зажав трубку между плечом и ухом и высвободив таким образом руки, она принялась застегивать лямки на брюках Питера: за последние два-три месяца он научился сам одеваться, вот только пуговицы не умел застегивать, она же в разброде чувств не подумала даже его похвалить. Бедный мальчик, он уже целых десять минут стоял, дожидаясь, пока мать кончит разговор, - ждал и слушал, ждал и наблюдал с неуверенной улыбкой и таким настороженным выражением в глазах, что она заплакала. Рыдания подступили к горлу, словно рвота; она сжала зубы, стараясь, чтобы их не было слышно в телефоне. «Эй? Не надо.» - Джерри смущенно рассмеялся - звук донесся слабо, издалека. «Ведь я же только на два дня.» «Не говори так, черт бы тебя подрал. Мне плевать, что ты там думаешь, но не смей этого говорить.» Я с ума схожу, - подумала она. - Я - сумасшедшая, и он возненавидит меня, - Марисса уже читала эту книгу, но сейчас она звучала иначе.
- Там дальше будет грустный кусок, Вико. Может, мы его пропустим? Или ты хочешь послушать? Решай сама.
- Не грустный кусок, Рокко. Вся книга грустная, - пробормотала Мари, и наткнулась взглядом на Пабло, преувеличенно внимательно разглядывающего кафельный пол.
- Ты думаешь, эта тоска её повеселит? – спросил он, наконец, и поднял лицо.
Парень словно бы смотрел в пустоту – бледное привидение, на лице прорисовывались синие прожилки, только глаза жили, да и те, казалось, подпитывались хинином. Пабло упал на свой излюбленный стул, расчесал пятерней спутанные волосы.
Рокко шептал что-то успокаивающее на ухо Вико, а она уговаривала саму себя… знать бы только, что сделать. Вторая – и последняя – ночь в больнице была холодной. Марисса куталась в тонкое покрывало, ёрзала, силой удерживала глаза закрытыми, но ничего не помогало. Сон отказывал в посещении. Во внимании. Как все и всё, в последнее время.
Она ощутила на себе тепло, и приоткрыла глаза. Он накинул на неё одеяло и тут же сбежал за свою демаркационную линию.
- Дьявол, не делай так, Пабло, - буркнула она, но ответа не дождалась. Определенно, кто-то из них тронулся, - Пожалуйста, не делай больше так. Уйди, а?
Она ненавидела себя за эти жалобные нотки в голосе. Ненавидела так усердно, что не обращалась к нему больше, как и он ей не отвечал. Ни утром, когда вокруг Вико суетились медсестры, ни в машине – карете, то есть, - перевозившей их в новое место обитания, ни когда увидела, куда её поселили.
Дом был подобен сюрреалистичному кошмару. Претензия на хороший вкус и бездушность создавали вместе чудную эклектичную композицию. Как для склепа, или мавзолея. Комната была небольшой. Не особо светлой. С плакатами Биттлз и the Doors на стенах. Особого труда сообразить, что это комната Пабло, не составило.
- Вы ошибаетесь, я не буду здесь жить! – возмутилась она, пробуя подняться, но чьи-то руки мягко и уверенно уложили её назад, на кровать, - Эй! Вы слышали, что я сказала?
На её вопли никто не обратил ни малейшего внимания. Марисса чувствовала, что больше не может этого терпеть, и заорала, да так, что весь дом наверняка услышал, а все парамедики, что были рядом, оглохли. Глупо-то как.
- Пабло! Тащи свой зад сюда, сейчас же!
И только через минут десять она поняла, что никто не собирается с ней скандалить. Что он даже подняться сюда не соизволит. Чего же этот парень со скрученными набекрень мозгами ожидает? Что она будет с ним спать, но при этом всё остальное время её можно игнорировать? Что можно не говорить ей ни слова? Марисса почувствовала, что в таком темпе через минуту опять заревет, хотя и поклялась, что больше не проронит ни слезинки. Ну, хотя бы вид из окна приличней.
Остаток дня она пролежала, сглатывая каждый вздох, считая проплывающие облака и капли, падающие в её вену (49:136), игнорируя сиделку (тут же окрещенную фрекен Бок). Из транса её вырвал, уже глухой и пугающе тихой ночью, звук подъезжающей машины. Визг. Хлопок. Скрежет. Тошно. Марисса поднялась, опираясь на собственную капельницу, и скользнула к окну. Миллиметр за миллиметром, прощаясь с сознанием, уплывая в чистилище. Он стоял у открытой двери такси, опять красивый, выспавшийся и ухоженный. В очередной аккуратно выглаженной рубашке и супердорогих туфлях. На его руке повисла до боли знакомого блядского вида девица, что-то шепча ему на ухо, заползая руками за пояс.
Только тогда Марисса в полной мере оценила юмор Пабло Бустаманте.
Глава 4
The girl in the other room
She knows by now
There's something in all of her fears
Now she wears this thread bare
She sits on the floor
The glass pressed tight to the wall
She hears murmurs low
The paper is peeling
Her eyes staring straight at the ceiling
Maybe they’re there
Or maybe it's nothing at all
As she draws lipstick spheres on the wall
The girl in the other room
She powders her face
And stares hard into her reflection
Diana Krall /The Girl in the Other Room/
What you are doing is screwing things up inside my head
You should know better you never listened to a word I said
Clutching your pillow and writhing in a naked sweat
Hoping somebody someday will do you like I did
Maroon 5 /Harder to Breathe/
Ретроспективно – глубокая нравственная извращенность мира, по сути своей основанного на несуществовании возвращения, ибо всё в этом мире наперед прощено, и, стало быть, всё цинично дозволено. По позвоночнику вверх медленно ползёт что-то леденящее, оплетает грудную клетку.
Марисса выдернула иглу капельницы, стиснув зубы, выталкивая через них воздух. Надоело. Кислородная маска полетела прочь, мягко приземляясь на подушку. Она сцепила пальцы в замок, которым несложно было бы сейчас колоть орехи, прижавшись лбом к остывшему стеклу. Стоять у окна, ожидая… Ещё одна бесполезная битва.
Капельница отъехала куда-то в угол комнаты, но её это не волновало. Марисса научилась держать равновесие, раз уж всё остальное в её мире стало зыбким. Она вышла в коридор, босые ноги тонули в мягком, длинном ворсе, приглушали звуки движения. Но его она слышала всё равно. Хриплые, немного нервические смешки его барышни, скрип перил, сладкое нашептывание. Если бы она себе позволила, она бы услышала и шелест хлопка, и ерзанье языков, и шорохи прикосновений, и шипение кислоты. Марисса криво усмехнулась про себя, зная, что он через минуту закроет ей рот – любым способом. Пабло терпеть не мог разговоры во время секса. Как и в любое другое время. Ей ли не знать.
Она облизала спекшуюся кровь на губе и закрылась в комнате, похожей на кабинет Серхио. Смотреть на это было выше её сил. Вуайеризм не входил в перечень её недостатков, и достоинств тоже. Зато алкоголизм – входил. Она нервно дернула ключами и открыла бар, чуть не выломав дверцу шкафа, выхватывая из глубин пузатую бутылку бренди. Определенно, не лучший спутник в её извилистой рефлексии, но сейчас Мариссе было всё индифферентно.
Он был рядом. Не с ней. За стеною, цеплял триппак от светловолосой лошицы, и Марисса могла дать любую часть тела на отсечение – он жалеет, что она не на месте его блядей. Правда, от его сожалений ей теплей не становится. Его сожаления не обнимут её сейчас. И уж явно не помешают в зюзю напиться разведенным в спирте сахаром. Она опустилась на пол, прижимая к себе колени, пряча замерзшие босые ступни в полы халата. Окончательно плюнув на все правила приличия, она отхлебывала глоток за глотком из горла, заедая непроглядной темнотой, похрустывающей на зубах. Но и этот хруст не укрыл её от саундтрека подсмотренного трагифарса. С элементами порнухи. Украдено у неё. У неё!
Рука плотней охватила горлышко бутылки, когда её непослушное слабое тело старалось принять вертикальное положение. Марисса шаталась, как мачта пьяного корабля Рембо, но, как минимум достижения, не падала. Да-да, бессонница, Гомер, тугие паруса. Ночь, улица, фонарь, аптека. Университетский курс зарубежной литературы весь разом, красочный и назойливый, всплыл в её расшатанных, каких-то даже хлипких мозгах. Что угодно, лишь бы перебить его терпкий запах и её сиплые стоны из «родительской», некогда священной спальни.
Она не могла себя заставить пройти мимо этой комнаты, пришлось отдаляться – и от неё, и от собственной, ставшей уютной вдруг кровати. Её ноги двигались медленно, неуклюже, и она равномерно считала про себя шаги, стараясь не сбиться с ритма, утихомиривая заодно лихорадочное биение своего сердца, пульсирующего в ушах, в висках, в капиллярах, проступивших на глазах и пускающих по изображению мира помехи.
Она всё-таки упала, обвиняя внезапно подкосившиеся ноги, и ворс ласково, добродушно принял её в семейные объятия, радостно поживившись звуком падения, как сладостнейшим из десертов. Подниматься не хотелось. Марисса свернулась в болезненный (и пьяный) эмбрион вокруг пузатенького бутыля, сдирая зубами с нижней губы сухую кровь, запивая свежей приторный до тошноты бренди. Сглатывая собственную суть, наслаждаясь почти физически собственной болью.
Она не считала, сколько жизней провела у стены, продрогнув насквозь от простудного ночного ветра. Но встала, услышав, наконец, такой знакомый голос из соседней комнаты. Высокий, соленый, едва сдерживающий слезы. Она брела, зажмурившись, не доверяя глазам, веря только в разносившееся молоточками эхо.
Он, как щенок, устроился у ног Вико. Крошечная лужа желтой лампы выхватывала из цепкой темноты только страницу, и Рокко устало, но очень упрямо интонировал диалоги, в которых подтекст заменял текст. Прямо как в жизни Мариссы. Насильственно из неё вырванные, иллюстрировавшие всё до последней черточки. Она залипла в двери. Невидимая его взгляду, а кровь продолжала сочиться, возбуждая солевые рецепторы-сосочки на её языке. С закрытыми глазами, она пыталась влиться в чужой голос чужого мужчины, и самой стать, наконец-то, чужой.
- «Не знаю; наверно, возникает мысль: а почему бы нет? Терять мне нечего. И потом я каждый раз думаю, что это, может быть, в последний раз, и мой эстетический долг - получить подлинное наслаждение.» «Мне грустно это слушать. Неужели ты так убеждена, что я уйду?» Она почувствовала, что он хочет сам себя в этом убедить и тем укрепить свое решение, сделать его неизбежным. «Нет, не убеждена. Мне кажется, глупо бросать меня теперь, когда я стала куда интереснее в постели.» «Может, я жду, пока ты станешь настолько в себе уверена, что сможешь мигом подцепить другого мужчину.» «Не волнуйся, подцеплю.» «Но каким образом? Просто не могу, себе представить. За кого ты можешь выйти замуж - после меня?» «О... за какого-нибудь идиота.» «Вот именно. За идиота. Совсем тебе не подходящего.» «Тогда не бросай меня.» «Но Ричард не подходит Салли.» «Он - идеальный муж. Они созданы друг для друга. Оставь их в покое.» «Не могу.» «А мне казалось, что можешь.» «Я все думаю. Это такая страшная ответственность, когда ты - единственный мужчина, который подходит всем.» «Наверно.» «Эй! Устрой для меня еще раз рай.» «Нет.» Всё. Следующую главу – завтра, тебе давно пора спать. И не проси, Вико, отдыхай, - Рокко взъерошил рукой её волосы, медленно прижал губы к её сжатым губам. Обреченно вздохнул, потушил свет и заснул.
Марисса, аккуратно и плотно прикрыв за собой дверь, вышла в коридор. Поблуждав среди неразличимых картин и зашторенных окон, подошла к витой, широкой, устланной ковром лестнице. Глядя вниз, на безграничный каскад ступеней, она истерично захохотала. Влилась, мать твою? Ты этого хотела?
|
| |
| |
| katya_shev@ | Дата: Среда, 06.07.2011, 00:22 | Сообщение # 3 |
|
We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Статус: Offline
| Изначально, он не старался с себя это стереть. Некоей частью своего существа, он к этому стремился. Вот и теперь, Пабло долго не мог заснуть.
Он, мысленно благодаря бога, дьявола и отца, изрядно в его голове смешавшихся, откатился на самый дальний край бесконечной, как взлётная полоса, кровати. За что он любил таких девиц, так это за понятливость. Она тут же убрала от него свои руки и отвернулась. Вероятно, обиделась, но его это волновало в данный момент меньше всего. Ему было душно, всё тело было скользким и липким от пота, волосы прилипли к вискам и затылку, он раз за разом взбивал… избивал свою подушку, не в состоянии уснуть.
В мутном аквариумном свете он разглядел несколько тонких белых шрамов на своём запястье, словно бы напоминающих о собственном происхождении. Не тянись ни к кому, пусть сами тянутся. А демоны… демонам в его голове давно стало скучно. Он так и не научился задавать вопросы, даже себе. Мир заклинило, он замер и не дышал, так что же оставалось Пабло? Его мир умер в один день, замер на одном дне, зажег на один день.
Самым обидным было то, что он не чувствовал удовлетворения от этого. Абсолютно никакого: ни мелкого торжества, ни злорадства, ни самодовольства. И продолжал, раз за разом, видя, что только это… только это… даже теперь, хотя разве после этого… дыхание вдруг пропало. Он опять – в сотый раз – перевернулся и ударил сплетенной в кулак рукой подушку. Та сжалась с шипящим звуком, тихо, зло и ненавидяще. Наверное, она просто с ним соглашалась.
Он поднялся, отчаявшись уснуть, тело по-своему наказывало его, пока он наказывал тело. Что, умник, думал, в сказку попал? А хренушки тебе. Считал, что если выкинешь… Я иду по ковру. А ты идешь, пока врешь. Он встряхнул головой, как мокрый пес, сбрасывая шизофренический приступ, и натянул на себя какую-то из попавшихся под руку шмоток. Сейчас его выбор был не шибко разнообразен: сигарета/джин, душ, Марисса. К сожалению, каждый пункт исключал все остальные. Зная, что ему на самом деле необходимо, он всё же прошлепал по кафелю в ванную. Хлопнул, словно бы уничтожая надоедливого комара, по выключателю, резкий свет послал апперкот в глаза, но Пабло ловко увернулся за веками.
Он брызнул ледяной водой в лицо, спрятал его в пригоршне капель на секунду. Фыркнул и поднял взгляд, изучая собственную издевательскую усмешку, ставшие сосульками волосы, безумные глаза и блеклый, болезненный оттенок кожи. Встреть он такого на улице, не задумываясь, дал бы по роже. Или, наоборот… не задумываясь, убежал бы. Он решил отказать себе во всех трех альтернативах. Если не лучшее, то хотя бы самое худшее. Пабло вернулся в постель, брезгливо убрав подальше загорелую руку, а затем с мазохистским удовольствием уставился в потолок, изучая пустоту, всегда принимавшую её форму, и посылая подальше столь желанный сон.
В сто первый раз он выявил преимущества собственной подушки как боксерской груши. Та опять ненавистно обругала его, полностью разделяя его собственное к себе ощущение. Пабло натянул на плечи одеяло, постаравшись завернуться в него поплотнее. И только перед тем, как провалиться в скомканный, сумбурный сон, он позволил единственной за день настоящей собственной мысли вербализироваться. «Ты, ублюдочный сукин сын…»
Глава 5
When the drugs don’t work
They just make it worse
And I know I’ll see your face again
The Verve /When the Drugs Don’t Work/
It takes the pain away
But could not make you stay
Placebo /The Crawl/
Утреннее благословение как окончательная грань сплетения нереальностей.
Марисса проклинала сон за вопиющее к себе презрение. Она же бросила Пабло, а не весь мир целиком. Пьянь давно выветрилась из головы, но жизнь от этого не стала более медовой. Она продолжала ехидненько тыкать в неё пальцем и ворчать: «Трусиха! Слабачка! Марисса Пиа Неудачница», словно бы пополняя её растерянный в интроспекции лексический запас.
Свет не бил в её окно. Свет был на другой половине дома, заливая солярий, кухню, спальню Пабло и его девицы, а у неё была только одурманивающая черемуха, прошибающая своим запахом до мозга кости. Мариссе ужасающе захотелось выпить кофе, и она, поколебавшись секунду, натянула таки на ноги тапочки. Мелко захихикала, представив свой внешний вид – грязные волосы, мятая одежда, худое, вытянутое лицо, истончившиеся запястья, искусанные в кровь губы. Здесь конечная для того, что казалось вечностью.
До кухни она брела, периодически спотыкаясь о взыгравший пол и ловя расшатавшиеся стены. Но у самой двери гордо выровняла спину (осанка, как у петуха какого-то), по-королевски соблаговолив одарить сие помещение своим драгоценным присутствием, иначе и не скажешь. Её богатый жизненный опыт, в частности в общении с разнообразными легкодоступными барышнями, к такой картине её не подготовил. Такой… нормальной. Обыденной. Домашней…
Она сидела, подобрав под себя длинные загоревшие ноги, на высоком табурете, хлебая горячий кофе из пластикового стаканчика. Только тогда Марисса осознала, что практически все её – и его – вещи остались в квартире. А если он использует дом, как отель, неудивительно, что он с такой легкостью водит сюда своих потаскух. В конце-то концов, теперь он свободен от неё. Хотя и раньше его это не останавливало. На бляди была рубашка с чужого плеча. И даже не будь она голубой, Марисса смогла бы сообразить, кто её законный владелец.
Сам Пабло не соизволил надеть на себя что-то кроме старых синих Gas, в какой-то мере осознанно хвастаясь кубиками. Он вполне достоверно разыгрывал из себя хозяина дома, пытаясь взглядом материализовать на полках кухонных шкафчиков то, что там отродясь не водилось. Процедура явно превращалась из алгоритма вставить-вынуть во что-то цивилизованное, и её губы сами по себе вытянулись в циничный оскал, на любом другом лице при всем желании не сошедший бы за улыбку. Его взгял остановился на ней, изучая подбородок.
- Познакомь, что ли? – спросила она, подперев плечом не слишком устойчивый дверной косяк.
С минуту он только смотрел на неё. В его взгляде не было ничего, абсолютно. Только какая-то сосущая, вакуумная пустота, словно бы на самом деле Мариссы Андраде вообще не было ни на этом месте, ни во вселенной. Словно бы она не существовала, как данный набор молекул.
- Эва, тебе пора. Я вызову такси, - пробормотал он, не отводя от Мариссы своего зияюще пустого, никакого взгляда.
Та не стала даже возникать, просто освободила кухню, видимо, в поисках одежды. Пабло вытряхнул из пачки сигарету, подкурив с третьего раза. Марисса подошла, села на освободившийся табурет, налив себе немного чаю, и тоже подкурила.
- Так и будешь молчать, любимый? Неужели стыдливость воскресла из небытия?
Пабло хранил тишину, изредка выпуская изо рта и ноздрей струйки серо-сиреневого дыма.
- Странно, отчего бы это, именно сейчас? Я бы сказала, что я против, но мы же уже не вместе, можешь трахать хоть всё, что двигается. Можем притвориться, что мы друзья, выпить по пивку, ты мне расскажешь, как оно было. Не хочешь?
Он поднялся, выплеснул остатки кофе в раковину и сполоснул чашку. Его движения были медленными, трип-хоповыми, почти кетаминовыми.
- Ты, наверное, придерживаешься мысли, что закрытый рот помогает сохранить зубы укомплектованными. Очень здравая мысль, сладкий мой. Не переживай, я не покушаюсь на твою целостность и сохранность. Просто пытаюсь поддержать цивилизованный разговор.
Пабло взъерошил волосы и вернулся на табурет, подкурив сигарету от окурка предыдущей.
Девица вернулась в полном облачении, подобная выставочной кобыле. По крайней мере, орденов на груди было достаточно. Правда, на такую грудь грех было не повесить несколько орденов. Звёздочек на флюзеляже. Вслед за нею вошел Рокко, помятый и взъерошенный. Очень вовремя просигналило такси, и Пабло, ловко увернувшись от прощания, приоткрыл дверь.
- Правильно, дорогой, когда неприятности уходят, нет смысла их преследовать. Я могла бы понадеяться, что ты ничего от неё не подцепил, но меня это уже не волнует.
- Рокко, тебе не кажется, что в последнее время слишком надоедливо жужжат комары? Поедешь в супермаркет, купи фумигатор, - Пабло, подобрав со столешницы пачку, тяжело зашагал из кухни, захлопнув дверь ногой.
- И так всегда. Умник хренов, - проворчала ему в спину девушка, робко оглядываясь на Рокко, сооружающего себе завтрак из кофе с огромным количеством сахара.
- Что ты с собой творишь, Пабло? – пробормотал он.
Марисса только передернула плечами и вышла следом. Разумно воспользовалась другой лестницей, и легла на порядком надоевшую кровать. Ей жутко хотелось спать, но стоило голове упасть на подушку, сон, криво ухмыляясь, мотал головой. И ей оставалось только ловить сачком обленившиеся и растолстевшие секунды, собирая коллекцию. Она нанизывала их на леску, как бисер, рассудив, что даже такая бесполезная мелочь, как секунды, может в хозяйстве сгодиться. В крайнем случае, можно было сделать несколько десятков таких нитей и повесить над кухонной дверью.
Она считала коконы, лопавшиеся, едва она успевала их доплести, кончики пальцев замерзли и перестали чувствовать, это онемение ползло вверх, но не в состоянии было достичь того, что призвано было оледенить. Марисса вскочила с кровати, и увидела входящую сиделку. Пришлось снова лечь.
- Фрекен, вас не учили стучать, когда вы входите в девичью спальню?
Пышная, строгая дама только уныло вздохнула, похлопала по приборам, абсолютно, по мнению Мариссы, бесполезным и лишним. Бок достала склянки, подписанные как кордиамин, дроперидол и сулфокамфокаин, с силой хлопнула её по руке, в месте переплетения зеленоватых вен, и ввела иглу. Три разных укола, каждый болезненней предыдущего. Из названий препаратов поняла только одно – дроперидол. Барбитурат, продолжительного действия. Нейроугнетающая штука. Как раз то, что надо. То, что попустит.
Девушка укуталась теплым пуховым одеялом. Ангельский пух. Но, казалось, стало только холодней. Она схватила в руку и попыталась спрятать в складках пододеяльника просящий запах черемухи, просто сохранить его про запас. Августовская морось пропитала кожу, сделав веки и ресницы невыносимо тяжелыми, при каждом её вздохе шлейфом развевалось смешанное с сигаретами молчание.
Марисса механически проводила языком по ранкам на прокушенной губе, вглядываясь в низкое, провисшее, как старый матрас, небо. И думала о Пабло, о чём ещё она могла думать? О том, что он показал ей небо, а она по глупости возомнила, что оно в алмазах. Захотела взлететь к ним, этим алмазам, похвастаться, что умеет, но асфальт не становится мягче для влюбленных идиоток. Вот она и собирала свои косточки на места через мешок кожи.
Она смогла закрыть глаза. Но веки – тот же киноэкран, который, в отсутствие главного киномеханика-сна был настроен на пустой канал с мелкими серыми муравьями по нему. Некоторое время она поиграла с ними, то открывая, то снова захлопывая свои ясны очи. Но и эта ерундовая, по сути, забава, не принесла долгожданного завтыкивания. А ей так хотелось просто забыться, не тем, так иным способом. Но, видно, даже барбитураты (суббота, на заднем дворике), перестали забивать гигантским молотом и срезать таким же серпом ноющие воспоминания.
Марисса поднялась с отчетливым желанием привести себя в порядок. И, естественно, не нашла зеркала. Чего взять с комнаты парня, даже такого самовлюбленного? Плюнув на всё, в который раз, она вышла из спальни, спотыкаясь иногда, но почти привыкнув держать равновесие. Мелькнула поверхностная мысль, что дом Пабло нужно выкрасить в желтый цвет. Очень пойдет.
Она, хотя и не страдала топографическим кретинизмом, всё же плохо ориентировалась, куда идти. В основном потому, что конечная цель прибытия была ей несущественна. Из-за приоткрытой двери она услышала два знакомых голоса, на них и нацелился её почти автономный опорно-двигательный аппарат. Марисса не решилась войти в комнату, застряв за дверью, полностью сконцентрировавшись на звуковых волнах и узенькой полоске изображения.
- И самое ужасное – я не могу избавиться от ощущения, что она смотрит, - Пабло, сквозь затяжку, ворчал, нервно вращая сигарету меж пальцев.
- Возможно, она и правда смотрит, - ответил Рокко, который наконец-то приобрел в глазах Мариссы полнейшее сходство с тибетским монахом, воплотив в себе базисные принципы дзен.
Пабло это почему-то только разозлило. Он раздавил сигарету в пепельнице, оглянулся на друга, а потом со всей дури вмазал в стену кулаком.
- У тебя хорошие стены, они ни в чем не виноваты, - флегматично прокомментировал Рокко.
- Я просто не могу больше этого терпеть. Мне надо что-то сделать, - еле различимо пробормотал Пабло.
- Может, просто поговори с ней?
Глава 6
I love ya
I love ya
I love ya
I love you anyhow
And I don't care
if you don't want me
I'm yours right now
Nina Simone /I Put a Spell on You/
Silence is not the way
We need to talk about it
Bush /Letting the Cables Sleep/
Вне извечного стремления к превосходству и сохранения гордости, как материи, невыносимое желание быть объектом собственности, обладания, пользования и распоряжения. Марисса ждала. Последующие дни – да, это были дни, они складывались по комодам, - прошли в немом ожидании чуда. Под чудесным она понимала разговор с ним, сама не осознавая до конца, почему возлагала на простой обмен банальностями столько надежд.
За это время она сплела не один десяток нитей из секунд, моргала бесчисленное количество раз и приобрела стойкий иммунитет к барбитуратам. Она так ни разу и не смогла уснуть, сон предал её, оставив в обманчиво слабых объятиях едва теплых ночей. Это был окончательный развод и тумбочка между кроватями, и пусть Морфей забирает назад свою фамилию. Когда она потеряла счёт дням? Наверное, с тех самых пор, как начала измерять секунды. На развес.
Все органы приобрели неестественную чувствительность. Не вставая с кровати, она могла видеть, как мелко дрожат крылышки ползущей по оконному стеклу мухи, запах черемухи начал душить её, но хуже всего был слух. Он повествовал о происходящем в доме безумии.
- Посмотри, что я купил, - хвастался звонко Рокко, и эта звонкость становилась всё наигранней с каждой нитью секунд, - Новый альбом Air, Talkie Walkie, я знаю, как ты их любишь, детка. Что? Ну да, я понимаю, что лучше All I Need и Playground Love быть не может, но уверен, что ты горишь желанием послушать. Ставлю, ставлю, не торопи меня. А то не буду дочитывать книгу. Ах, ну и не надо? Вредина маленькая.
Или, того хуже, шелестящие шаги Пабло, резко закосившего под полуночника, ведущие его то к бару, то на кухню, то в ванную. И периодически – глухие, тупые звуки ударов. Видимо, он всё же ненавидел эти стены. Или свои руки.
Он заходил. С тех пор, как она метафизически заперла себя в этой комнате, окружив себя, как стеною, дружной ливерпульской четверкой и Джимом Моррисоном, она видела его два или три раза. Пабло устраивался у стены, и изучал её взглядом. Или отворачивался к окну, пытаясь завязать бессмысленный диалог, когда Марисса, не выдерживая, орала: «Не надо на меня так сердито молчать!».
- Опять солнце…
- Да, я вижу.
- А холодно всё время. И скоро сентябрь…
- И учёба.
- Универ… но всё это не важно.
- А что для тебя важно, Пабло? – но он умолкал. Простояв так иногда несколько секунд, иногда несколько часов, но не ей судить, она разучилась воспринимать время, он уходил. Сразу за этим раздавались удары. Иногда с треском разбивалось стекло, и Марисса знала, что горничная регулярно убирала из его комнаты осколки предварительно опустошенных бутылок. В его комнате поселился стойкий аромат алкоголя. Он убегал, и опять тянулись часы ожидания. Ей казалось, что стоит только уснуть и она, как Менделеев, увидит схему действий, четкий план, сопровождаемый графиком, на ближайшее десятилетие. Расписание жизни без Пабло Бустаманте. Но троица Парок только смотрели на неё, как на безумную, и угрожающе щелкали тупыми ножницами.
Однажды, она не отрицает, она сдалась окончательно. Да, это не свойственно Мариссе Андраде, да, последнее время ей часто приходилось отступать, но сейчас – она окончательно решилась капитулировать. Во всём был виноват имплозив, это была внутренняя разреженность, за которую она не могла себя простить. Как умела, упорядочила внешний вид. Разгладила ладонями измятую одежду, расчесала пальцами рыже-каштановые пряди, протерла лицо, легко пожевала губы, высушила резервом на случай асфиксии глаза и вышла в коридор.
Она умостилась на самом краю его широкого ложа, слегка коснувшись коленом локтя. Он сделал вид, что не заметил её прихода, хотя и не составил себе труда притвориться, что спит. Пабло просто изучал потолок, скользя по нему взглядом, сложив руки, как вампир или покойник, на груди. Она, спрятав глаза за кружевным плетением соленых ресниц, начала.
- Давай только договоримся, что ты не станешь меня перебивать. И не надо извиняться ни за что, а то окончательно превратим всё в мелодраму, - Марисса прикусила губу и пожалела, что не написала речь на бумажке, - Господи, да что я несу, в конце-то концов? Я же не за этим пришла… Сама не знаю даже, за чем. Мне просто холодно. И сон… я отвыкла спать без тебя. Знаешь, оказалось, что ты всего лишь набор моих привычек.
Пабло молчал, хотя губы его сжались, как столкнувшиеся плато. Он не отводил взгляда от потолка, и внешне его поза не изменилась, но она почувствовала своими обострившимися органами восприятия, как судорожно его пальцы вцепились в одеяло.
- Хочешь, я популярно объясню тебе, что думаю? Это не так сложно, в самом деле. Просто – блядь. Хотя, естественно, можно подыскать и эвфемизм. Знаешь, когда я тебя послала тогда, в больнице… я думала, вот наивная идиотка, что ты тут же упадешь на колени и мне в любви признаешься. Попросишь прощения, а я изображу ангельское милосердие. И мы будем жить долго и счастливо, а потом умрем в один день. Ну, проиллюстрируем одну из твоих песенок. Наверное, если так долго, как мы, их исполнять, однажды всё-таки подцепишь, как СПИД, эту глупую сентиментальность. Не надо мне говорить, что так не бывает. Сама знаю.
Она замолчала, горло вдруг стало узеньким и потребовалось время – то самое, которого не существует – чтобы перевести дыхание, и осмелиться снова на него взглянуть. Но слёзы всё равно освободились из плена век и заструились по щекам к уголкам губ. Марисса постаралась, чтобы на голосе это не сказалось, следя за Пабло. Разведка потолка, его руки сжимали отнюдь не хрупкую ткань, а нос подозрительно сипел, как у заядлого кокаиниста.
- Даже когда у нас всё становилось невыносимым, я никогда на самом деле не желала, чтобы кто-то это прекратил. Я всегда – и я имею в виду именно всегда – тебя хотела. Любого, даже того сукина сына, которого ты так любишь из себя разыгрывать. Только меня это достало. И не нужно мне говорить, что я всё равно тебя люблю. Да, люблю. Ну, с кем не бывает, в конце концов. Да, неприятно, да, глупо, но я как-нибудь переживу это. Если ты воображаешь, что я залью слезами твои рубашки Abercrombie & Fitch только потому, что ты не отвечаешь мне взаимностью, то определенно так и не узнал меня за все эти годы. Я не прошу любви, ни у кого. Только не нужно лелеять в себе комплекс вины, ты не отвечаешь за мои гребанные чувства, и исправлять ничего не должен. В жизни всякое бывает, даже пингвины летают, - она прикоснулась рукой к его ладони, погладив длинные пальцы, - Я люблю тебя независимо от того, нужна ли я тебе или нет. Несмотря на все твои закидоны, ты хороший человек, Чарли Браун, и я желаю тебе всего самого лучшего. Эй, но только не умоляй меня остаться. Всё хорошее когда-нибудь кончается.
И тут только она поняла, почему он постоянно шмыгает носом, и что из уголков его глаз безостановочно текут мелкие горячие капли. Этого она не выдержала, и её собственные слёзы зазвенели в голосе, как разбитый хрусталь.
- В самом деле, так лучше. Хочешь, я расскажу тебе одну историю? Однажды, на пустынном ночном берегу очнулась фея. Фея, которая совсем ничего не помнила. Никто не знал, что произошло: ударилась ли она головой или выпила странные таблетки, но память она потеряла… как ключи или шапку, была-была и пропала. Она была очень одинока, ей было стыдно и неуютно среди фей смеха и любви, фей музыки и танцев… она не знала, чему покровительствует, и ей было от этого очень горько. Я плохо рассказываю, да? Ну, прости, не Андерсен. К ней часто приходили дети, и она с радостью играла с ними. Однажды она задумалась даже: «А не фея ли я детских игр?», но потом узнала, что такая уже есть, просто она была в командировке в Японии, тестировала тамагочи. Но дети вырастали, и не хотели больше играть с ней. Дети уходили, и фея грустила. Всегда появлялись новые, но она не могла забыть ни одного из своих ушедших товарищей по играм и веселью. Она видела их лица ночью, вспоминала и страдала. Однажды к ней пришла красивая молодая женщина, та, которая маленькой девочкой первой пришла с ней играть. Женщина сказала ей, как скучала по их играм, и как вспоминала её, и жалела, что выросла, но и вернуться в детство уже не могла. И тогда фея вспомнила… поздно, но вспомнила, кем она была. И она научила девочку… женщину нескольким нужным словам, и с тех пор эта женщина стала самой доброй на Земле, умея вовремя говорить: «Прощай». Это была фея прощания, Пабло. Я не самая добрая на Земле, тебе ли не знать. Но я тоже… научилась… говорить. Прощай, Пабло. Have a nice life.
Она, поднявшись, вышла из его комнаты, против веры веря и против надежды надеясь, что он её окликнет, но он только изучал своими прозрачными мокрыми глазами потолок, и его подушка уже насквозь промокла. И если бы не её сверхчувствительные рецепторы… но она услышала.
- Блядь, Марисса, какого ты так гнала под дождем?
- Я просто… - попробовала она что-то сказать.
- И не пристегнувшись… - он не обратил внимания на её слова.
- Да это…
- Если бы ты сказала мне, что это я во всем виноват. Вышла бы из комы и обматерила меня, всё лучше, чем…
Дальше она услышать ничего не смогла. Некая сила, значительно выше её понимания, ужасающая её своим могуществом, потащила её за шкирки и впихнула в физиологические рамки тела Мариссы Андраде. И аппарат жизнеобеспечения больше не казался таким бесполезным. А барбитураты – такими недейственными.
Впервые за долгое время Марисса уснула.
Глава 7
When everything’s meant to be broken,
I just want you to know who I am
Goo Goo Dolls /iris/
I take the plan, spin it sideways
I fall
Without you I’m nothing
Without you I’m nothing
Without you I’m nothing
Without you I’m nothing at all
Placebo /WYIN/
И, наконец – сугубо личностное переживание амбивалентного чувства непринадлежности.
Пабло проснулся около часу дня от запаха радости в доме. Он заполонил всё, забиваясь в ноздри, проникая под ногти, укутывая вязанным шарфом горло и ероша ресницы ветерком. Он поднялся – легко, одним движением, - одной рукой натягивая обувь, второй застегивая рубашку, и влетел в комнату, которою так привык обходить стороной.
Вико пришла в себя. Просто вдруг ответила на одну из реплик Рокко. Доктор, ушедший полчаса назад, сказал, что всё почти нормально. И Пабло абстрактно был этому безумно рад. Наверное. Если мог испытывать что-то, кроме злости. На Мариссу, которая бесчувственной куклой умирала на простынях. На себя. Ненависть, которую он сам к себе испытывал, была одновременно ужасающе горькой, как слизкая желчь, и сладкой. Он находил удовольствие в том, чтобы размазывать себя аккуратным тонким слоем по асфальту, подтверждая свои худшие ожидания. Он думал всё это, не отрывая взгляда от её хрупких вен, истыканных иглами, покрытых сероватыми какими-то синяками. Пабло до боли сжал зубы.
Кто-то, наверное, Рокко, прикоснулся к его плечу, и он, неизвестно каким чудом, выдавил из себя улыбку. Улыбка расползлась по лицу, как плохой клоунский грим, она словно бы растаяла от жары, расплылась и стала гримасой. Он извиняющимся движением шагнул вперед, и, вследствие причудливой девиативности, оказался ближе к Мариссе, чем решался в последние недели. А потом уже никакая сила не могла его остановить от сближения, Пабло, словно бы на автопилоте, подходил к ней, ему хотелось спихнуть её оттуда, вызвать хоть какую-то жизнедеятельность, и, если получится, самому занять её место в гнезде из острых переплетенных проводов.
Вико медленно, непривычно села на кровати, тихим голосом попросив Рокко унести её в другую комнату. Тот, бережно охватив руками её ставшую такой тонкой талию и уткнувшись на секунду лбом в шею, вышел. Он понимал, что не должен стыдиться своего счастья. Но совесть услужливо подсовывала вопрос за вопросом. «Счастья – нет, а как насчёт облегчения? От того, что 50/50 повернулись своей благоприятной стороной именно к твоей любимой».
Рука Пабло замерла только за полсантиметра от её кожи. Это ведь была только кожа, не больше. Оболочка. Кожура. Как у овоща. Он одернул кисть, и разжал зубы, почувствовав, что иначе раскрошит их. Он до смерти хотел сейчас… но это было равнозначно по исполнимости желанию стать Гарри Поттером или дверным гвоздем. Её аналептиками, её дроперидолом, иглами, проводами, сигналами, электричеством, прогоняемым через мышцы аппаратом жизнеобеспечения – Пабло только этим и был. Тем, от чего по пробуждении страстно желают избавиться.
За окном быстро темнело. Вначале он думал, что это дурацкие игры времени, но всему виной оказалась огромная, свирепая, серая с черным и лиловым грозовая туча. Он зло посмотрел на неё, в этой плоскости дождь винили в несвоевременности, в смертных грехах, в предательстве и насилии. А любовь телесная подобна насилию.
Пабло очнулся, или, наоборот, транс ещё полней охватил его существо, и двинулся ко второй кровати, наклеил на себя какие-то троды, ввел, как умел, иглу в периферийную вену, снова, разобравшись с надписями, включил аппарат жизнеобеспечения, по которому пополз зеленоватый сигнал. Ему просто хотелось почувствовать, как она.
Его любимое зрелище – он ехидно усмехнулся – потолок. Глазу не за что зацепиться, взгляд скользил, как по тонкой пленке воды, вперед и назад, по сторонам, куда угодно, пока не нашел одну единственную точку, напоминающую чем-то Мариссу Андраде. Вот к этой точке он и решил обратиться.
- Я ужасно устал. Я не смогу прожить всю жизнь с овощем, по форме похожим на Мариссу. Я ещё столько не успел сказать… верней, я сказал и сделал даже больше, чем надо, но всё как-то не то. Естественно. Как обычно. Пабло Бустаманте лоханулся, но ни для кого это, конечно же, не новости. Чего ещё можно было ожидать от этого сучьего ублюдка?
Он замолчал на какое-то время, словно сам отвечая на неверно заданные, риторические к тому же, вопросы. Пабло адресовал их кому угодно – потолку, небесам, туче, - просто чтобы озвучить. Потому что он знал ответ. Давно. Просто он ему страшно не нравился.
- Сколько себя помню, папаша вечно говорил мне, что я ни на что не годен. Жутко бесило. И эти постоянные сравнения: «Да я в твои годы…», «Ты только посмотри, что твой брат уже…», «Весь в свою мать, такой же сопляк». Всё время хотелось показать им всем. Доказать, что они поголовно лохи и придурки, и ошибаются. Но они, естественно, выиграли. Нельзя переиграть Бустаманте, особенно на их поле. А я даже Бустаманте никогда не был. Так, бракованной копией. Я так устал от этого…
Пабло вздрогнул, услышав первый раскат грома. Он считал отблески молний на потолке.
- Если бы я только знал, что ты в такую погоду кататься поедешь, я бы разбил нахуй эту машину, веришь? Даже несмотря на то, как я её люблю.
В стекло ударила горсть капель, щедрая рука бросала их всё больше и чаще, пока хрустальные звуки ударов не слились в равномерный гудящий грохот. Окно еле слышно вибрировало от ветра.
- А у меня в детстве собака была… не помню даже, какая. Веселая, рыжая, каждое утро она тыкалась холодным носом в мою ладонь. А потом, когда я вернулся домой из школы, оказалось, что отец отвёз её к ветеринару, чтобы её усыпили. Он ещё сказал мне, что я могу хоть зоопарк завести, если хочу нюни разводить, ему не жаль на заднем дворике устроить небольшое кладбище домашних животных. Склепы подойдут ландшафту. Я не помню, когда я ему поверил. Да, я и сейчас собственно, верю. И ты, ты ведь тоже это знала, всегда, только почему-то жалела меня и не говорила в лицо. Я устал быть ничтожеством.
Точка, в которую так усердно уставились его глаза, постепенно отдалялась. Или он просто в неё падал? Это сумбурное самоизложение выплескивалось из него, переливалось через край само по себе, давно забанив комментарии от создателя.
- А угадай, что меня убедило в этом окончательно? Все эти толпы девиц, которые ты так ненавидела. С ними было так легко, как отобрать леденец у двухлетки, а то, что потом рев и крики, я легко научился игнорировать. Они все любили говорить одни и те же фразы, словно для девочек ещё в начальной школе общий мастер-класс читают. «Позвони мне», «Подними трубку, сукин сын», «Ты не можешь так со мной поступить» и всё в этом духе. Я так от них устал. Хотя, с тобой всё было по-другому. Может, ты просто слишком много прогуливала?
Пабло не двинул руками, безжизненно лежащими вдоль туловища, только сильно стиснул зубы, прикусив губу.
- Когда появилась ты… Тьфу, я не хочу тебя ни в чем обвинять. Поначалу всё было так хорошо. Даже не с чем сравнить. Сказать как в сказке, но в сказках обычно страшно. Как в детстве? Ну, в детстве тоже бывало по-разному. Хотя, тебя даже сравнить ни с чем нельзя. Как объяснять пещерным людям MTV. Но всё это время… каждую секунду, я не мог избавится от чувства, что что-то меня выдаст. Кто-то проболтается, или я что-то такое сделаю, и ты поймешь, как понимала до этого всё, что касалось меня. Догадаешься, какой я на самом деле ублюдок. Каждую секунду, я спрашивал себя, что же ты делаешь со мной? Может, это какая-то глобальная ошибка, вроде сбоя в общей системе, и как только это поймут, сразу тебя отнимут? И я не мог этого ждать, понимаешь. Каждый день надеяться, что ты ещё не сегодня узнаешь правду. Что можно ещё потянуть время. Обмануть кого-то. Я так устал ждать.
Дождь вошел в равномерную, монотонную стадию, изредка окрашиваясь молниями в монохромный серебристый цвет. Стало ещё темней, очертания комнаты словно бы растворили в щелочи, но Пабло не мог этого заметить, не отводя взгляда от точки, которую удостоил своего исповедательного бреда.
- Я устал… А иногда, когда я уже почти засыпал, и ты дышала мне в шею, мне вдруг начинало казаться, что это по-настоящему. Правильно. Навсегда. Что это не ошибка. Мне хотелось выйти за тебя за… тьфу, мне хотелось на тебе жениться, и дом с белым заборчиком, машину, собаку, трое детей, рыжих и непослушных… Только после этого просыпаться стало ещё больнее. Мне казалось, что я тебя обманываю. Что я тебя предаю, и ты никогда не сможешь мне простить, когда узнаешь правду. Не только то, что я ничтожество, а то, что я столько времени водил тебя за нос и крал у тебя время и любовь, предназначенные, на самом-то деле, не мне. Я так устал от этого. Я уже почти хотел, чтобы всё это выплыло наружу. Я хотел, чтобы ты ушла, и я мог с полным правом ненавидеть себя за собственную дурость и ничтожность. Вот и решил дать небольшого пинка под зад событиям. Я подумал, что ничем не хуже случая могу продемонстрировать тебе собственную никчемность. И показывал её. Ты думаешь, только оттого, что ты ничего не говорила, я не знал, как тебя ранили эти блядины? Но ты мне простила. Я подумал только, что первого раза может быть недостаточно, чтобы понять. Но ты всё время, раз за разом наглядно доказывала мне, почему я тебя не стою. Я устал. Мы как будто в игру играли, я проверял, сколько же ты это выдержишь. Ненавидел себя за то, что делал тебе больно. Но мне и самому было тогда не лучше. А потом… я начал тебя за это ненавидеть. И если бы ты проснулась сейчас… Я знаю, мне долго придется просить прощения… Как ты могла постоянно мне прощать? Всё? Почему ты не видела, что я ничтожество, и меня нужно бросить? И все эти глупые идеи, про то, что мы поженимся и будем жить долго и счастливо, они появлялись, чаще и чаще, как наваждение, я не мог от них избавиться. Но я просто устал от этого… только ужасно устал…
Дождь почти заканчивался. Ветер обиженно стучал ветками по стеклу, словно избивая их, взяв за горло. Пабло закрыл глаза, сбившись со счёта, пропустив последнюю молнию. Та вопиющего игнора не выдержала. Она, почти у земли, извернувшись, нашла своими бегущими щупальцами трансформатор его дома. Моргнув, потух свет, и с оскорбленным, визжащим звуком отключился аппарат жизнеобеспечения. Это было последним, что понял Пабло, по которому вдруг ударило электричеством.
Эпилог
The chemicals between us,
The walls that lie between us.
Lying in this bed.
Bush /Chemicals Between Us/
Maybe it's better this way
We'd hurt each other with the things we'd want to say
We could have been so good together
We could have lived this dance forever
Wham, а ещё Джордж Майкл и куча всяких
/Careless Whispers/
Рефреном заученные ошибки, во избежание хотя бы возвращения.
На какое-то мгновение Пабло показалось, что Марисса умерла, а, значит, он тоже умер. Потом заработала UPS, возвращая к жизни очухавшуюся и немного пьяную зеленую линию. Пабло поспешил обрадоваться, но тут его сердце совершило ещё один кульбит, когда он увидел, что тело её дрожит. Пальцы ухватили простыни, отчаянно их комкая, а мышцы совершенно произвольно сокращались только в себе понятной синхронии.
Выдернуть иглу было гораздо проще, чем вставить её в периферийную вену. Нарыть в карманах мобильный и сообразить вызвать врачей, крича одновременно на весь дом, что если сиделка не окажется здесь через секунду, ей самой потребуется профессиональный уход. Он долго не мог понять то, что и она, и Рокко, и затем врач пытались ему объяснить, прикусив губу наблюдая за судорогами и конвульсиями. А когда до него дошло, он, подобно воздушному шарику, сдулся. Судороги – первый признак того, что к ней возвращается сознание.
А через час она открыла глаза. Дождь, словно бы хвастаясь, напрашиваясь на похвалу и ласку, тихонько стучал в окно. И куда только делся его страх касаться её? Пабло плюхнулся рядом, бесцеремонно отодвинув в сторону её руку, и понял, что говорить ничего уже не надо. Марисса откашлялась, скосив глаза на стакан воды, и он, чуть не опрокинув его, схватил спасительную влагу и поднес к её рту. Она долго, изучающее на него смотрела, словно бы что-то про себя взвешивая. Пабло было физически больно от этого взгляда, он приблизительно представлял, какие слова должны были вращаться у неё на языке. За что боролся, на то и напоролся…
Марисса наконец решила. Мышцы слушались плохо, и улыбнуться у неё не получилось, поэтому она просто просипела саундтрек своих выводов.
- Так что ты там говорил о свадьбе?
|
| |
| |
|
|
 |
