Пабло уже полчаса сидел на кровати в своей квартире, уставившись в одну точку. Он не мог поверить, что всё это происходит на самом деле. Совсем недавно всё было просто замечательно – выпускной вечер, шампанское, друзья и планы на каникулы. Казалось, что жизнь налаживается, все проблемы решены и наконец-то можно начать всё заново, не оглядываясь назад. Впереди было лето, он надеялся отдохнуть, забыть об омрачённом конце четвертого курса, но неожиданный телефонный звонок в одну секунду разрушил все мечты и вернул в реальность, напомнив, что нельзя так легко избавиться от прошлого. И вот теперь Пабло не знал, как ему быть - в который раз за последнее время судьба ставила перед ним неразрешимую задачу, заставляя ломать над ней голову, и так и не находить правильного ответа.
Он очнулся, когда скрипнула входная дверь.
- Любимый, это я,- услышал он знакомый голос, - Ты дома?
- Да, Марицца, я здесь. Поднимайся.
Девушка быстро вбежала по лестнице – она вся светилась от счастья. И тому были причины – долгожданные каникулы, да ещё и с Пабло. Они столько пережили, столько крови попортили друг другу, выслушали кучу взаимных оскорблений, прежде чем наконец-то смогли быть вместе. Теперь они заслужили немного покоя, чтобы никто им не мешал. Марицца с улыбкой бросилась обнимать его:
- Соня мне только что сообщила, что билеты готовы. Так что послезавтра мы улетаем. Ты уже собрал вещи? – тут Марицца заметила его озабоченное лицо и слегка отодвинулась от него, - Что-то случилось?
Пабло немного помялся, потом ответил, глядя куда-то в сторону:
- Марицца, извини.…Но я не поеду.
Марицца наморщила лоб и удивлённо на него уставилась:
- Ты что шутишь? Мы же собирались поехать все вместе.… В чём дело?
- Видишь ли.… Я бы с удовольствием поехал, но не могу. Возникли некоторые дела, которые мне нужно уладить.
- Какие у тебя могут быть дела? Объясни, наконец, что происходит.
Пабло присел на краешек кровати и на несколько секунд закрыл лицо руками, словно собираясь с мыслями:
- Я не хочу тебя впутывать. Это мои проблемы, я сам разберусь.
- Но ты же сам говорил, что мы всё должны решать вместе, - она с нежностью заглянула ему в глаза, - Что случилось, Пабло?
Он помедлил ещё секунду:
- В общем, мне только что позвонили из тюрьмы, - при этих словах Марицца напряглась, - Вернее из тюремной больницы, насчёт моего отца. Врач сообщил мне, что у него, как бы это сказать… какие-то проблемы с психикой.
- Постой, постой,- перебила его Марицца, - Ты хочешь сказать, что у твоего отца поехала крыша?
- Может быть и так. Но пока я сам ничего не знаю.… Врач сказал, что его состояние может улучшиться, если его навестит кто-нибудь из близких, - Пабло запнулся при слове «близких». Он не был уверен, что с определённого времени принадлежит к числу таковых, но всё же. – Он пытался уговорить приехать маму или братьев, но они отказались. А потом позвонил мне…Марицца, ты понимаешь, я не могу сейчас улететь в Мексику.
Пабло с надеждой посмотрел на неё. Он знал, как Марицца относится к Серхио, помнил, как она радовалась, что его наконец-то арестовали, и он не будет портить никому жизнь, а теперь вот опять он встрял между ними. Марицца стояла напротив, сложив на груди руки и недоверчиво на него поглядывая. В воздухе повисла какая-то неприятная тишина.
- Если я правильно тебя понимаю, - она решила прервать молчанье, - Ты хочешь всё бросить и побежать к…к своему отцу? Ты, правда, думаешь, что можешь чем-то ему помочь?
- А почему нет?
- Пабло, да он тебя в жизни не захочет видеть, после всего, что случилось. Как ты собираешься с ним говорить? Серхио на порог тебя не пустит. Тем более сейчас, кто знает, что у него там в голове, если ты уверяешь, что…,-Марицца покрутила пальцем у виска.
- Но он мой отец. Пойми, я волнуюсь.
- Конечно, но я сомневаюсь, что из этого что-то получится. Пусть врачи разбираются, как его лечить. А тебе самому нужно отдохнуть и не забивать голову всякой ерундой.
Последняя фраза кольнула Пабло. Марицца опять начинает перегибать палку, а он смел надеяться, что она его попытается понять:
- По-твоему болезнь отца, это ерунда? Я должен пропустить это мимо ушей и спокойно ехать загорать на море?
- Пабло, не заводись. Просто я не понимаю, зачем тебе в это вмешиваться? Ты же хотел, чтобы отец оставил тебя в покое, а теперь первым же рвёшься к нему. Да, и потом, откуда ты знаешь, что он и вправду болен? Вдруг это его очередная уловка, чтобы заманить тебя, а потом сам знаешь, чем это может закончиться.
- Не говори глупостей!
- От твоего папаши можно ожидать, что угодно.
- В любом случае я должен остаться. Всё-таки…,- он понизил голос, - Я виноват в том, что с ним сейчас происходит.
- Неправда. Он сам виноват во всём. Нечего было делать столько подлостей. Ты забыл, как он хотел поступить с Фели? Или как угрожал моему папе, а тебе самому сколько пришлось вытерпеть из-за него. Ты же столько раз говорил, что хотел бы иметь других родителей. Тебе не в чем себя винить. Серхио – преступник и ему придётся за это отвечать. Ты сделал то, что должен был, так что перестань мучаться угрызениями совести, и поехали на каникулы.
- Нет, Марицца я остаюсь, а ты поезжай. Может быть, я смогу к вам присоединиться, но потом, когда всё выясню.
- И что я там буду делать без тебя? Я умру со скуки вместе с мамой и Мией. Если ты не хочешь ехать, то тогда я тоже не поеду. Будем вместе решать твои проблемы.
- Нет, так не пойдёт. Ты не должна лишать себя отдыха из-за моих неприятностей.
- Но я не хочу оставлять тебя одного!
- Ты снова мне не доверяешь?
- Нет, нет, дело не в этом, - она тут же поспешила его успокоить, видя, как недобро блеснули его глаза, - Просто я не хочу с тобой расставаться. Я так мечтала провести каникулы с тобой вместе, с друзьями на море.
- Я знаю, - он приобнял её, - Но ты же видишь, что вышло. Поезжай с мамой и ребятами, а я сам справлюсь. Всё-таки это касается только меня и отца.…Обещаю, что буду писать тебе по электронной почте каждый день,- добавил он
Марицца задумалась:
- Ну ладно. Если ты считаешь, что так будет лучше. Хотя мне это всё и не нравится
Пабло слегка улыбнулся:
- Спасибо, что понимаешь меня.… А, сейчас, давай не будем о грустном. Сегодня наш последний день перед твоим отъездом. Проведём его весело.

Остаток дня они пробыли вместе – гуляли по пляжу, ели мороженое, болтали о всякой ерунде. Марицца почти смирилась, что в Мексику на каникулы ей придётся ехать без него, во всяком случае, не возвращалась к их утреннему разговору, за что Пабло был ей очень благодарен. После того телефонного звонка у него на душе скребли кошки. Серхио, несмотря не на что был до сих пор его отцом, и он просто не мог проигнорировать новость о его нездоровье. И Пабло решился сходить к нему в тюрьму, хотя всякий раз, когда он мысленно представлял себе эту встречу, по коже начинали бежать мурашки – страх перед Серхио никуда не делся, даже когда тот стал другим - подавленным и связанным по рукам и ногам. Когда его арестовали, Пабло надеялся, что сможет избавиться от этого страха, выйти из-под зависимости, которая давила на него на протяжении всех шестнадцати лет его жизни. Но он ошибся: мэр никуда не делся из его мыслей, он всё чаще и чаще напоминал о себе: то в газетных заголовках, то в обрывках разговоров, да просто незримо присутствовал рядом. Пабло хотел порвать с прошлым - он верил, или хотя бы пытался убедить себя, что отец получил по заслугам, что теперь всё будет лучше, он сможет справиться без него и жалеть о произошедшем между ними незачем. Но постепенно ощущение уверенности стало сменяться каким-то другим, гораздо менее приятным: чем-то средним между отчаянием и чувством вины. Он понимал, что всё складывалось не так легко и гладко, как ему хотелось бы, что-то мешало наслаждаться долгожданной свободой. А звонок врача только усилил эти сомнения.
- Пабло, ты слышишь меня? – из задумчивости его вновь вывел голос Мариццы
- Что?
Она слегка покачала головой:
- Так я и знала. Ты не можешь забыть об отце.
Пабло вздохнул: какой смысл скрывать, тем более от Мариццы? Она давно знает его как прочитанную книгу.
- Не изводи себя понапрасну. Когда сходишь в тюрьму – всё узнаешь. Зачем терзать себя, если тебе пока ничего неизвестно? Может, ничего серьёзного и не случилось. А потом, не ты ли говорил, что сегодня мы должны веселиться, - она повысила голос, вероятно, чтобы придать ему уверенность, - Так что выкинь всё из головы и думай только о нашем вечере. Ведь он у нас почти прощальный.
- Ты права, - он остановился напротив неё и взял её лицо в свои ладони, - Как хорошо, что ты у меня есть…
Когда спустились сумерки, они вновь оказались перед дверью его квартиры. На площадке было темно и сыро, из открытых окон раздавался запах цветов и ночной свежести. В темноте Пабло почти не мог разглядеть лица Мариццы, он видел лишь блеск её больших карих глаз. Сам не зная почему, но именно в этот момент он почувствовал к ней такую нежность, такую теплоту, что сердце сжалось от переполняющих эмоций. Он мигом забыл о своих невзгодах, о тяжких мыслях, он хотел думать только о ней, такой близкой, любимой и родной.
Квартира встретила их безмолвным полумраком, лишь слегка шелестели жалюзи на окнах. Не отрываясь друг от друга, они взобрались по лестнице, роняя по дороге все плохо стоящие предметы. Они оба понимали, куда ведёт внезапно возникшая страсть, но не могли и не хотели останавливаться. А Пабло всё ещё не верил, что дожил до той минуты, когда Марицца станет теперь по-настоящему его целиком и полностью.
Но вдруг в перерыве между поцелуями и стаскиванием друг с друга одежды, она прошептала:
- Пабло…
Сердце его упало:
- Что?
- Наверное, я должна тебе это сказать…,- она смутилась, - В общем, у меня никого не было…
Неужели? Пабло иногда приходила в голову такая мысль, но Марицца всегда вела себя таким образом, будто знает обо всём на свете, и о сексе в том числе, что сомнения о её невинности пропадали, а оказалось, она ещё девственница. Надо же. Он вдруг вспомнил свою шутку с «изнасилованием», после того как Марицца записала вместе с Рокко ту дурацкую кассету. Теперь понятно, почему она тогда так перепугалась, бедняжка, - подумал он, а вслух произнёс:
- Ты не готова? Нам надо подождать?
- Нет, мне кажется, я давно была готова, просто…не предоставлялось случая
- Это как?
- Ну, знаешь, мне всегда в глубине души хотелось, чтобы ты… был моим первым мужчиной. А мы с тобой только и делали, что ругались.
Пабло самодовольно усмехнулся – заявление Мариццы не могло ему не польстить. Какой же беззащитной и ранимой она может быть, когда кроме него её никто не видит. И такой он любит её ещё сильнее. Он легонько погладил её по щеке:
- Так мне исполнить твоё заветное желание?
2

Прощаясь с ним в аэропорту, Марицца была очень грустной – теперь ей ещё больше не хотелось от него уезжать. Пока Соня и Мия грузили свои многочисленные чемоданы, а Франко разбирался с билетами, она тихонечко стояла в стороне, крепко прижавшись к Пабло, и смотрела на всё отсутствующим взглядом. Где-то глубоко внутри зрело чувство досады - ну почему Серхио Бустаманте снова портит им жизнь, почему даже находясь за решёткой он не оставляет их в покое? Разве мало им пришлось вытерпеть по его милости, ведь почти все их разрывы и ссоры происходили из-за него. Марицца подумала про себя, что уж лучше бы он скрылся где-нибудь далеко на другом конце света и никогда не появлялся в их жизни, чтобы её любимый поскорее сумел обо всём забыть и не чувствовать себя ни в чём виноватым. И, самое главное, она понимала, что сейчас ей не в чем было упрекнуть Пабло – он переживал за своего отца и не мог его бросить.
- Марицца, не грусти, мы не навсегда расстаемся.
- Целый месяц без тебя мне покажется вечностью - прошептала она, - И всё из-за…, - она замолчала, словно не захотела ударять в самое больное место.
- Ну, перестань, ты же не одна едешь, с тобой будут Мия, мама, Мануэль…
- Ещё Франко не забудь, - фыркнула Марицца, - Вот именно, что Мануэль будет с Мией, Соня с Франко, а мне остаётся только в одиночку гулять по пляжу и кормить чаек… Может, ты всё-таки передумаешь? - почти без надежды спросила Марицца
- Ты сама знаешь ответ.
Она обняла его:
- Я буду скучать. Очень-очень.
- Я тоже, - тихо произнёс Пабло и склонился к её губам.
К ним подошла Соня, она с минуту любовалась парочкой: наконец-то её доченька перестала мучиться из-за этого Бустаманте, и даже если им придётся ненадолго расстаться, то она всё равно сейчас гораздо счастливее, чем раньше.
- Милая, не хочу прерывать вас, но нам пора…
По пути на посадку Марицца обернулась ещё несколько раз, чтобы помахать ему – он всё ещё стоял у стойки регистрации. Но вскоре Марицца исчезла из виду, и Пабло направился к выходу из аэропорта. Ему предстояло сложное дело, на которое он не решился бы ещё пару недель назад, - визит в тюрьму к отцу. Он подумал, что с этим не стоит тянуть и лучше пойти прямо сегодня, но, выйдя из здания аэропорта, он почувствовал, что ему невыносимо трудно заставить себя позвонить врачу и попросить назначить свидание. Как Серхио отнесётся к этому, захочет ли видеть, что он скажет ему? В последнее время Пабло гнал прочь от себя мысли об отце, ему это почти удавалось, ведь рядом была Марицца, друзья, близились каникулы. Теперь он остался один на один со своим выбором, и помочь ему уже никто не мог. Пабло присел на скамейку, вертя в руках мобильник. В мозгу тут же замелькали беспокойные мысли: а что если послать всё к черту и бежать подальше, в конце концов, Марицца права - отношения с отцом закончились, и их больше ничто не связывает. Но не так-то это просто - выкинуть из головы человека, с которым жил больше 16 лет, который заботился о тебе, которого ты когда-то любил, а может, и сейчас любишь. Он вспомнил последний их с отцом разговор: никогда ещё Серхио не был таким раздавленным, напуганным и растерянным. Пабло прикрыл глаза, та сцена сама собой всплыла в его памяти, он вновь услышал этот его ужасный крик:
«Ты моя самая большая ошибка, самая большая!» «Будь ты проклят, не о таком сыне я мечтал!» Что может быть хуже, чем проклятие родного отца? Ещё пару веков назад человек не смог бы спокойно спать после таких слов, ведь проклятие того, кто помог тебе увидеть белый свет, означает страдание и несчастье на всю жизнь. Пабло стало не по себе: мысль, таившаяся где-то внутри, выползла на поверхность, - он совершил нечто ужасное, то, чему нет оправдания - он предал родного отца. Только сейчас, спустя много недель, он начал осознавать предательство в полной мере, а ведь совсем недавно, когда все вокруг говорили ему, что он поступил как герой, ему было этого достаточно, чтобы не сомневаться в своей правоте. Ну почему всё так сложно, почему нам приходиться совершать так много ошибок, прежде чем мы начинаем понимать, что были не правы, почему нам хочется всё изменить тогда, когда менять что-либо уже поздно? Но ведь он не хотел губить отца, он никогда не желал ему зла, он и представить не мог, что всё зайдёт так далеко. И кроме того, Серхио просто не оставил ему выбора. Так Пабло пытался убедить себя, что его вины в произошедшем нет, или почти нет. Всё было так сложно, слишком сложно, чтобы он сумел справиться, и трудно представить, как бы поступил на его месте кто-нибудь другой. Разве можно о чём-то судить сейчас, когда всё сложилось так, как сложилось? Но ему не удалось успокоиться - чувство вины всё обострялось, как бы ему это не было трудно, но он должен пойти к отцу, увидеть его, может, они даже смогут поговорить.
Пабло помедлил ещё пару секунд и стал набирать номер. Через несколько гудков ему ответили.
- Доктор, это Пабло Бустаманте, я подумал… - он сделал паузу, а потом добавил слегка неуверенно, - Я готов встретиться с отцом.

Пабло просидел так довольно долго, пока окончательно не пришёл в себя – потихонечку мысли стали проясняться, а пережитое волнение отступать. На смену ему пришёл здравый смысл. В конце концов, чего хотел он от этой встречи? Примирения, прощения? Серхио Бустаманте не из тех людей, кто легко и быстро забывает обиды, даже если в лице обидчика выступает собственный сын. Да и зачем ему всё это было надо? Какая-то минутная слабость, глупая детская привычка бежать к отцу как к последней надежде, за которую он так себя ненавидел. Тот телефонный звонок всколыхнул внутри него чувства, о которых он мечтал забыть, пробудил совесть и раскаяние. Но что толку сейчас в раскаянии, этой самой бессмысленной вещи на свете, которая всё равно ничего не изменит, а лишь не даст жить спокойно. Как говорится, совесть не мешает совершать дурные поступки, она мешает им радоваться. Да, нужно всё забыть, встряхнуться, может быть даже отречься от старой жизни и начать новую – не оглядываясь на прошлое. Теперь надо научиться держаться на плаву самому, без отца, привыкать к мысли, что кроме него самого позаботиться о нём некому.
Пабло вздохнул, потряс головой, словно избавляясь от навязчивых дурных мыслей, и поднялся с земли. В кармане пискнул мобильник – пришла sms-ка от Мариццы: «Мы только что прилетели, здесь так красиво, жаль, ты не поехал. Я уже скучаю. Люблю тебя». Пабло слегка улыбнулся: Марицца, милая, как же ты далеко, словно в другом мире, где всё совсем по-другому, где так легко и светло, где можно быть беззаботным и радостным, не о чём не жалеть и не думать. А я... Ну да, ладно. Всё вышло так, а не иначе, значит нужно с этим смириться, начать другую жизнь. Но, Бог мой, как же легко об этом говорить. Только теперь, оказавшись один на один с самим собой, когда рядом нет ни отца, ни друзей, ни Мариццы, начинаешь понимать, что жизнь гораздо сложнее, чем казалось раньше, когда всё было так легко и просто, когда не нужно было ни о чём думать, зная, что кто-то другой всё решит за тебя.

Пабло в задумчивости брёл по городу – надо найти работу, начать себя обеспечивать хоть понемногу. Мора, на которую теперь перешла опека сына, обещала регулярно высылать деньги, но Пабло почему-то не хотелось их брать. Когда она приехала к нему, в тот вечер, на выпускной, он думал, что будет безумно рад её видеть, после стольких месяцев разлуки, но его ожидания не оправдались. Мать вдруг стала ему такой чужой и далёкой, словно прошло несколько лет с их последней встречи. Пабло вспомнил, как она вошла в колледж – весёлая, улыбающаяся, как обняла его, и он уловил лёгкий запах её дорогих духов. Мора помолодела, похорошела, – видно Европа пошла ей на пользу, но вместе с тем стала какой-то фальшивой, а улыбка на её лице выглядела ненастоящей. Ему вдруг показалось, что она заранее готовилась к этой встречи, может быть, даже придумывала слова, которые скажет сыну, когда увидит. Она словно боялась его. Да и он, чувствуя, как её руки обнимают его, как она шепчет ему на ухо ласковые слова, вдруг понял, что испытывает какую-то неприятную дрожь от этих прикосновений. Но никто кроме него не заметил это смятение – со стороны всё выглядело трогательно и красиво – мать и сын встретились после долгой разлуки. Он видел, как улыбались его друзья, как радовалась Марицца. Наверное, она была довольна больше всех – ведь это её идея пригласить мать.
Потом они с Морой сидели на ступеньки школьной лестницы - мать всё ещё улыбалась, но улыбка её была какой-то болезненной, гладила его по щеке, иногда прихватывая волосы и теребя их своими длинными, чуть холодными пальцами.
- Ты так изменился, Паблитто, - тихо произнесла она, - Повзрослел.
- Да, наверное… - неуверенно ответил парень. Всё произошло так быстро, скомкано – арест отца, приезд матери. Он до конца не понимал, что происходит, и теперь почему-то ощущал неловкость, смущение, виноватость перед ней. Он не знал, о чём говорить. Пабло показалось, что с матерью происходит то же самое.
- Я очень рада, что ты не сломался, - продолжала тем временем Мора, - Что нашёл в себе силы противостоять отцу. Я знаю, как это непросто. Всё время, что мы жили вместе, Серхио унижал меня, пытался контролировать во всём. Он всегда был ужасным тираном. … Я не выдержала. … А ты молодец, Пабло. Я горжусь тобой…
- Да…, - вновь повторил он. Так странно. Ещё совсем недавно, он отвратительно и подло обошёлся с матерью, подписав те дурацкие бумаги – со злости, даже не подумав о последствиях, о том, какой вред и боль может принести свои поступком, а теперь она сидит перед ним, гладит его волосы и говорит, что гордится им. А ведь он так виноват перед ней, он подложил ей такую свинью, а она даже не разу не упомянула об этом. Неужели же она сумела так быстро всё простить и забыть?
- Мама, я хотел сказать тебе, - Пабло слегка опустил глаза и убрал её руку со своего лица, Мора чуть склонила голову набок, пытаясь уловить его взгляд.
- В общем,… Ты… прости меня, за то, что я тогда… подписал эти бумаги. Сам не знаю, что на меня нашло…
Мать улыбнулась:
- Давно простила. Я же знала, что ты не мог так со мной поступить – у Пабло засосало под ложечкой от её слов, - Это Серхио, он заморочил тебе голову, ты бы сам не стал.
- Да, но…
- Не надо оправдываться, сынок. Я всё понимаю, я и сама виновата во многом. Давай, не вспоминать старое. Теперь тебя ждёт новая, совсем другая жизнь, ты, наконец, будешь заниматься, чем захочешь, тебе никто не станет чинить препятствия. Ты сможешь всё решать сам.
Всё решать сам. Тогда, на лестнице он не осознал до конца, что значат эти слова, пропустил их мимо ушей, а сейчас они приобретали для него новый смысл. Решать сам. Это не только уходить домой без спросу, играть на концертах, не опасаясь, что неожиданно нагрянет твой отец с полицией или гулять с друзьями, не глядя на часы. Здесь крылось что-то ещё, что-то страшное и доселе невиданное, с чем, как ему казалось, он пока не в состоянии был справиться.
Прощание с Морой было таким же неловким, как и встреча. Аэропорт, лёгкий поцелуй в щёку, недосказанность. Пабло сам не знал, почему так всё происходит, почему у него не получается проявить к матери нежность и теплоту, почему он испытывает облегчение от мысли, что она уезжает? Какое место она занимала в его жизни – он попытался вспомнить, что было, когда они жили все вместе, одной семьёй. А была ли семья? Или это всего лишь красивое, удобное слово, которым отец любил бросаться, чтобы поддерживать свой имидж? Что значила мать для него, для Серхио, какова была её роль в их непростых отношениях? Мора всегда была на заднем плане – призрак, в вечной депрессии, бессловесная, она казалась всего лишь едва заметной, неслышно маячившей тенью отца, всегда сильного, во всё уверенного, не терпящего возражений. Она так жила рядом с ним и с Пабло, безучастная ко всему происходящему. И Пабло привык к ней такой, хотя у него сердце сжималось от мысли, что ей нет дела до того, что творилось у них в семье, что отношения рушатся, оставляя лишь красивую картинку, которую нужно показывать окружающим. Провожая Мору, он вспоминал о прошлом, о том, что было, прекрасно понимая, - теперь уже не осталось даже тех зыбких, местами фальшивых отношений между когда-то нечужими друг другу людьми. Семья рассыпалась как карточный домик, - теперь уже точно навсегда, как будто и не было ничего раньше.
Пабло купил в ближайшем киоске газету – самый простой и проверенный способ найти хоть какую-то работу. Он присел на скамейку в парке, недалеко от дома и неторопливо развернул газету, перелистывая страницы, чтобы добраться до последних, где обычно размещают объявления о вакансиях. Он лениво просматривал попадающиеся статейки, не заостряя внимания ни на одной из них, но, перевернув очередную страницу и скользнув взглядом по заголовку, красовавшемуся на главной полосе, почувствовал, как кровь приливает к голове, и по телу пробегают мурашки. В глаза ему бросилась яркая колючая фраза, напечатанная огромными буквами: «А что будет завтра?» и подзаголовок: «Дети сдают своих родителей. Бывший мэр Буэнос-Айреса Серхио Бустаманте в тюрьме усилиями собственного сына». Пабло передёрнуло – захотелось выкинуть эту дурацкую газету ко всем чертям собачьим и кинуться прочь, но проклятое любопытство не отпускало и заставляло пробегать глазами злые и безжалостные строчки, от которых сердце начинало биться всё чаще и чаще.
«Совсем недавно все мы были свидетелями весьма неприятного скандала, в котором оказался замешан мэр Буэнос-Айреса Серхио Бустаманте, находившийся на своём посту на протяжении последних нескольких лет. Увы, как и большинство занятых в политике людей современной Аргентины, он был уличён в коррупции, мошенничестве и злоупотреблении служебными полномочиями. Особенный шок вызвал тот факт, что бывший мэр отмывал деньги через один из самых элитных колледжей нашей страны Elite Way School, в совете директоров которого он состоял, где обучаются дети известных и влиятельных людей Буэнос-Айреса, в том числе и сын самого мэра – Пабло Бустаманте. Известие это столь ошеломило высшее общество, что многие родители совершенно справедливо посчитали необходимым забрать оттуда своих детей, а городские власти издали указ о преобразовании элитной школы в муниципальную, и теперь любой желающий может учиться в некогда престижной и знаменитой Elite Way School, чего раньше нам казалось почти невозможным.
Особый интерес всей этой громкой, но в последнее время, к сожалению, всё чаще и чаще повторяющейся истории, придал факт участия 16-летнего сына Серхио Бустаманте в разоблачении махинаций бывшего мэра. Именно благодаря усилиям Пабло Бустаманте, в руки полиции попали бумаги, подтверждающие, что бывший мэр отмывал деньги через Elite Way School. В суматохе происходящих событий мы закрыли глаза на это, увлёкшись изобличением «чёрных дел» Серхио Бустаманте, но теперь, когда шумиха вокруг инцидента более или мене улеглась, и общественность может хладнокровно взвесить произошедшие события, полагаю, мы не можем упустить столь интересное обстоятельство: разоблачение отца собственным сыном. Что это, подвиг юного гражданина своей страны, переступившего через родственные узы во имя справедливости или бесстыдное предательство, нож в спину родному отцу?
Если бы нам удалось пролить свет и выяснить все подробности, узнать, что же заставило сына совершить такой поступок, быть может, мы сумели бы внести нечто новое в изучение непростого вопроса о взаимоотношениях отцов и детей. А так интересно знать, что же происходит в благополучных, образцовых семьях, где растят «сливки общества», образованных, ни в чём не нуждающихся детей, раз они в один прекрасный день подкладывают такую свинью своим родителям. Как знать, возможно, Бустаманте лишь выставляли напоказ свою счастливую семейную жизнь, а на самом деле, её раздирали ссоры, и в ней царило непонимание? Но может быть, всё случившееся – лишь месть избалованного сына, которому отец отказал первый раз в жизни? Мы все знаем, какими неблагодарными и жестокими могут быть дети, ни в чём не знавшие отказа. А дети преуспевающих политиков и бизнесменов, к сожалению, слишком часто вырастают именно таковыми.
Сможем ли мы когда-нибудь узнать правду? Думается, что нет, но в любом случае эта история должна быть поучительной для многих родителей, для их детей для всего общества в целом. Впервые мы сталкиваемся с мерзостью такого предательства, когда человек становится жертвой подлости того, от кого он её не ждёт. И странно, что мы не говорим об этом, не пишем в газетах, забываем о том, что наряду с преступлением против закона государства, в этом деле мы столкнулись с преступлением против семьи, против близких человеческих взаимоотношений. И тем драматичнее эта история, что семейные узы, что самое святое – отношения отца и сына – разорваны и осквернены гнусным предательством. Странно ещё и то, что мы молчаливо одобряем произошедшее, закрываем глаза на такую страшную трагедию. И хочется спросить, а осознаём ли мы, наше культурное и цивилизованное общество, что произошло на самом деле, к чему может привести повторение подобного, к какому краху?
Хочется ещё предостеречь родителей: задумайтесь, каких детей мы растим, в кого мы вкладываем нашу душу, на кого направляем свои усилия? Можем ли мы с полной уверенностью сказать, что не потеряли связь с нашими детьми, можем ли мы заявлять, что они наша гордость, как много раз говорил в своих интервью Серхио Бустаманте о своём сыне, не опасаясь, что однажды они воткнут нам нож в спину? Как жаль, что всё это происходит в нашем обществе, с нашим будущим поколением, которое, как принято считать, должно стать умнее, счастливее и лучше нас. Будет ли оно таковым, если сейчас уже предаёт своих родителей, подарившим им путёвку в жизнь? Многие скажут: единичный случай ничего не решает. Да, но думается, нам не стоит оставлять его без внимания, потому что теперь у нас появился ещё один повод хорошенько поразмышлять над тем, а что же будет с нами завтра?»

Пабло отшвырнул газету – читать дальше у него уже не было сил. Что за дурацкий день? Почему именно сегодня, когда и так всё идёт наперекосяк, ему попадается эта злосчастная статья? О деле Серхио Бустаманте писали много и раньше, но если где и упоминали имя Пабло, то вскользь, лишь на уровне: «сын бывшего мэра также решил противостоять отцу», но так откровенно и осуждающее, так обличительно, обращая произошедшее в самую настоящую трагедию – никогда. И Пабло стало ещё противнее, ещё тоскливее от мысли, в последнее время не дававшей ему покоя, от которой он так тщетно пытался избавиться. Журналисты написали правду – он поступил отвратительно и подло, но до этой статьи ему казалось, что лишь он сам где-то очень глубоко на подсознательном уровне знает об этом, а другие воспринимают всё по-другому. Проклятая статья показала, что это не так. Он не один хочет повернуть время вспять, не только он понимает, в какую грязь он вляпался, и как трудно теперь будет её отмыть.
Пабло вырвал листок со статьёй и выкинул в урну: лучше способа избавиться от навязчивых мыслей он не нашёл и постарался сосредоточиться на опубликованных на последних страницах вакансиях: «требуется курьер…», «туристическая фирма объявляет конкурсный набор операторов», «в магазин на автозаправке срочно нужен продавец». Но ему это так и не удалось – в голове вертелись только что прочитанные строчки. Наконец, он не выдержал, сунул газету в карман и быстрым шагом направился к себе домой, а, придя в квартиру, сразу завалился на кровать, предварительно задёрнув шторы и выключив все телефоны, чтобы никто не мог его побеспокоить.

Следующие несколько дней он провёл в мучительных поисках работы. Газетные объявления много чего предлагали, но дела всё равно не клеились – если ему нравилась работа, то работодатель отвергал его кандидатуру из-за возраста, недостатка опыта или образования, а те должности, на которые его брали, были либо низкооплачиваемы, либо настолько нудны, что он сам от них отказывался. Так Пабло лежал на диване, зарывшись в свежих газетах, и зачёркивал в них одно объявление за другим, прожигая деньги на телефоне в бесплодных разговорах, и всё больше и больше злясь на себя и на несправедливую судьбу. Всё складывалось гораздо хуже, чем он мог предположить, его уже начинало охватывать отчаяние, и он уж подумывал над тем, а не сходить ли в банк и не забрать ли перечисленные матерью деньги, чтобы послать всю эту самостоятельную жизнь куда подальше и поехать в Мексику к друзьям и Марицце. Своё обещание писать ей каждый день по e-mail он не сдержал – Интернет дорого стоил, а расходов предстояло и так хоть отбавляй. Они обменивались редким sms ками, но этого было слишком мало, и он понял, что с каждым днём ему не хватает Мариццы всё больше, он не привык столь надолго оставаться в одиночестве, которое так ужасно тяготило его.
В один из подобных невесёлых вечеров Пабло вышел из дому прогуляться по пляжу. На улице было тепло и безветренно, солнце уже клонилось к закату, лениво озаряя море своими багровыми лучами. На пляже никого не было, и Пабло бродил в почти полном одиночестве, задумчиво поглядывая на то, как лёгкие волны с мягким шумом разбиваются о берег, вынося на песок крошечные перламутровые камешки. Он присел за столик одного из многочисленных отрытых кафе. Играла негромкая музыка, слабый ветерок шелестел пляжными зонтиками, на море одиноко качались парусники, ожидая, когда окончится штиль. За соседним столиком миловалась какая-то парочка, поглощённые лишь сами собой, не обращая ни на кого внимания, такие беззаботные и счастливые. Пабло вспомнил Мариццу – они в последнее время часто гуляли по этому пляжу, а теперь она далеко. Пабло вздохнул: как же ему грустно и одиноко без неё.
Вдруг чья-то рука легла ему на плечо, а вслед за этим он услышал негромкий голос:
- Пабло, привет…
Он обернулся – перед ним стоял высокий длинноволосый парень, до ужаса ему знакомый.… Ах да, это же Факундо, его старый приятель.
- Привет, Факу, не ожидал…
Факундо присел с ним за столик. Давно они не виделись, больше года прошло, наверное, или что-то около того. Он слегка изменился – повзрослел, сбрил бородку, в глазах появилась какая-то серьёзность, будто бы умудрённость жизненным опытом.
- Как поживаешь? – спросил приятель
Сложный вопрос. Пабло и сам толком не знал. С одной стороны, вроде бы всё складывается так, как ему хотелось, но с другой… Обратная сторона медали, а вернее взрослой и самостоятельной жизни оказалась не такой позитивной, какой он представлял себе раньше.
- Спасибо, ничего. Работу вот ищу…
Факу слегка удивился:
- Неужели? Не ожидал.
Пабло настороженно посмотрел на него – его слова ему не понравились:
- Почему?
Приятель пожал плечами и ответил:
- Ну не знаю. Ты, кажется, никогда ни о чём подобном не думал. Жил в своё удовольствие.
- Да, но теперь всё изменилось.
Факундо кивнул:
- Ах да, я вспомнил: у тебя в семье проблемы. Читал об аресте твоего отца. Сочувствую. Наверное, тебе сейчас несладко приходится.
- Всё же лучше чем было, - сам не зная, зачем ответил Пабло. Может быть, ему самому хотелось в это поверить.
- Да, отец твой был не сахар. Но зато теперь ничто уж не помешает тебе заниматься музыкой. Слышал об успехах вашей группы, вы ведь ездили в турне по Латинской Америке? Концерты вроде бы вызвали невероятный ажиотаж, поздравляю…
Пабло улыбнулся – те недели были, наверное, лучшими в его жизни:
- Это я никогда не забуду…. Но сейчас мы не выступаем. У Мануэля были проблемы со здоровьем, поэтому нам пришлось отказаться от концертов. А сейчас трудно собраться, найти продюсера…. Да мы пока и не думали об этом…. А как ты? – слегка неуверенно спросил Пабло. Он отлично помнил, что общение с Факундо они прекратили не на самой мажорной ноте. Конечно, глупо теперь об этом вспоминать, но всё-таки он постарался говорить как можно осторожнее – кто знает, как сейчас идут дела у некогда хорошего друга.
- Неплохо. Хотя с музыкой у меня не получилось, но зато нам с приятелем удалось организовать небольшую звукозаписывающую студию.
Вот это да! Оказывается, у Факу проснулась предпринимательская жилка. А Пабло он всегда казался слегка непутёвым, недалёким растяпой, но как оказывается, мы плохо можем знать людей. И время всё так быстро меняет.
- Правда? – с искренним изумлением спросил он, - Ты молодец, наверное, это непросто было.
- Да, уж нелегко. Но и студия у нас совсем маленькая, аппаратура недорогая, да и клиентов пока немного – в основном никому неизвестные дворовые группы, типа той в которой мы сами раньше играли, - Факундо слегка усмехнулся, - Если честно, я ждал большего, да и по музыки до сих пор сильно скучаю.
- Жаль, мы не смогли сыграться тогда, - проговорил Пабло, но тут же пожалел о сказанном. Он почему-то почувствовал неловкость перед приятелем за свои успехи в Erreway, как будто был виноват в том, что у того не заладилось с его собственной группой.
- Стоит ли тебе жалеть, - с лёгкой иронией ответил Факу, - Хотя признаться, я долго ещё злился на тебя после того, как мы разошлись.
- Из-за группы?
Теперь уже Факу как будто замялся, словно понял, что сболтнул лишнего.
- Не только. Ещё из-за Мариццы…, Ну да ладно, что сейчас об этом вспоминать.
- Извини, - растерянно сказал Пабло, - Я не думал, что это так тебя заденет.
- Тогда я был по уши в неё влюблён. Но теперь это давно в прошлом.… Кстати, как она? Вы всё ещё вместе?
- По-разному было, - после паузы ответил Пабло, не зная как лучше ответить на фразу «всё ещё вместе». – Но теперь у нас всё замечательно.
Факундо улыбнулся:
- Рад за тебя… Видно, вы и вправду созданы друг для друга.
Разговор не клеился – обмениваясь обрывками ничего не значащих фраз, они оба будто пытались уйти от воспоминаний об опыте их общения годичной давности, когда они так некрасиво вели себя по отношению друг к другу. Говорить ещё о чём-то получалось ничем не лучше и, наконец, Пабло не выдержал:
- Мне, наверное, уже пора, - он инстинктивно глянул на часы, но тут же с досадой обнаружил, что забыл их дома. Жест вышел нелепым и ещё больше усложнил и без того неловкую ситуацию. Факу не мог этого не заметить.
- Опаздываешь? – как-то чересчур участливо спросил он.
- Да… Может, удастся ещё куда-нибудь позвонить насчёт работы.
- Пока не везёт?
Пабло пришлось признаться в своих неудачах. Теперь почему-то захотелось уйти ещё больше:
- Пока, Факундо, приятно было поболтать…
- Мне тоже, - ответил приятель и кивнул ему на прощание. Но стоило Пабло отойти на несколько шагов, как Факундо окрикнул его, будто вспомнил что-то важное.
- Ты знаешь, - сказал он, - Я тут подумал.… Если тебе трудно найти работу, может, ты будешь не прочь поработать у нас на студии…
Пабло тут же забыл про прежнюю неловкость и вновь уселся за столик. Лицо его просияло:
- У тебя правда есть, что мне предложить?
- Ну да. Мне позарез нужен кто-нибудь, кто бы мог налаживать технику, ну всякие там микрофоны, наушники и прочие безделушки, ты понимаешь… Думаю, ты бы с этим справился.
- Да, конечно, - радостно отозвался Пабло, не особо задумываясь над своей потенциальной должностью, после долгих отчаянных поисков ему было почти всё равно, а тут – работа в звукозаписывающей студии, с музыкой, что может быть лучше? А насчёт настройки техники… Ему иногда приходилось с этим возиться, правда, не очень успешно, но сейчас это было совсем неважно.
- Ну, вот и договорились.
- Спасибо, - совершенно искренне воскликнул Пабло – внутри у него всё пело, на радостях ему хотелось обнять Факу, - Не знаю, что бы я без тебя делал.
- Да ну, брось, - лениво ответил приятель и протянул ему визитку, - Приходи завтра утром.
Пабло посмотрел на него благодарными, сияющими от счастья глазами…
***
Студия Факундо находилась в бизнес-центре в одном из новых кварталов Буэнос-Айреса. В таких заведениях всегда кипела бурная деятельность – огромная парковка была до отказа забита машинами, в находившихся на нижних этажах кафе ни одного свободного столика, а вокруг полно людей, снующих туда-сюда, - все занятые неотложными делами. Половина девятого этажа была занята студией, Пабло прикинул, что снимать такое помещение наверняка обошлось недёшево. Раньше, он вряд ли обратил на это внимание, но теперь, когда, то и дело приходилось вспоминать арифметику при подсчёте личных расходов, - это была первая мысль, которая промелькнула у него в голове при виде столь огромной студии. А он ещё прибеднялся! Интересно, откуда у Факу взялись такие деньги?
- Сейчас у нас идёт капитальный ремонт, - объяснял тем временем сам владелец всего этого богатства, - Хочу, чтобы всё было в лучшем виде. Пришлось даже нанять дизайнера.
- Да ты эстет, - заметил Пабло.
- Ну а то как же, - усмехнулся приятель, - За последнее время я понял, что клиенту главное, как всё выглядит снаружи. Правда пока у нас с этим негусто, но, глядишь, через годик-другой удастся поработать с кем-нибудь посолидней.
- И давно ты этим занимаешься?
- Около года. Как только группа распалась, мы с другом принялись за студию. Рискованное предприятие, но как видишь, всё сложилось более или менее успешно.
- Наверное, это дорого стоило?
- После последнего концерта в клубе нам удалось получить неплохой гонорар, да и у моего приятеля в банке лежали кое-какие средства. И нам пришла в голову эта идея. Но ты, прав, мы здорово попотели, только недавно вышли из минуса… Пойдём, я покажу тебе нашу аппаратуру.
Они вошли в огромную комнату, заваленную всяким техническим барахлом – повсюду валялись провода, разобранные микрофоны, запчасти от каких-то музыкальных инструментов и всё прочее в том же духе. В первые несколько секунд Пабло испытал шок – ему подумалось, что взять на себя столь увлекательное занятие было несколько самонадеянно с его стороны: он не то, что не имел понятия, как это работает, но даже не знал, как называется половина всех этих вещей.
- Ну, как? – поинтересовался Факундо, по всей вероятности заметив некоторое замешательство приятеля.
- Клёво, - только и нашёл, что ответить Пабло.
- Видишь, как много надо, чтобы записать хотя бы паршивенький альбом какой-нибудь неизвестной рок-группы… Попробуешь разобраться? Здесь надо навести порядок, а то через несколько дней у нас запись.
Пабло неуверенно кивнул – да, он, конечно, попробует, но что из этого выйдет, он с трудом мог представить. Факундо, видя его реакцию, мягко заметил:
- Ты не бойся, это не так сложно как кажется. Вон там, на шкафу инструкции. И, кстати, я тоже в этом немного понимаю, обращайся ежели чего… Нужно наладить звук, подключить колонки, настроить гитары. Только осторожно, некоторые штуковины довольно больно бьются током.
- Факу, вот ты где, чёрт тебя побери, - раздался с порога комнаты недовольный женский голос, который не дал ему договорить. – Я везде тебя ищу.
Пабло и Факундо обернулись. В дверях, опираясь на косяк, стояла невысокая хрупкая девушка, такого странного вида, что Пабло некоторое время не мог оторвать от неё удивлённого взгляда. Чисто внешне ей казалось лет двадцать, возможно чуть больше, так сразу трудно определить. Девушка была маленькая и стройная, даже можно сказать худая, с таким же миниатюрным личиком, на котором блестели как два огонёчка огромные зелёные глаза, которые она ещё зачем-то так ярко подвела, что они буквально вылетали из её общего облика. Кроме этих удивительных глаз внимание ещё привлекали её длиннющие, почти до середины бедра, густые тёмно-русые волосы, которые она убрала в страшно непропорциональные, бестолковые хвостики. Её диковинную наружность завершал старый потёртый и местами заляпанный краской джинсовый комбинезон, которой к тому же был явно ей велик. В руках девушка держала не менее старое и помятое ведро.
- Я больше не могу так работать, - продолжала тем временем странная гостья, - Клятвенно обещаю тебе Факундо, что если ты не увеличишь мне зарплату или не наймёшь кого-нибудь мне в помощники, я от тебя уйду.
- Отстань, Лусия, - недовольно поморщился Факу, - Не видишь, я занят.
Девушка перевела свои чудные глаза на Пабло и улыбнулась:
- Привет, - ласково сказала она ему, - Я Лусия.
- Пабло, - ответил парень и тоже невольно улыбнулся. В этой забавной девушке явно было что-то особенное.
- Наш дизайнер, - кивнул в её сторону Факу, обращаясь на этот раз к своему приятелю, - Как все художники вечно чем-то недовольна. Что на этот раз, моё солнце?
Лусия рассмеялась:
- Ты верно заметил, дорогой. Я – художник, а не маляр, не штукатур, не клеильщик обоев и всего прочего, чем ты заставляешь меня заниматься. Да ещё и за такую нищенскую зарплату! Я сгорю на работе как рождественская ёлка… Факу, последний раз тебя предупреждаю – или ты как-нибудь решишь этот вопрос, или я пойду рисовать портреты на каком-нибудь из бульваров Буэнос-Айреса. А тебе придётся искать нового дизайнера.
- Думаешь, там тебе заплатят больше? – насмешливо спросил Факундо.
- Там я хотя бы буду творить, - она всплеснула руками и то ли в шутку, то ли всерьёз сделала одухотворённое лицо, но выглядело это очень комично. - А не красить стены и клеить обои. Почему это должна делать я, а?
- Потому что у меня нет средств, чтобы платить целой бригаде маляров. И я тебя предупреждал.
- А у меня нет сил отдуваться за всю эту бригаду, - отпарировала Лусия, - Так что ищи компромисс, милый или я уйду.
- Это я уже слышал. Ну, пойдём, посмотрим, что у тебя там. Извини, Пабло, ладно?
- А пусть он пойдёт с нами, - вдруг предложила девушка, - Он будет свидетелем твоего свинского обращения с подчинёнными. Тем более, Пабло, кажется, сам хочет здесь работать? – она подмигнула ему.
- Хватить чушь нести, - не выдержал Факу и обратился к другу, - Хочешь взглянуть на шедевры этой сумасшедшей?
- С удовольствием, - улыбнулся Пабло. Почему-то эта «сумасшедшая» Лусия начинала ему нравиться.
Втроём они проследовали в другую, не менее просторную комнату, в которой царил такой же хаос, как в предыдущей. Только здесь причиной бардака служила не разбросанная по всем углам аппаратура, а недоклеенные обои, свисавшие со стен, вёдра с краской и сыплющаяся с потолка штукатурка. Лишь один угол был отделан полностью – в спокойных зелёноватых тонах, а потолок в этом месте украшали огромные пёстрые бабочки.
- Мы так и к следующему году не управимся, - с горечью проговорил Факундо осмотрев всё это безобразие, - Ты не можешь работать побыстрее?
- Издеваешься? Я и так выкладываюсь, как могу. Мне нужны помощники. Хотя бы на один день, чтобы закончить эту стену, потом я и сама справлюсь.
До сих пор молчавший Пабло не вытерпел:
- Может быть, я могу помочь? – он подумал, что на первый раз лучше будет покрасить стены – ему это показалось проще и безопаснее, чем ковыряние в ужасно сложных аппаратах, к которым он пока ещё не был морально готов.
- Отличная мысль, - воскликнула Лусия, - Ты меня очень выручишь.
- Как хотите, - отозвался Факу, - Но имей в виду Пабло, платить за это я тебе не буду. Инициатива наказуема.
- Ты эксплуататор, - с наигранным презрением бросила Лусия уходящему Факундо и улыбнулась Пабло, - Думаю, вдвоём мы справимся быстрее.
Она проворно вскочила на стоящую рядом стремянку:
- Передай мне, пожалуйста, вон то ведро, - попросила Лусия.
- Красиво, - Пабло указал на единственный доделанный уголок в комнате.
- Мой первый опыт. Вообще-то я никогда ничем подобным не занималась, а теперь мне даже приходиться самой красить стены.… И хоть я ною, но на самом деле ремонт - это очень весело.
- Честно говоря, никогда не пробовал, - признался Пабло. Лусия с интересом глянула на него со своей стремянки.
- Ну так попробуй, тебе понравится.… Подержи вот здесь, пожалуйста…
Лусия оказалась права – ремонт и впрямь занятная штука, тем более с ней. Пабло давно не встречал такой весёлой девушки – она постоянно смеялась, отпускала какие-то шуточки, так что ему удалось забыть о своём плохом настроении. Через пару-тройку часов они оказались почти полностью обрызганы краской, измотаны и едва не валились с ног от усталости, но зато стена была поклеена такими же симпатичными обоями, что и уголок, а потолок расписан разноцветными бабочками.
- Пойдём на воздух, - простонала Лусия, обмахиваясь какой-то бумажкой, - А то я тут задохнусь.
Они вышли во двор и присели на крылечко. Здесь было куда тише, чем со стороны главного входа, народ тут почти не появлялся, только иногда проходили уборщики или дворники. Лусия принялась отскабливать краску от одежды, а потом слегка тряхнула головой и распустила свои шикарные волосы, которые тут же разметались по её плечам и спине – среди них лицо её показалось ещё меньше и изящнее.
- Спасибо, - сказала она после небольшой паузы, - Надеюсь, не очень утомила тебя?
- Нет, было здорово, - заверил он её. Девушка усмехнулась и достала из кармана комбинезона помятую пачку «Marlboro Lights»:
- Будешь? – спросила она, поджигая сигарету. Пабло мотнул головой, и Лусия вновь спрятала пачку, - Не куришь? Правильно делаешь, а я, извини, закурю.
Парень украдкой взглянул на её профиль – раньше он не успел заметить, что у неё такой красивый и ровный нос. Какая же всё-таки интересная девушка…
- Ты давно знаешь Факу? – неожиданно спросила она
- Да, мы с ним старые приятели.
- Поэтому ты решил работать у него?
- Да, нет. Мы случайно с ним встретились, и он предложил мне попробовать. Мне это место вот как нужно.
- Не хватает денег?
Он кивнул головой:
- Как я тебя понимаю. Сама связалась со студией Факу из-за того же. … Ты учишься?
- В Elite Way School, вернее теперь уже не элитной.
Лусия удивлённо подняла бровь:
- И что же, у учеников элитной школы проблемы с деньгами? Куда катится мир…
- Вообще-то так не всегда было. В последнее время у меня начались неприятности в семье. Вот и пришлось срочно искать работу.
- Ах, вот оно что, - Лусия вдруг внимательно посмотрела на него, - Стой-ка, твоё лицо мне кажется знакомым. Как твоя фамилия? – довольно-таки бесцеремонно поинтересовалась она.
Пабло вздохнул – то, чего он опасался, ему не удалось избежать. Прошлое опять выползало наружу.
- Бустаманте, - нехотя ответил он.
- Ты сын мэра? – изумилась она, а потом со смехом добавила - Надо же, никогда не думала, что буду красить стены с сыном мэра…, Прости, - вдруг спохватилась она, - Я и забыла, что твой отец сейчас в тюрьме… Теперь понятно, почему ты ищешь работу.
- По мне так даже лучше, когда об этом забывают.
- А ещё ты поёшь в группе, да? Теперь я вспомнила, я видела тебя на афишах.
- Может быть…
- Да ты оказывается звезда.
- Ну, это громко сказано, - улыбнулся Пабло
- Почему же? Ваша группа, кажется, популярна, - Лусия вдруг дотронулась до рукава его рубашки, - Ты испачкался в краске, наверное, уже не отмыть будет, - резко перевела она тему.
- Ерунда, - отмахнулся Пабло. Лусия затушила сигарету об асфальт и стала снова убирать свои волосы:
- Мне надо идти, - проговорила она, - Ещё раз спасибо за помощь.
Поднимаясь с крылечка, девушка вновь одарила его ослепительной улыбкой, от которой ему неожиданно стало как-то светло и легко на душе.
5

Так прошли две недели. Пабло целые дни напролёт сражался с замысловатыми приборами, и поначалу дела его складывались не слишком успешно. Предохранители то и дело сгорали, микрофоны барахлили, колонки, как и предупреждал Факундо, били током, от чего на его пальцах стали регулярно появляться ожоги разной степени тяжести, так что иногда их приходилось заклеивать пластырем. Но всё же со временем ему удалось кое в чём преуспеть, во всяком случае, когда на студию пришла записывать альбом какая-то группа, лицом в грязь он не ударил, и сумел кое-как наладить хитроумную технику. Факу вроде бы даже остался доволен и выплатил ему первую зарплату – не слишком много, но для Пабло это были первые настоящие деньги, да ещё заработанные таким нелёгким трудом, что он не мог им не радоваться. Всё это время к нему довольно часто наведывалась Лусия, по-хозяйски заходила в его комнату, усаживалась на стол, и они начинали болтать обо всём подряд – с ней было легко, весело, интересно. Иногда он выходил вместе с ней на перекур, в тот самый двор, где они разговаривали после совместно проведённого ремонта. Лусия курила свой неизменный «Marlboro Lights», выпуская изо рта изящные колечки, а Пабло ловил себя на мысли, что при всей своей нелюбви к курящим девушкам, ему приходится признать, что ей сигареты идут на все сто процентов и придают даже какую-то изысканность и шарм. В отсутствии Томаса и Гидо Лусия стала едва ли не единственным собеседником, с которым ему нравилось проводить время, и не было тоскливо и одиноко. За недели их недолгого знакомства, Пабло узнал о ней немного – она выросла в неблагополучных кварталах Буэнос-Айреса и, хотя она особо на эту тему не распространялась, Пабло понял, что ей много чего пришлось пережить. За свои двадцать с небольшим лет Лусия толком нигде не работала, а жила как вольный художник, продавая пейзажи и сбитые на скорую руку портреты, и лишь совсем недавно сумела устроиться в студию Факундо.
- Вообще-то мне грех жаловаться, - как-то раз призналась она Пабло, - Ни одна нормальная компания не приняла бы к себе художника с таким образованием как у меня, а то есть с полным его отсутствием. И хоть я закатываю Факу скандалы из-за низкой зарплаты, я очень ему благодарна и никуда от него не уйду, - она усмехнулась, - И он это знает, потому терпит все мои капризы…
Лусия была необычной – Пабло признал это сразу, но больше всего в ней поражала почти воздушная лёгкость, беззаботность, неподдельная радость всему, что её окружало. А ему сейчас этого так не хватало.
Уже ближе к концу лета в город вернулся Гидо – счастью Пабло не было предела, он так соскучился по друзьям, по их «мужским» тусовкам и беспорядочным авантюрам, что места не находил себе от восторга, когда услышал в телефонной трубке голос закадычного друга. На радостях они решили наведаться в ночной клуб: «Оторваться перед началом новой дрючки» - как выразился Гидо.
Накануне того вечера, с работы они возвращались вдвоём с Лусией. На пляже гулял ветерок, народу в это время, как обычно было немного. Они неторопливо шли вдоль берега и о чём-то болтали, как вдруг Лусия неожиданно остановилась, подняла с песка маленький плоский камешек и зашвырнула его в воду: камешек легко заскакал по волнам но, сделав три прыжка, булькнул и исчез в морской пене.
- Ну вот, - с лёгкой досадой проговорила Лусия, - Никогда у меня не получалось больше трёх раз.
- Может, ты слишком высоко держишь руку, - заметил Пабло и тоже подобрал с земли гальку, - Смотри! – он пульнул его в волны. Совершив сальто из пяти прыжков, камешек, как и его товарищ, с таким же глухим бульканьем ушёл под воду.
- Здорово! – рассмеялась Лусия, - Дай, я попробую…
После энного числа попыток ей всё же удалось кинуть этот несчастный камушек так, что он пропрыгал шесть раз, прежде чем навсегда исчезнуть в море. Она радовалась как ребёнок своей удаче, а Пабло вместе с ней, как будто в этой незатейливой игре было что-то особенное. Удивительным образом её лёгкость и почти детская беспечность мигом передавалась ему.
- Может, ещё прогуляемся? – спросил он, когда Лусия, наконец, оставила морскую гальку в покое, - Только я зайду домой за курткой, прохладно становится.
В его квартиру они пришли вместе, и Лусия тут же с восторгом кинулась к гитаре, которую он с вечера бросил на кровати:
- Какая прелесть, - воскликнула она и с нежностью взяла в руки гитару, - Как же я люблю этот инструмент!
- Ты играешь? – поинтересовался Пабло
- Когда-то бренчала, - ответила Лусия, зажимая струну и беря аккорд, - Но потом бросила в угоду живописи. А ты, надо полагать, профессионал?
- Ну не знаю, в группе играю, иногда даже пишу музыку.
- Правда? Так музыку для вашей группы делаешь ты?
- Ну да, в основном… А ты нас слышала когда-нибудь?
- Немного, - ответила Лусия, продолжая тем временем мучить гитару.
- И как? Понравилось? – с надеждой спросил Пабло, почему-то вдруг ему очень захотелось узнать её мнение.
Лусия отвела глаза и слегка помялась:
- Ну, знаешь… Мне ближе другая музыка. Nirvana, например, или Pink Floyd
- Я тоже их люблю… Может ты что-нибудь хочешь выпить? - спохватился он, вспомнив, что ничего не предложил своей гостье.
- Кофе угостишь? – улыбнулась Лусия и прошла вслед за ним на кухню.
- Классно у тебя тут, - проговорила она, оглядываясь по сторонам. – В смысле хорошая квартира.
- Подарок папы, - отозвался Пабло, включая кофеварку.
Лусия слегка кивнула, а потом осторожно спросила:
- Как он сейчас?
У Пабло сжалось сердце – не дай Бог, она упомянёт о его собственном участии во всём этом неприятном деле:
- Не очень, - ответил он, стараясь казаться спокойным, - В тюрьме никому не сладко…
Его прервал звонок в дверь, потом ещё один – громкий и настойчивый. От неожиданности Пабло слегка вздрогнул:
- Кто это может быть? – поразился он и пошёл в прихожую, - Ты подожди здесь, ладно?
Пабло открыл дверь и едва не охнул от удивления. На пороге стояла… Марицца, сияющая от счастья, и видимо очень радостная, что сюрприз её удался.
- Привет, милый! – воскликнула она.
- Ты откуда, Ма… - только и успел вымолвить Пабло, потому что в следующую секунду она запрыгнула на него и закрыла рот поцелуем.
В голове парня тут же начался сущий переполох, он не до конца осознавал происходящее, но вместе с тем пытался делать сразу три дела одновременно – удержать на руках Мариццу, отвечать при этом на её страстные поцелуи и вместе с тем старался срочно придумать, как сказать по поводу сидящей на кухне Лусии. Что-то ему подсказывало, что Марицца не будет довольна этой встречей, хотя вроде бы в этом не было ничего преступного, но, зная взрывной характер Спиритто, стоило всё же позаботиться о последствиях.
- Откуда ты? – наконец сумел выдавить из себя Пабло, когда она всё же спустилась с небес на землю, то есть попросту на пол.
- Я уговорила Соню отпустить меня на недельку пораньше. Иначе бы просто свихнулась там от скуки… А ты что, не рад меня видеть? – с подозрением спросила Марицца, увидев его замешательство.
- Нет, ну что ты… Просто так неожиданно.
- Хотела сделать тебе сюрприз, - игриво ответила Марицца и снова потянулась к его губам.
- Подожди, подожди, - Пабло слегка отстранился, - Я сейчас не один.
- Да? А кто у тебя?
- Пойдём, познакомлю.
С замиранием в груди он провёл её в кухню – Лусия сидела, облокотившись на стол и внимательно разглядывая входную дверь, - наверное, она слышала весь их разговор.
- Марицца, это Лусия, моя знакомая, - проговорил Пабло, с опаской следя за реакцией своей девушки. Больше всего он боялся, что она неправильно поймёт ситуацию и убежит, хлопнув дверью, или чего доброго устроит скандал. Но Марицца выглядела очень спокойной, она улыбнулась Лусии и даже помахала рукой в знак приветствия.
- Лусия, а это Марицца, моя…
- Я его девушка, - как-то запальчиво опередила Пабло Марицца и словно бы в доказательство обняла его за плечи, будто хотела сразу разъяснить, кому всё это принадлежит. Лусия сдержанно улыбнулась:
- Очень приятно.
- Мне тоже,- отозвалась Марицца.
- Пабло, я пойду, мне пора, - начала вставать Лусия, - Спасибо за кофе… Не провожай меня, - и, кивнув на прощание, удалилась.
Пабло облегчённо вздохнул – кажется, всё прошло гладко. А Марицца тем временем смотрела вслед Лусии настороженным взглядом, а когда за ней закрылась дверь, повернулась к нему и с интересом спросила:
- А кто это? У неё вид хищницы.
Парень рассмеялся:
- Брось, какая хищница, она славная девушка. Художница, кстати…
Лучше иди ко мне, - он притянул Мариццу к себе на колени, - Как прошли каникулы?
- В Мексике было классно, но я думала, что сойду с ума от мамы и Мии. По-отдельности их ещё можно терпеть, но когда они вместе, - Марицца сделала неопределённый жест рукой, - Это невыносимо. К тому же я скучала без тебя. А ты как?
- Нормально вроде…на работу устроился.
- Правда? Я так рада за тебя, - она легонько поцеловала его в щёчку, - И какие планы на вечер?
- Да вообще-то мы тут с Гидо договорились пойти в ночной клуб…
- Куда? Куда? – Марицца прищурилась, - Знаю я ваши клубы, а потом пиво, девочки…
- Ну какие девочки, Марицца? – недовольно отмахнулся Пабло.
- Шучу, шучу,- успокоила она его и прильнула губами к его шее, - Я же знаю, что ты у меня самый лучший, самый верный, и тебе никто кроме меня не нужен, правда?
- Конечно, правда, - Пабло почувствовал, как внутри у него всё всколыхнулось от её прикосновений, ему захотелось крепко прижать её к себе и никогда не отпускать – такую любимую, родную. Только сейчас он в полной мере осознал, что она рядом с ним, так близко, в его объятиях,. И как же ему не хватало её всё это время!
- Любовь моя, как же я скучал! – прошептал он, обнимая её.
- Я тоже, - девушка довольно улыбнулась, - Но мы же наверстаем упущенное?
- Обязательно!
Марицца со смехом принялась целовать его

- Никогда не забуду лица Гидо, когда он меня увидел, Думала, что умру от смеха, - с воодушевлением говорила Марицца, пока они с Пабло поднимались по лестнице.
- Он же не знал, что ты уже вернулась, - ответил Пабло, доставая ключи, - Чёрт, ничего не видно, какая темень…
- А вы, наверное, успели построить грандиозные планы на вечер, да? – усмехнулась девушка.
- Конечно, ещё какие планы… Марицца, потише, всех соседей перебудишь, три часа ночи всё-таки, - наконец ему удалось справиться с ключами и он открыл дверь, пропуская Мариццу вперёд.
- Фух, как я устала, - пробормотала она, снимая кроссовки, - Но мы здорово повеселились…
- Да, точно, - Пабло со вздохом завалился на кровать и раскинулся на ней как морская звезда. – Голова раскалывается.
- Ещё бы, ты столько выпил. Между прочим, я тебя предупреждала.
- Подумаешь, пару бутылочек пива.… С непривычки, что ли.
- Эй, Пабло, какой привычки, - Марицца подошла к кровати, - Ты же обещал мне, что больше не будешь пить. И, вообще, подвинься что ли, я тоже валюсь с ног от усталости.
- Кстати, можно нескромный вопрос? – спросил парень, освобождая ей место возле себя, - Ты надолго решила у меня остаться?
- Во всяком случае, пока Соня не приедет, - Марицца улеглась рядом с Пабло и прижалась к нему, - Мне ничего не помешает проводить здесь не только дни, но и ночи, - она лукаво заглянула ему в глаза, - А ты что, хочешь от меня поскорее избавиться?
- Ну, нет, на это я уже не надеюсь, - рассмеялся Пабло и тут же получил лёгкий толчок в бок, - Вот только ночью я, конечно, в твоём распоряжении, а днём мне придётся уходить на работу.
- Кстати, ты мне так и не рассказал, куда устроился.
- Не поверишь, я работаю с Факундо.
- Факундо? – наморщила лобик Марицца.
- Ты его помнишь? Тот самый, что на третьем курсе испортил мне тормоза в машине. Представляешь, у него собственная звукозаписывающая студия.
- У Факу? – удивилась Марицца, - Никогда бы не подумала.
- Я тоже, но оказываются, люди могут так сильно меняться. Теперь он предприниматель.
- Значит, ты будешь пропадать на весь день? – разочарованно протянула Марицца, - А заходить-то к тебе хоть можно?
- Конечно, а потом, ведь скоро ребята приедут, Лаура, Лухан. Ты не останешься одна.
- Да, наверное… Знаешь, я тут представила, - задумчиво проговорила Марицца, - А ведь это последний год, когда мы все вместе. Как подумаю, что очень скоро все разойдутся, кто куда.…Так грустно становиться. Оказывается, я успела сильно привязаться к нашему классу, к учителям, даже к Дуноффу. Мне будет их не хватать.
- Но тебе же необязательно расставаться с друзьями. Я, например, уверен, что не смогу без Гидо и Томаса – такая дружба бывает только раз в жизни, и я не хочу её терять.
Она не ответила, лишь теснее прижалась к нему и, казалось, о чём-то задумалась. Пабло обнял её – на несколько минут воцарилась тишина, только часы отбивали свой ритм.
- Пабло, - вдруг позвала его Марицца негромко. Ему стало не по себе – появилось странное предчувствие, что разговор зайдёт о чём-то малоприятном. – А… ты видел отца?
Ну так и есть. Хотя, разумеется, этого следовало ожидать. Ведь он пожертвовал своими каникулами ради встречи с Серхио, было бы удивительно, если бы Марицца не стала спрашивать о ней. Внутри него вновь проснулась какое-то тоскливое чувство – так всегда бывает, когда хочешь о чём-то забыть, гонишь прочь унылые мысли, а они вновь и вновь всплывают на поверхность.
- Видел, - негромко ответил Пабло, глядя куда-то в сторону. Марицца приподнялась с подушки и озабоченно посмотрела на него:
- И? Ему, правда, очень плохо?
- Не знаю,… может быть, но…, - как же трудно подобрать нужные слова, - В общем, мне было жалко на него смотреть, - наконец, выпалил Пабло, хотя, при воспоминании о том кошмаре в тюрьме, ему становилось скорее жалко себя. Марицца кивнула:
- Тебе не надо было туда ходить. Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Твой отец ненормальный.
- Да, но он таким был не всегда, - неожиданно проговорил Пабло.
Марицца нахмурилась:
- Ты что, винишь себя в этом? – в голосе её почувствовались жёсткие, бескомпромиссные нотки, - Пабло, твой отец сам загнал себя в угол, пусть теперь и отвечает за всё. Выкинь его из головы и радуйся, что он не сможет больше тебе мешать.
Вот и мать сказала то же самое, только как-то легче от этого не становилось. Говорить с Мариццей об отце, о чувстве стыда и вины, об отчаяние, которое, чем больше он думал о случившемся, тем сильнее начинало заполнять его сердце, ему не хотелось. Она не поймёт. Серхио – закрытая тема между ними, а в последнее время он даже опасался лишний раз упомянуть его имя. Для неё он навсегда останется самым великим злодеем на свете и самым страшным врагом, и на какой-то миг ей даже удалось убедить в этом самого Пабло. Но только теперь, когда отца не было рядом, он почему-то стал сомневаться в этом всё больше и больше.
- Всё будет хорошо, любимый, – вдруг прошептала Марицца, будто угадав его невесёлые мысли, - Вот увидишь.

Пятый год обучения в теперь уже «неэлитном колледже» начался не так весело, как того ожидали ученики. Сейчас за бывший Elite Way School крепко взялись министерства по образованию, муниципалитет и прочие другие ведомства, которые вероятно хотели искоренить слухи о продажности колледжа и работали над этим, не покладая рук. Поэтому вместо попечительского совета в лице проныры Эчаменди, которого больше интересовали деньги богатых учеников, чем уровень предоставляемого образования, появились другие – требовательные, злые и вроде бы даже неподкупные. Программу решили расширить, требования ужесточить, да так, что даже сам Дунофф растерялся, но пойти против вышестоящих инстанций он, как и следовало ожидать, не мог. Последней каплей стал пришедший сверху приказ о том, что, начиная с этого года, ученики должны сдавать экзамены по всем предметам в конце каждого семестра без права пересдачи, этого чудного явления, без которого в последнее время жизнь в колледже представить было никак невозможно. За своё более чем двадцатилетнее руководство Дунофф не помнил, чтобы ученики хотя бы раз этим правом не воспользовались. Да что и говорить – дети учились неважно, привыкли за долгие годы к разгильдяйству и покровительству со стороны всесильных родителей, и страшное слово «отчисление», которым так любил бросаться директор никого никогда особо не пугало. А вот теперь, кажется, угроза вылететь из Elite Way, причём, даже на последнем курсе выглядела не такой уж мифической.
Дунофф перечитывал лежащий у него на столе приказ и мысленно проклинал тот день и час, когда согласился снова занять пост директора «нашего славного колледжа». Он уже в красках представлял себе реакцию учеников, а особенно неугомонного пятого курса на это новое распоряжение. Хоть бы поскорее год закончился, и они покинули эти стены, а в школе наконец-то воцарился бы долгожданный покой. Ну что ж поделаешь, надо как-то это пережить…
И Дунофф со вздохом взял ручку.
- Ребята, у меня отличная новость, - с воодушевлением вещал Гидо, когда они сидели в школьном кафе, - Недалеко от колледжа открылся новый ночной клуб, там такие девочки собираются – высший класс! Сходим туда сегодня?
- Нет, я пас. Мы с Пилар вечером идём на ужин к её родителям …
- Томас, ты, видно, совсем спятил - менять ночной клуб на ужин с Дуноффом?… Пабло, ты-то хоть не подведёшь?
Парень многозначительно развёл руками.
- Вы оба подкаблучники, - возмущался Гидо, - А ты, - обратился он к Пабло, - Ни за что тебе не забуду, как ты притащил Мариццу на нашу вечеринку. Весь праздник испортил! А ещё друг называется!
- Ну не мог же я бросить её одну, когда она специально ради меня приехала из Мексики на неделю раньше.
- Всё равно. Я бы никогда не позволил женщине так собой помыкать, поглядите, что они с вами сделали, на вас же больно смотреть…
- Гидо, - неожиданно раздался приятный голосок над его ухом, и в этот же момент руки Лауры опустились ему на плечи, - Ты не забыл, что ты мне обещал?
- Нет, нет, моя дорогая, - тут же встрепенулся Гидо и вскочил с места, - Для тебя всё что угодно… - и под сдавленные смешки дружков, он спешно стал собираться уходить, - Извините, но желание моей девушки – закон, - и, позабыв обо всём на свете, он побежал за Лаурой.
Пабло с Томасом давились от смеха:
- Ты это видел? – спросил Томас
- Любовь творит чудеса.
- Кто бы мог подумать… - Томас помолчал чуть-чуть, - А как твои каникулы?
Пабло пожал плечами:
- Нормально. Думаю, могло быть хуже.
- Твоя мама не захотела остаться?
- Она хотела, но я отказался. Не знаю почему, но не могу я с ней, да и я привык уже, что она далеко, наверное, для нас обоих так лучше… И, знаешь, Томас, давай не будем об этом, разговоры о семье навевают на меня плохие воспоминания. Сейчас меня больше волнует группа, сможем ли мы снова собраться, играть вместе? Мне так этого не хватает, - мечтательно произнёс Пабло.
- А что вам мешает? Мануэль выздоровел, вы классно сыграли на выпускном, почему бы вам не продолжить, вы же имели такой успех!
- Да, но после того, как Erreway отменил половину гастролей, ни один продюсер не захочет с нами связываться. Работая у Факу, я понял, что для группы мало одних выступлений, нужен хороший продюсер, пиар, а у нас ничего этого нет.
- Брось! Вас не могли так быстро забыть.
- Может и не могли, а может уже и забыли… Но у меня такое чувство, что нам придётся начинать всё сначала, – он глянул на часы, - Ладно, пойдём, сейчас урок уже начнётся.
На выходе из кафе Пабло оглянулся по сторонам – всё было то же, что и всегда, будто он и не покидал эти стены, те же столы и стулья, барная стойка, как обычно сидящие и непринуждённо болтающие ученики колледжа, но в то же время что-то было не то. Он не мог понять, в чём дело, раньше он заходил сюда, даже не задумываясь, а сейчас столь привычное, «родное» кафе смотрело на него как-то безучастно и равнодушно, словно бы на чужака. Откуда взялось это необычное чувство, ведь с ним прежде никогда не бывало ничего подобного. А может, все эти стены и стулья тут не причём, может, внутри него самого что-то изменилось, с ним самим теперь стало что-то не так? Вдруг он почувствовал себя как человек, который уже подвёл черту под прошлым, а что будет в будущем, ещё не решил. Появилось ощущение, что находишься словно бы в подвешенном состоянии, между двух миров, между реальностью и сном, выбраться из которого никак не удаётся.
К горлу подкатил какой-то противный комок – так странно, почему, чёрт возьми, всё так странно, что нужно сделать, чтобы всё снова встало на свои места, было как прежде?
- Пабло, ты вообще, где летаешь? – Томас потеребил его за руку, - Пойдём скорее, а то Кармен влепит нам замечание за опоздание.
В этот момент к ним подлетел взбудораженный Гидо и, захлёбываясь от эмоций, сообщил:
- Ребята, нас всех собираются отчислить!
- Чего? – уставился на него Пабло, сразу выйдя из задумчивости - За что? Год ещё толком не начался…
- Вот именно, а Дунофф уже вывесил какое-то идиотское распоряжение, запрещающее пересдачи. Те, кто не сдают экзамен с первого раза…, - он присвистнул и махнул рукой в сторону входной двери, - В общем, чувствую, что дни мои здесь сочтены… Парни, мне будет вас не хватать, - Гидо со страдальческим выражением лица уткнулся лбом в плечо Пабло и всхлипнул.
- Не переживай друг, - успокоил его тот, - Если так дальше пойдёт, мы очень скоро отправимся вслед за тобой, можешь не сомневаться.
- Они там что, с ума все посходили? – заныл Томас, - Я за всю жизнь не сдал ни одного предмета с первого раза…
- Но это ещё не всё. – продолжал Гидо, - Наш пятый курс устроил митинг у кабинета Дуноффа и требует объяснений. Бедняга директор спрятался, а весь натиск как всегда сдерживает непробиваемая Миччи.… Там такое творится, я чуть со смеху не лопнул. Кстати, Пабло, всем этим заправляет твоя ненормальная.
- Марицца? – удивился Пабло.
- О! – прыснул Томас, - Мне жаль Дуноффа…
- Пойдем, посмотрим, - Пабло решительно направился в приёмную директора. Известие о том, что его девушка принимает во всём этом участие, ему не понравилось. Хотя, конечно, трудно было представить такое грандиозное событие без Мариццы, но ему казалось, что подобного рода выпады остались в прошлом, на третьем-четвертом курсе. Ведь это так глупо и всё равно ни к чему не приведёт. Должна же она, в конце концов, это понимать.
В приёмной Дуноффа и впрямь творилось нечто невообразимое. Пятый курс толпился на подступах к двери директорского кабинета, и только последний несокрушимый редут в виде Миччи, вставшей на самом его пороге не позволял ученикам ворваться внутрь. Как и следовало ожидать, впереди всей оравы выступала Марицца, что-то яростно доказывающая непоколебимой во всех отношениях секретарше:
- Миччи, пропусти нас, - кричала она, - Нам срочно нужно видеть директора.
- Дети, немедленно успокойтесь! – не отступалась толстушка, бешено жестикулируя - Сеньор Дунофф очень занят, он не может вас принять, так что сейчас же прекращайте это безобразие и идите на урок.
- Мы не уйдём пока всё не выясним, - отозвалась из толпы Лухан, - Вы не имеете право так с нами поступать. Почему отменили все пересдачи?
- Это решение поступило сверху, - пыталась перекричать толпу Миччи, - Сеньор Дунофф тут абсолютно не причём, он, так же как и вы вынужден подчиняться приказам.
- Пусть он сам это скажет!
- Мы не отступим, - продолжала Марицца, - Так и передай, что мы будем бороться за свои права!
- Плакаты не забудьте написать! – не выдержал Гидо, наблюдая за всем происходящим и буквально корчась от смеха.
А вот Пабло было совсем невесело смотреть, как его любимая девушка изображает из себя клоуна, да ещё так нелепо, что просто плакать хотелось. Интересно, неужели она не понимает, что подобные выкрики ни к чему не приведут, что если решение принято, то всё равно ничего не изменишь, и с этим просто надо смириться, как с чем-то неизбежным и от тебя независящим. Разве же она не замечает, что выглядит как последняя дура со всеми этими лозунгами и воплями о несправедливости? Внутри него заскреблось раздражение – если уж ей так охота позориться, то он это переносить не намерен.
Марицца тем временем заметила его появление и стала пробираться к нему поближе.
- Ты слышал, что придумал Гитлер?
- Конечно, слышал... – ответил парень, чувствуя, как внутри у него всё закипает, - Ну-ка, иди сюда, надо поговорить - он выдернул её из толпы и отвёл в сторону.
- Пабло, что с тобой? – с недоумением спросила Марицца.
- Это с тобой что такое, - проговорил он, с плохо скрываемым раздражением, - Что за цирк ты тут устроила? Тебе заняться что ли нечем?
- А, по-твоему, я должна была остаться в стороне, когда Дунофф такое выкинул! –отозвалась Спиритто, и глаза её как-то слишком бешено заблестели.
- И ты не придумала ничего умнее, как организовать этот дурацкий митинг у кабинета директора? Ты, действительно, думаешь, что таким способом чего-нибудь добьёшься?
- У тебя есть предложения получше?
- Да. Успокоиться и забыть, тебе же сказали, что приказ придумал не Дунофф, и он всё равно ничего изменить не может.
- Я не могу успокоиться, когда дело касается меня и моих друзей. Это нечестно!
Пабло выдохнул – что ж, в этом вся Марицца Пиа Спиритто Андраде.
- И что теперь? Биться головой о стену?
- Лучше биться головой о стену, чем оставаться в стороне, как ты. Тебе плевать на то, что вокруг тебя происходит, потому что ты эгоист!
- Лучше уж быть эгоистом, - в тон ей ответил Пабло, - Чем выставлять себя полной идиоткой!
Марицца вспыхнула:
- Значит идиоткой? – она вырвала руку, - Отлично, раз ты такой умный, то зачем тебе нужна девушка-идиотка? – и резко развернувшись, она пошла прочь.
- Марицца, подожди, - крикнул Пабло, слишком поздно осознав, что сказал лишнего, – Послушай…
Но Марицца даже не обернулась.
- И почему я должен это терпеть? – пробормотал он, чувствуя, что уже жалеет, что вообще затеял такой разговор – переубедить Мариццу также бесполезно, как пробить танк, наверное, и вправду, лучше не лезть на рожон и подождать пока она сама остынет.
- Извини, Пабло, - сказал стоящий рядом Томас, которому только что довелось наблюдать за их очередной ссорой, - Но Марицца всегда была такой, и раньше тебя это устраивало.
Пабло только покачал головой и направился к выходу – оставаться здесь ему больше не хотелось.

Пабло вышел на улицу - день был ясный, не по-осеннему солнечный. Школьный двор пустовал – лишь пятому курсу удалось сорвать урок в первую же неделю только что начавшегося учебного года, все остальные торчали в классе и осваивали новые знания, а их курс Кармен видимо так и не дождётся, наверняка, поставит по прогулу. Ну и чёрт с ним, может это и к лучшему – настроение и так отвратительное, а ещё видеть Кармен, и тем более слушать её нудную болтовню о вечном одиночестве лирических героев Кортасара, не было никаких сил.
Что ж за дни пошли такие – не одно, так другое. То проблемы с отцом, то нехватка денег, а теперь ещё и Марицца со своим вечным непроходимым упрямством. Откуда у неё это непреодолимое желание влезать в самые грандиозные скандалы, вечно кому-то что-то доказывать, протестовать против всех и вся? Почему она не может просто пожить спокойно и не во что не вмешиваться? Конечно, Томас прав, она всегда была такой – смелой, напористой, готовой идти на всё что угодно, лишь бы убедить в своей правоте, добиться справедливости. Именно за это он сначала возненавидел её – она всегда могла позволить себе то, на что, он сам бы никогда не решился, а потом стал искренне ею восхищаться. Только она могла без тени сомнения высказать в лицо Дуноффу такое, чего он никогда не осмелился бы, во всяком случае, на трезвую голову, только она умела поставить на место половину колледжа, независимо от их пола и возраста. И, наконец, самое главное, Марицца была одной из немногих, кто оказался способен возражать всесильному Серхио Бустаманте. Да, Пабло тоже иногда норовил это делать, но ему требовалось собирать всю свою волю в кулак, чтобы хоть как-то выразить своё мнение, причём подобные попытки всегда оканчивались крахом – отец незамедлительно напоминал ему, какое он ничтожество и указывал ему его место, награждая для пущей убедительности оплеухами и подзатыльникам. А Марицца могла с вызовом смотреть Серхио в глаза и отстаивать своё мнение, наплевав на то, кто он и, что он может с ней сделать. У неё получилось подняться на один с ним уровень – то, что мэр никому не позволял. В борьбе с ним Марицца не проигрывала, и каждый раз оставалась на высоте. Пабло не помнил, чтобы кому-то когда-нибудь это удавалось, а ей удалось.
Да, Марицца Пиа Спиритто всегда была такой – вечно с чем-то борющейся и не перед чем не отступающей, такой он её принял и полюбил. Но прошло не так много времени, и он узнал её совсем с другой стороны. Оказывается, главная мятежница колледжа, так тщательно скрывающая от всех свои чувства, тоже может испытывать боль и смятение, у неё тоже есть страхи и переживания, она также умеет плакать, страдать, любить. Ему она приоткрыла своё сердце, в его объятиях становилась ласковой, мягкой, превращалась из неугомонной бунтарки в нежную и ранимую девушку, которой тоже нужна забота и защита. Такой она была в последнюю неделю каникул, когда они остались наедине друг с другом, когда в их отношения никто не вмешивался, когда не надо было решать ничьи проблемы и не нужно отстаивать чью-то невиновность. Ему показалось, что такая она настоящая, что всё остальное лишь маска, за которой она пряталась от окружающего её мира… но нет. Вот опять, в их жизнь пришёл колледж, посторонние люди, какие-то несправедливые указания Дуноффа, якобы нарушения прав – и всё началось по-новому. Опять на сцену вышла непримиримая и принципиальная Марицца Пия Спиритто, с которой бесполезно спорить, которую нужно слушать и за которой нужно следовать, или хотя бы отступить и подождать, пока она вновь не вернётся и не станет прежней. В такие моменты и с ним она вела себя совсем по-иному, казалось, всем своим видом показывая: «Да, я могу быть слабой и беззащитной, но это моя большая тайна, я тебе её доверила и не смей никому о ней говорить». И Пабло ничего не оставалось, как смиряться, потому что по-другому с ней быть не могло, в конце концов, мы должны принимать тех, кого любим, такими, какие они есть. Ведь ей тоже стоило многих усилий, чтобы переступить через себя и свои принципы и принять «папенького сыночка».
Пабло опёрся на перила и стал смотреть вниз – его взгляд упал на старое дерево, возле которого когда-то давно произошла его стычка с главарём мафии из-за Мариццы. В голове возникла случайная мысль – столько прошло времени с тех пор, столько всего изменилось, и столько было пережито, а дерево стоит, как стояло, равнодушное ко всему происходящему. Может быть, именно в такие моменты человеку в полной мере удаётся ощутить на себе действие плавно текущего, но неумолимо ускользающего времени. В твоей жизни может произойти настоящий переворот и кажется, будто вместе с тобой переменился весь мир, а когда смотришь по сторонам, то понимаешь здесь всё по-прежнему, только у тебя внутри уже всё не так. Наверное, сегодня в столовой он почувствовал то же самое, а сейчас осознал в полной мере – теперь уже в его жизни всё совсем не так.
За его спиной послышались шаги – шаги, которые он узнает из тысячи, но он не повернулся – не захотел, может, взыграло давно позабытое самолюбие.
- Пабло, - позвала его Марицца.
- Что? – спросил он, не глядя на неё.
- Ты что, обиделся? За то, что я накричала на тебя, там у Дуноффа?
- Да нет, как ты могла такое подумать, - с лёгким сарказмом ответил Пабло, - Я уже привык.
- Ладно, не прибедняйся, - Марицца потянула его за галстук, заставив посмотреть на себя, - Не обижайся, ты же знаешь, я могу иногда вспылить.…Ну, извини меня, - уже тише добавила она.
- Скажи мне, Марицца, - проговорил он после некоторой паузы, - Когда-нибудь настанет такой день, что тебе надоест спасать мир и захочется просто пожить спокойно в своё удовольствие? Вот объясни, зачем тебе понадобилось устраивать весь этот спектакль у кабинета директора? Чего ты хотела добиться?
- Но Пабло, они не имели права лишать нас этих пересдач, чем мы хуже других? Мы должны были восстановить справедливость.
- И что вам удалось? Довести Дуноффа до нервного срыва?
- Нет, Дунофф так и не появился. Но зато… зато мы сорвали урок Кармен, по-моему тоже неплохо. – она попыталась перевести разговор в шутку – Всё равно, мы от него не отстанем.
Про себя Пабло махнул рукой – пусть делает, что хочет, в конце концов, когда Мариццей овладевает очередная идея-фикс, она всё равно добьётся своего. Зачем лишний раз спорить и ссориться, кто-то же должен отступать, видимо придётся брать эту ответственность на себя.
- Знаешь, я давно хотела у тебя спросить, - помолчав, словно собираясь с мыслями, сказала Марицца, - Та девица… Лусия, кажется, ты… часто с ней видишься?
- Ты же знаешь, она тоже работает у Факу. Мы иногда видимся, как же иначе. А что?
- Ты не подумай, что я тебя в чём-то подозреваю. Просто она… она мне ужасно не нравится, меня почему-то коробит, когда смотрю на неё.
- Что она тебе сделала? Вы встречались-то пару раз и то мельком.
- Не знаю, Пабло. Может, я насмотрелась фильмов про вампиров, но в ней есть что-то такое… в общем, она похожа на ведьму, - вдруг выдала Марицца
Пабло рассмеялся – только его девушке могло прийти такое в голову.
- Хорошо, в следующий раз, когда я пойду на работу, то на всякий случай, положу в карман серебряную пулю, - успокоил он её
- Не издевайся, она правда чем-то отталкивает.
- Мы с ней редко видимся, честное слово. Так что, не волнуйся, мне ничего не угрожает.
- Ладно, забудь, - решила одним махом окончить разговор, - Пойдём уже, а то и урок Хильды пропустим.

Факундо появился на пороге студии с какой-то загадочной коробкой в руках и со столь же загадочной улыбкой на лице – видимо настроение сегодня у него было замечательное. Пабло вопросительно посмотрел на него.
- Можешь поздравить меня! – весело воскликнул Факу, ставя коробку на пол рядом с прочим техническим барахлом, - Только что мне удалось купить новые колонки самого лучшего качества, по смешной цене. Смотри, настоящая Yamaha, - он с гордостью указал на своё новое приобретение.
Пабло недоверчиво покосился на коробку – что-то ему подсказывало, что «настоящая Yamaha» окажется ещё более сложным и замысловатым устройством, чем предшествующие ей старые колонки китайского производства с обманчивой эмблемой «Marshal». Японцы, как известно, люди изобретательные.
А Факундо тем временем продолжал:
- У нас скоро запись – опять придут те ребята из «Black Horses», ты помнишь? Они всё жаловались на плохой звук, теперь они должны остаться довольны.
Помнил, конечно, - heavy metal, причём премерзкий, такой же, как и сами участники группы - какие-то прокуренные неухоженные хамы из подворотни. Видно, Факу не брезговал никакими клиентами ради прибыли, впрочем, что ж делать, бизнес есть бизнес.
- Постарайся их настроить как можно скорее, - деловым тоном сказал Факундо, - Когда начнётся запись все должно быть по высшему разряду.
- Вообще-то я с такими колонками ещё никогда не сталкивался, - осторожно заметил Пабло, - И, потом, мне казалось, «Black Horses» уже закончили записываться. Как-то долго они.
- Что ты! Настоящие профессионалы иногда годами пишут один альбом, эти ещё так… - в голосе Факундо почувствовалось пренебрежение, видно подобного рода клиенты и ему самому не особенно нравились. – Возьми инструкцию, думаю, с ней ты справишься быстрее.
Пабло повертел в руках протянутую приятелем книжечку:
- Факу, ты издеваешься? Она же на японском.
- С обратной стороны есть на английском, - невозмутимо отозвался Факундо, - Ладно, ты давай разбирайся, я пойду, остатки принесу.
Пабло слегка разозлился – какого чёрта он так ведёт себя: подсовывает всякую дрянь, да ещё и распоряжается таким тоном, как будто он тут царь и Бог. Хотя, конечно, во многом так оно и есть, и Пабло ему многим обязан, но манеры Факу, его слегка надменный вид, которые он поначалу и не заметил, постепенно начинали всё больше и больше раздражать. Ведь раньше они были хорошими приятелями, а теперь Факу так изменился, и, надо признать, не в лучшую сторону. Видно, деньги и бизнес никого не красят.
Пабло вздохнул – делать-то всё равно нечего, придётся разбираться. Пусть в настоящий момент они с Факу не в самых лучших отношениях, но всё-таки он его сильно выручил, поэтому сейчас никак нельзя его подвести. Инструкцию Пабло отбросил сразу – какой в ней толк, если по английскому у него всегда был почти самый худший балл среди одноклассников, разве что у Томаса с Гидо ниже, - и с любопытством открыл коробку, словно в ней притаился какой-нибудь таинственный зверь. Колонки и, правда, оказались обалденными – новыми, блестящими, а, что самое забавное, с кучей затейливых проводочков разного цвета и толщины. Интересно, куда же это всё втыкается, и ещё интереснее, а что будет, если их воткнуть не туда, куда нужно? Проводка у него горела уже не раз, током тоже било весьма существенно, очень занятно, как же отреагируют эти хвалёные Yamaha-вские колонки, когда в их тонкое нутро бесцеремонно влезет непрофессионал?
Пока Пабло методом проб и ошибок пытался справиться с порождением извращенного японского ума, в комнату потихоньку вошла Лусия. Парень не сразу заметил её присутствия – несколько минут она простояла за его спиной, а потом негромко окликнула его:
- Привет.
Пабло обернулся – Лусия улыбнулась, он заметил, что сегодня она была не накрашена, волосы распущенны, а вместо обыкновенного старого комбинезона на ней были одеты джинсы, порезанные на коленках, и пёстрая футболка с надписью что-то вроде «Have а nice day». Видеть её в таком наряде было крайне непривычно. Интересно, с чего бы она так оделась?
- Привет, - ответил Пабло.
- Вижу, Факу удалось осуществить свою заветную мечту, - непринужденно заметила она, указав взглядом на колонки, - Интересно, у него получилось их купить по цене, которую он хотел?
- А что, это была его заветная мечта?
- О да! Он мне за два месяца все уши прожужжал, а тем более, после того как ты доломал те старые…
- Вообще-то они уже и без меня не на что не годились, - недовольно ответил Пабло, - Вот чёрт! – негромко выругался он и отдёрнул руку, когда один из проводков коротнул синеватым огоньком и больно ударил током.
Лусия тихонько рассмеялась. Вероятно, её это забавляло, а вот Пабло начинало всё больше и больше раздражать. В конце концов, это становилось невыносимым.
- Инструкцию читать не пробывал? – учтиво поинтересовалась Лусия.
- Там всё на английском, - отозвался Пабло, не глядя в её сторону. Думает, она тут самая умная?
- В элитном колледже не учат английскому? – казалось, она издевалась.
Пабло мрачно усмехнулся, а Лусия как бы, между прочим, принялась изучать руководство пользователя:
- Пабло, но здесь же есть микросхемы. Смотри, всё нарисовано…
- Лусия, - не выдержал он, - Честно, признаюсь, я в этих схемах ни черта не смыслю, поэтому оттого что они там есть, легче мне не становится.
- Это же школьный курс физики! – искренне удивилась она, - Или ему вас тоже не учат?
- Откуда я знаю, - раздражённо ответил Пабло и выдернул штепсель из розетки, - На физике я с Гидо играл в морской бой.… И, вообще, прошу, не доставай меня, и так ничего не получается!
- Ладно, ладно, - примирительно отозвалась Лусия, - Я, кстати, не просто так зашла. Там Факу просил тебя подойти, забрать оставшиеся коробки
- Он что сам не может принести, - недовольно проворчал Пабло, поднимаясь с пола и потирая затёкшую спину, - Вроде собирался.
- Ну, это вы сами решите, кто кому, что должен принести, а у меня, - Лусия демонстративно посмотрела на часы, - Через пятнадцать минут начинается заслуженный отпуск.
- Мои поздравления…
- Я его полгода ждала. Ладно, загляну к себе, заберу кое-что и… - она глубоко вдохнула воздух, словно стояла на берегу моря, - Здравствуй свобода.
Из комнаты они вышли вместе, Пабло направился к Факундо, а точнее в каморку, где тот обычно проводил своё рабочее время – встречался с клиентами, заказывал новую аппаратуру. Он уже было собрался войти, как вдруг через не до конца прикрытую дверь услышал голос Факу и ещё один – до боли ему знакомый. Сомнений быть не могло – голос принадлежал Марицце. Но что она забыла в комнате Факу? Раньше, если она и приходила сюда, то сразу поднималась наверх к Пабло, почему же сегодня она изменила этой традиции? Подслушивание под дверью чужих разговоров никогда прежде его особо не прельщало, но сейчас любопытство взяло вверх, и он решил постоять немного – Марицца как никак была его девушкой, и он не мог закрыть глаза на её визит к когда-то неравнодушному к ней парню. Он остановился у порога и прислушался.
- Знаешь, Марицца, а ты меня удивляешь, - говорил Факундо, - Ты всегда казалась мне такой честной, справедливой, и я всё не могу понять, как тебе не противно с ним встречаться, после того, что он сделал.
Пабло сглотнул – где-то в районе живота зашуршали бабочки, а по спине прошла дрожь – не надо быть Эйнштейном, чтобы догадаться о ком они говорили. Он не мог поверить своим ушам – Факундо вздумал обсуждать его, Пабло, да ещё с Мариццей, тем более у него за спиной. Нет, это казалось невозможным, немыслимым, просто непостижимым.
- Не смей так говорить, - раздался голос Мариццы, - Ты ничего не знаешь.
- Да, а что тут знать? - в щёлочку приоткрытой двери Пабло увидел, как Факу недовольно дёрнул плечом, - Он сдал родного отца, разве мало? Каким же нужно быть гадом, чтобы на такое решиться! - это было сказано с таким презрением, словно речь шла о самом омерзительном и подлом существе на свете.
Внутри у Пабло похолодело – как же он раньше не додумался? Вот откуда у Факундо этот надменный тон, подчёркнутое спокойствие и то, что раньше казалось просто чувством собственного достоинства. В нём говорило презрение – оно пронизывало его насквозь, от кончиков волос до шнурков на ботинках, читалось во взгляде, манерах и жестах. А он-то наивно полагал, что Факу пригласил его на работу по старой дружбе, – какая глупость, надо же было купиться на такую ерунду. Всё это время, собирая его идиотские приборы, работая на благополучие его чёртовой студии, он и не осознавал, что постоянно живёт под его брезгливым пристальным взглядом, а своим усердием лишь даёт повод издеваться над собой, позволяет ему наслаждаться собственным превосходством. Какая мерзость! Пабло почувствовал, как кровь закипает в жилах от лютой ненависти к Факундо – гадкая самодовольная сволочь. Мало того, что он с таким цинизмом обошёлся с ним самим, так теперь ещё смеет впутывать сюда Мариццу, говорить ей такие вещи у него за спиной. Пабло уже подмывало ворваться внутрь и без слов врезать Факундо в его усмехающуюся, самоуверенную рожу, но в этот момент вновь заговорила Марицца, и её голос буквально приковал его к месту, заставив дослушать разговор до конца.
- Легко тебе сейчас говорить, тебя тогда не было, ты понятия не имеешь, как всё произошло. Серхио переступил мыслимые и немыслимые границы, и кто-то должен был его остановить. Ты представить не можешь, скольких усилий стоило Пабло это сделать. У тебя нет никакого права его осуждать.
Факундо криво усмехнулся:
- Ну да, ещё скажи, что он герой. И вправду, поступок достойный подражания – посадить в тюрьму отца, после того, как тот шестнадцать лет кряду вытирал ему сопли. А ты… ты его ещё и защищаешь!
- Неправда, - Марицца повысила голос, - Серхио только что и делал, так это постоянно унижал и ломал его. Он хотел вырастить из него такое же чудовище, как он сам.
От того, как Марицца выгораживала его от этого подонка, у Пабло защемило сердце. Хотелось тут же всё это прекратить и забрать Мариццу отсюда, увести подальше от этой проклятой комнаты, лишь бы она не опускалась так низко, не унижалась перед ним. Но какая-то неведомая сила всё ещё держала его у дверей, принуждая слушать дальше.
- Ну не знаю, - Факу слегка толкнул стоявшую у ног коробку, - Сколько я помню, Серхио бегал за ним как привязанный. Можешь мне говорить, что угодно, но с отцом Пабло ни в чём не нуждался, не то что теперь. Знаю, знаю, петь ему не давал, так если все будут отправлять своих родителей в тюрьму только за это… Вообще я всегда чувствовал, что Пабло не так прост как кажется.
- Зачем тогда ты взял его на работу? – видно было, что Марицца в замешательстве.
- Не знаю… Пожалел наверное, - Пабло прикусил губу, чтобы сдержаться и не выдать себя, - Кому он теперь нужен? Раньше, ему стоило лишь сказать заветные слова: «Я Пабло Бустаманте» и все перед ним вставали на задние лапки, а сейчас любой нормальный человек плюнет ему в лицо, когда узнает, кто он такой.
Факундо как-то неожиданно двинулся в сторону выхода, и Пабло отшатнулся, чтобы тот его не заметил. От последней фразы Факу, он почувствовал, что ему не хватало воздуха от гнева, недоумения, отвращения к происходящему.
В этот момент дверь всё же открылась, и Факундо появился на пороге, а вслед за ним и Марицца:
- Привет, любимый, - произнесла она так легко и непринуждённо, как будто только что не было этой чудовищной сцены.
Пабло перевёл взгляд с её лица на лицо Факу – он так же невозмутим, хладнокровен, как всегда, а во взгляде нет ни ненависти, ни презрения, о которых он только что так долго рассуждал, только олимпийское спокойствие, от которого становится ещё омерзительнее на него смотреть. Пабло показалось, что они с Мариццей выглядят, как заговорщики, только что совершившие какое-то грязное дело, и теперь скрывающие его от него.
- Ты уже здесь? Возьми, пожалуйста, у меня коробки, отнеси наверх, - опять этот надменный тон, сдержанность, под которой кроется пренебрежение. Как, как до этого самого момента Пабло мог слушать его распоряжения, оставаться ему благодарным, за то что он подобрал его словно щенка на улице «из-за жалости», граничащей с пренебрежением. И вот сейчас он смеет смотреть на него, да ещё так спокойно и самоуверенно, словно бы только что оказал нищему королевскую милость. Пабло почувствовал, как рука у него сжимается в кулак – лишь присутствие Мариццы заставило сдержаться и не ударить Факундо. Но и оставаться здесь, рядом с ним и каждой клеточкой тела ощущать его презрение и собственную ничтожность, он больше ни секунды не мог.
- Извини, - как можно спокойнее произнёс, - Мне нужно уйти. Прямо сейчас, - и не добавив ни слова, выбежал прочь.
- Пабло… - растерянно проговорила Марицца, она заметила, как он побледнел. Факундо только пожал плечами и вернулся к себе.
Он выбрал самый укромный уголок пляжа, подальше от шума, людей, чужих разговоров и взглядов. Лишь бы никого не видеть, не слышать, а лучше всего ещё и не думать, не чувствовать, забыться или зарыться как ящерица в песок. Его буквально трясло, то ли от гнева, то ли от отчаяния, никогда прежде он не чувствовал себя подавленнее, униженнее, беспомощнее. Вот, значит, какая она цена свободы, которую он обрёл, независимости, к которой так долго стремился, но так и не успел ей порадоваться. Недаром говорят, что за всё рано или поздно приходится платить, но Пабло и подумать не мог, что расплата наступит так скоро и будет такой жестокой.
Неужели теперь, всякий раз, когда ему придётся заговаривать с кем-нибудь, произносить при знакомстве своё имя, он со страхом и напряжением должен будет заглядывать этому человеку в глаза, чтобы убедиться, что в них нет презрения, отвращения, что его имя не вызывает злорадной усмешки: «ах да, тот самый Пабло Бустаманте, который посадил в тюрьму своего отца, после того, как тот шестнадцать лет кряду вытирал ему сопли!» Слава героя, пошедшего против преступника-отца обернулась клеймом позора – так быстро, что он даже не успел понять, как и когда это произошло. И клеймо теперь уже навсегда: как не изворачивайся, какие не придумывай слова в свои оправдания, навсегда останешься подлецом и предателем. А в лучшем случае, к тебе будут испытывать жалость – как Факундо, потому что ты остался ни с чем, выкинутый на обочину, ненужный и неприкаянный.
Пабло со злостью швырнул в море камешек – только не жалость, что угодно, но не жалость. Нет сил больше это выносить, – его вдруг бросило в жар, он лишь в данную секунду, наконец, понял, что попал в ловушку, из которой так просто не выберешься. Не завтра, не послезавтра, не через месяцы, не может быть даже через годы. Все пути отрезаны, он стал изгоем, и от этого нового, никогда ему ранее не встречавшегося одиночества его никто не спасёт. Он вспомнил, что заявил ему отец во время его визита в тюрьму: «Ты говорил, я проиграл? Но посмотри на себя. … Ты жалок». Это были не пустые слова, брошенные в порыве бессильной злобы. Отец всё видел, всё знал уже тогда – проиграл не он, бывший всесильный мэр Буэнос-Айреса, а Пабло. Он надеялся на новую жизнь, так верил в неё и мечтал, что там будет любовь, дружба, музыка, а наткнулся на пропасть, недоверие, косые взгляды и разговоры за спиной. Как быть теперь, неужто опять кому-то что-то доказывать, выкручиваться, собирать по кусочкам свой собственный разрушившийся мир, с которым он и понятия не имел, что делать. Да и что доказывать? Что ты не трус, не неудачник, растерявший всё, что когда-то имел?
Пабло присел на песок и уставился на море. Оно было спокойно, молчаливо и равнодушно как всегда. Равнодушно, как то старое дерево на школьном дворе, как барная стойка в кафе, как камни на пляже, небо, солнце, как весь этот мир, в котором никому нет до тебя дела.

Факундо возился с какими-то бумажками, когда Пабло неожиданно появился на пороге.
- А, это ты? – Факу поднял голову, в голосе его будто бы прозвучало недовольство, - Мог бы и сообщать заранее о своих неожиданных отлучках. Или хотя бы объяснять их причину
Только спокойно, только бы не сорваться, - вертелось у Пабло в голове, сейчас нужно побыстрее всё выдать и тут же навсегда исчезнуть. Он покусал губу, а затем негромко произнёс:
- Факу, я хочу тебе сказать, что ухожу. Я не буду больше здесь работать.
Казалось, тот слегка удивился:
- Вот как? Могу я знать почему?
Пабло помедлил с ответом – говорить с ним на чистоту, значит, снова ворошить прошлое, но внутри у него и так всё болело от непрекращающихся ударов судьбы, держать в себе эту боль оказалось просто невозможно.
- Факу, я всё знаю, - так же тихо ответил он, - Я слышал твой разговор с Мариццей.
- Вот оно что, - Факундо не изменился в лице, только отвёл взгляд и потёр подбородок, - Теперь понятно.
Его спокойствие выводило из себя, как будто, так и надо, словно ему всё можно:
- Слушай, а можно вопрос, - Пабло уже и не пытался сдерживаться, - Какого чёрта надо было говорить это всё Марицце? Если ты меня презираешь, если считаешь подлецом, скажи об этом прямо в глаза, мне, мне, а не ей…
- Не устраивай истерик, - брезгливо отозвался Факундо, - Разговор вышел случайно, но я сказал ей так, как думаю на самом деле… И не жалею об этом.
- Это что месть? – растерянно проговорил Пабло, - Но почему?
- Понимай, как хочешь. Меня интересует только один вопрос: ты действительно решил уйти?
- А по-твоему, я могу как-то поступить иначе?
- Пабло, давай говорить откровенно, - Факу принял деловой тон, - Ты, конечно, можешь сыграть в игру - мы бедные, но гордые, но подумай, чем тебе это выйдет. Где ещё ты найдёшь такую халявную работу, с такой хорошей зарплатой, где ещё тебе слова не скажут, если ты неожиданно свалишь домой, никого не предупредив? Где ещё от тебя не будут требовать ни опыта, ни образования? Подумай, что ты теряешь.
Наглый, самодовольный тип – «подумай, что ты теряешь», как будто на нём свет клином сошёлся. И как его только угораздило с ним работать, по стечению каких обстоятельств они встретились тогда в пляжном кафе?
- Я ухожу, Факундо, я уже решил.
- Дело твоё. Но я тебе предлагал…
- Мне не нужно твоих предложений, - раздражённо оборвал его Пабло, - И благородство своё засунь, знаешь, куда…
Пабло резко развернулся и вышел из комнаты – хотелось, что было силы хлопнуть дверью, но он закрыл её как можно тише, чтобы не признаваться, что и здесь он проиграл.

8
Случилось то, чего Пабло боялся большего всего – он остался один, без работы, а если так пойдёт и дальше, и он ничего себе не подберёт, то он останется и без денег. Трудно было представить, что в один прекрасный день наступит такой момент, что ему придётся заботиться о завтрашнем дне и считать последние песо, если всего лишь каких-нибудь несколько месяцев назад он беззаботно сорил деньгами, а за его счёт развлекалось чуть ли не полкласса.
Не раздумывая, он бросил работать у Факундо – одно его имя после всего случившегося вызывало у него стойкую неприязнь, но, придя домой, в одинокую и пустую квартиру, попутно вытряхнув из почтового ящика стопку бесплатных газет, с объявлениями о вакансиях на последних страницах, он почувствовал, как по всему телу разливается тягучая и ленивая тоска. Сейчас всё опять нужно начинать по новой: прочитывать кучу объявлений, звонить и слышать в трубке либо задумчивое молчание, либо с недовольством брошенное: «Извините, но вы нам не подходите», а иногда: «Мы вам перезвоним», что было ничем не лучше, поскольку и Пабло, и усталый голос на том конце провода прекрасно знали, что разговор на этом окончен, и никто никому больше звонить не станет. В одном Факу оказался прав – найти такую халяву, как у него Пабло вряд ли где-нибудь удастся. Ведь по большому счёту, с начала нового учебного года, в студию он приходил от силы пару-тройку раз в неделю, на его опоздания смотрели сквозь пальцы, не говоря уже о том ущербе, который он наносил, когда не справлялся с заковыристой техникой. Пабло до конца не понимал, почему Факундо всё это терпел; за деньги, которые он ему платил, наверняка можно было найти и получше, во всяком случае, не такого профана. Неужели дело было лишь в том, что Факу получал удовольствие от ощущения собственной власти над ним, от ничтожной и мелочной мести за неосторожно нанесённые в прошлом обиды? Или возможно дело было в Марицце, может Факу хотелось почаще её видеть, ведь она время от времени заглядывала на студию, как знать, вдруг его чувства к ней не изжили себя полностью? Конечно, теперь о продолжении там работать и речи быть не могло – Пабло скорей бы, наверное, согласился играть на гитаре в переходах, чем вернуться к Факу, но где-то глубоко в душе он жалел, что всё вышло так отвратительно – как ни крути, а с местом у него ему повезло. А теперь, скорее всего его ждала работа заправщика, курьера, разносчика пиццы или чего-нибудь в подобном роде, и от одной мысли об этом ему становилось тошно. Не то, что бы он боялся физической работы, просто парень прекрасно понимал, что ему придётся всё своё свободное время болтаться неизвестно где, приходить домой без задних ног и получать при этом так мало, что вряд ли хватит, на то, чтобы сводить любимую девушку в кино. И ведь ещё была учёба, колледж с ужесточёнными требованиями и экзаменами по всем предметам без права пересдач, так что теперь, имея пары в четверти, можно было уже не ждать, что приедет отец, шепнёт Дуноффу на ушко пару нужных слов и всё уладит, а заранее собирать вещи.
Надо же, всё было настолько плохо и безнадёжно, что от отчаяния пробирал горький смех.
О своих проблемах Пабло поведал только Томасу – тот как мог, постарался ободрить его: «Пабло, если что, возьмёшь деньги у меня, всё равно я столько тебе должен, что могу обеспечивать тебя ещё лет десять как минимум». Но вместе с тем Пабло не мог не заметить на лице друга обеспокоенность, Томас видимо понимал всю катастрофичность его нынешнего положения.
У него был ещё один вариант, который он так упорно задвигал на второй план и которого хотел избежать – Мора. Мать звонила ему по выходным, спрашивала как дела, не нужна ли ему какая-нибудь помощь, но Пабло упрямо от всего отказывался и старался как можно скорее повесить трубку. Разговоры с матерью выходили короткими и неуклюжими, ему всякий раз становилось неловко от её тихого слегка озабоченного голоса, расспросов об учёбе, передаваемых приветов Марицце. От мысли, что, возможно, придётся позвонить Море и скороговоркой пробормотать что-нибудь вроде: «Мам, у меня всё клёво, но тут деньги неожиданно кончились, не пришлёшь?» его мороз продирал по коже. Ему становилось стыдно за такую просьбу, за своё отношение к матери, за то, что ей придётся брать деньги у братьев, и наверняка, слышать в свой адрес какие-нибудь презрительные насмешки. Он не питал иллюзий на этот счёт – Мора вряд ли зарабатывала на жизнь сама, значит и за переводами для сына она должна была обращаться к старшим детям, а с ними у Пабло всегда были натянутые отношения. Стоило ли сомневаться, что они не удержатся от соблазна отпустить какую-нибудь колкость по поводу его нынешнего положения или попрекнуть его тем, как он поступил с отцом. Выслушивать это придётся матери, которая ни в чём не виновата, которой и так пришлось немало вытерпеть по его милости.
Мора как всегда позвонила в субботу вечером – он ждал этого звонка и уже сидел с трубкой в руке, нервно грызя антенну. Услышав её негромкий, как будто угасающий голос, он стал сомневаться ещё больше – а стоит ли вообще заикаться о преследующих его неудачах, наверняка у матери и своих проблем хватает, зачем её беспокоить? И он уже почти решил ничего не говорить и обойтись привычными общими фразами, как вдруг Мора сама затронула эту неприятную тему:
- Пабло, ты всё время отказываешься от моей помощи, а я очень волнуюсь за тебя. Ты почти ничего не рассказываешь о себе, как ты живёшь, милый?
- Мама, правда, у меня всё хорошо, - он хотел казаться уверенным, но от волнения голос у него слегка дрожал. Наверное, мать это заметила:
- Паблитто, у меня такое чувство, будто ты мне что-то не договариваешь.
Парень напрягся, сердце забилось чаще – врать он никогда не умел, а сейчас, когда душа так и рвалась на волю с криками: да, да у меня всё отвратительно и я понятия не имею что делать дальше, получалось ещё хуже.
- Тебе точно ничего не нужно? – ласково спросила Мора, - Ты только скажи.
- Нет, мама, не надо… - слова эти дались ему с большим трудом.
- А деньги? Пабло, я знаю, что ты работаешь, но ты ведь ещё несовершеннолетний, тебе ещё нужно учиться, а не тратить всё своё время, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Зачем ты так упрямишься? Давай я вышлю тебе деньги.
- Ну, разве что немного, - наконец сдался Пабло, чувствуя, как прежняя решимость тает на глазах - Спасибо... И прости меня, - почему-то решил добавить он.
- За что ты просишь прощения? – искренне удивилась Мора, - Я переживаю за тебя и очень хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Я понимаю, ты желаешь быть независимым, но позволь и мне помогать тебе.
Пабло промолчал, не зная, что ответить, а мать добавила после небольшой паузы:
- Ты у меня умница, настоящий мужчина… Я очень счастлива, что у меня вырос такой сын.
От этих слов, которые были настолько невыносимо далеки от реальности, на него нахлынула новая волна стыда и смущения. Мора ничего не знала о том, какой он неудачник и что его обвели вокруг пальца как последнего дурака, о том, что ему ни за что не светит найти приличную работу, и что в колледже он висит на волоске от угрозы вылететь за систематическую неуспеваемость. Хорош настоящий мужчина – перелез с шеи отца на шею матери. А Мора… она живёт в неведение и гордится его несуществующими подвигами и ничего не значащими победами – как же это всё-таки горько и обидно.
- Мам, ко мне кажется, кто-то пришёл, - соврал Пабло, потому что продолжать разговор не было никаких сил, - Я тебе попозже перезвоню, ладно?
- Всего хорошего, сынок, - вроде бы мать ничего не заподозрила, - Целую.
Пабло повесил трубку – что ж, если подумать, он ничего у неё не просил… Но и не отказался, опять поступил как трус, избрав самый простой и удобный путь. Только что он вновь доказал себе, что ни не что не годен. Он сам себе стал противен.
Это последний раз, твёрдо решил он, пообещав себе, никогда больше не брать у матери деньги.
Томас устраивал у себя грандиозную вечеринку – родители уезжали на выходные и предоставляли дом в полное его распоряжение, чем он тут же не преминул воспользоваться, пригласив к себе почти весь пятый курс в полном составе. Пабло пропустил известие мимо ушей и в общей эйфории по этому поводу не участвовал, чем несказанно удивил своих друзей.
- Пабло, так ты всё-таки идёшь или нет? – допытывался Томас, пока они сидели в кафе во время перерыва, - Давай, соглашайся, без тебя вечер не получится.
- Не знаю, Томас, настроения нет.
- Оно и не появится, если ты всё время будешь киснуть. Ну, подумаешь, потерял работу, найдёшь другую. И, потом, мама ведь обещала выслать тебе деньги.
- Да не могу я их брать, не знаю почему. У меня чувство возникает, словно я их ворую.
Мне нужно срочно найти работу, или я просто с ума сойду!
- Но тебе ещё нет восемнадцати, она должна тебя содержать, что плохого, если она иногда будет платить?
- Не хочу быть ей обузой, я и так перед ней кругом виноват, - он закрыл лицо руками, - И почему от меня только одни неприятности?
В этот момент в кафе влетела Марицца:
- Пабло, у меня новость, которая тебе обязательно понравится, - радостно сообщила она. Томас тут же поспешил смыться, и девушка уселась на его место. Пабло поднял голову и вопросительно посмотрел на неё.
- Я только что говорила с Соней, она нашла продюсера, который захотел нас прослушать. Представляешь? Erreway снова может начать выступать!
Новость и впрямь чудесная, но почему-то на фоне всего остального она терялась. Любимая гитара давно пылилась в углу, на неё не оставалось ни сил, ни времени. С тех пор, как он остался без работы, мысли о музыке и концертах отошли на второй план.
- Здорово, - отозвался Пабло, - А Мии с Мануэлем ты сказала?
- Нет ещё, хотела обрадовать тебя первым. Но вижу, что зря старалась… Ты опять грустишь, - с лёгкой укоризной заметила она.
Пабло задумчиво помешал в стакане трубочкой для коктейля:
- Я ничего не могу с этим поделать.
- А ты и не пытаешься, - Марицца почти в точности повторила слова Томаса, - Тебе будто доставляет удовольствие сидеть и мучить себя. Да, Факу наговорил мне всякой ерунды, но мне совершенно наплевать на его слова, и ты их тоже забудь. Ты у него теперь не работаешь… и, слава Богу, - чуть тише добавила она, - Но жизнь на этом не заканчивается. Ты же не один. У тебя есть мама, друзья… я, в конце концов.
Пабло невольно улыбнулся – конечно, у него есть Марицца, единственная и неповторимая Марицца, которая нужна ему как вода или воздух. В последнее время он так увлёкся своими проблемами, что почти не уделял ей времени, а она постоянно была с ним рядом, беспокоилась за него, как могла, старалась о нём позаботиться. Он с любовью заглянул в её большие карие глаза, смотрящие на него с такой нежностью, и в который раз напомнил себе, что должен благодарить судьбу, за то, что она подарила ему самую лучшую, самую замечательную девушку на свете. Без неё он уже просто не мог представить свою жизнь.
- Ты как всегда права, - он придвинулся к ней поближе и коснулся её щеки, - Наверное, я опять всё преувеличиваю.
Марицца повеселела:
- Вот такой Пабло мне нравится гораздо больше… И, кстати, - как будто невзначай добавила она, - Сегодня вечером Соня уезжает на какой-то приём по случаю её нового мюзикла, потом там наверняка будет банкет, так что до утра домой она не вернётся. А у меня совершенно случайно оказалось два билета в кино.
- В последний ряд? – усмехнулся Пабло
Марицца закивала с лукавой улыбкой, и он не удержался от соблазна поцеловать её. Это были минуты редкого, бьющего фонтаном счастья, он знал, что очень скоро они закончатся, но не думал об этом, стараясь как можно дольше наслаждаться волшебными моментами и позабыть обо всём остальном. Уже несколько часов подряд Пабло сидел в Интернете, просматривая разные веб-странички. Начиналось всё с подготовки реферата по истории, потом он случайно переключился на сайты, предлагающие работу, а потом уже дебри всемирной паутины затянули его ещё глубже, и он не заметил, как время перевалило за полночь.
- Сколько можно торчать за компьютером, - Марицца неожиданно появилась у него за спиной и, подойдя поближе, обняла его за плечи. Сегодня Соня Рей милостиво разрешила своей дочери остаться на ночь у Пабло. – Уже поздно, а нам надо завтра рано утром в колледж, - Марицца убрала за ухо выбившуюся прядь волос, - А это что? – с любопытством спросила она, увидев, что он зашёл на сайт роскошных гоночных автомобилей, - Пабло, ты выиграл в лотерее и решил купить себе «Феррари»?
- Да нет, просто случайно попалось. Смотри, вот эту машину подарил мне отец. Я даже и представить не мог, что она стоит таких бешеных денег. Если бы мне удалось её продать, я бы стал миллионером.
- Да, но машина-то принадлежит ему, а не тебе. Ты не сможешь её продать при всём желании.
- Вот это и обидно. Теперь она впустую торчит в гараже, и я просто не знаю, что с ней делать.
- А, например, ездить на ней, тебе в голову не приходило?
- Марицца, к ней литр бензина стоит больше, чем я могу заработать. Ладно, - он нажал на крестик в окне, - Ты иди, ложись, я сейчас приду.
- Не задерживайся долго, - она поцеловала его, - Я тебя жду.
После того, как Марицца ушла, Пабло и вправду собирался выключать компьютер, но вдруг случайно заметил в ленте новостей короткое сообщение о том, что партия его отца объявила о назначении нового председателя. Оно должно было оставить его равнодушным – политика никогда его не интересовала, но известие, напрямую связанное с Серхио Бустаманте, вызвало у него какое-то трепетное и волнующее любопытство. Он обернулся на дверь, чтобы убедиться, что Мариццы нет поблизости, - если бы она увидела, что он читает подобные сообщения, то явно не пришла бы в восторг, - и с замиранием в груди щёлкнул на ссылку.
Извещение было коротким, буквально в несколько строчек. Писали, что на днях партия подавляющим большинством выбрала в председатели какого-то Фернандо Переса, рядом помещалась его улыбающаяся фотография, потом было что-то ещё про честные методы борьбы на выборах, про дальнейшие перспективы и тенденции в работе партии и прочая чепуха, которую обычно пишут в таких случаях. И не слова про Серхио Бустаманте, как будто для них его больше не существовало. Пабло попытался вспомнить кто такой Перес, фамилия казалась ему чем-то знакомой. Ну да, точно, главный конкурент бывшего мэра; отец в разговорах время от времени вспоминал его, причём всегда с брезгливостью и презрением, считая недостойным соперником, никчёмным слюнтяем и слабаком. А теперь вот он занял его пост – легко и безболезненно, стоило лишь Серхио слегка оступиться. Пабло вдруг взяла нестерпимая обида – ему стало жаль отца. Тот вложил в политику столько сил, потратил долгие годы на то, чтобы партия стала тем, чем она теперь являлась, они же пришли на всё готовое, а Серхио так легко и быстро вычеркнули, точно его и не было никогда.

9

Через некоторое время Пабло всё же удалось найти работу. По объявлению в бесплатной газете он смог устроиться продавцом в магазин всяких безделушек на одной из центральных улиц Буэнос-Айреса. С подобной работой он уже сталкивался, когда учился на четвёртом курсе – ничего сложного и стандартно маленькая зарплата плюс неполный рабочий день. Конечно, это было не ахти, но Пабло нужно было себя чем-то занять, отвлечься, иначе бы он, наверное, свихнулся бы от одолевавших его навязчивых мыслей и самокопания.
Вместе с ним в магазине работал ещё один парень, Хорхе, его ровесник, забавный малый, повёрнутый на футболе. Всё своё свободное время он посвящал матчам и тренировкам, надеясь попасть в ряды игроков столичного Atletico Boca Juniors. Одержимость и упорство этого Хорхе поражала Пабло – о футболе он мог говорить часами, причём всякий раз в такие моменты глаза его горели и, казалось, что на всём белом свете не может быть вещи важнее.
- Я хочу стать таким, как Марадонна, - говорил Хорхе, - Если меня примут в клуб, я в лепёшку расшибусь, но прорвусь на чемпионат. Нет ничего лучше, чем забивать гол на многотысячном стадионе под ликование болельщиков. Если бы мне когда-нибудь удалось осуществить свою мечту, я бы стал самым счастливым человеком на свете. Понимаешь?
- Понимаю, - отвечал Пабло, а сам задумывался о своей голубой мечте – музыке, клубах, переполненных фанатами и поющими песни Erreway, успехе, плакатах с красочными надписями. Всё то, о чём он мечтал на протяжении долгого времени, то, что, как и Хорхе, называл самым большим счастьем, вдруг растворилось в его новой нелёгкой жизни. Бытовые проблемы, нехватка денег, вся эта канитель настолько захватила его, что, даже беря в руки гитару, он понимал, что больше не может сочинять такие же песни, какие раньше сочинял для Erreway, его музыка стала какой-то другой, теперь она уже была не в силах помочь ему забыться. А может, у него самого в душе переплелось столько чувств и эмоций, что он не знал, как выразить их с помощью семи нот.
Соня Рей, как и обещала, помогла им с выступлениями – после долгого отсутствия Erreway начал давать концерты в клубах и на небольших площадках. Также как и в былые времена, их приняли на «ура», и в первые секунды, когда в зале выключили свет, а конферансье под оглушительный рёв толпы объявил о торжественном возвращении Erreway, Пабло почувствовал, как внутри у него всё сжалось, словно он выходил на сцену в первый раз. Пьянящая атмосфера всеобщего веселья, громкая музыка, вопли поклонников, которые встречали их со слезами счастья на глазах, захватила как ураган, но вместе с тем, глядя в их восторженные лица, он неожиданно почувствовал пустоту. Такого с ним раньше никогда не происходило. Прежде он упивался музыкой и сценой, а сейчас вдруг осознал, что ревущим фанатам, в общем-то, всё равно, о чём он поёт, им нет дела до того, что происходит у него внутри, они не знают, что в музыку он вложил частичку своей души. Они не понимают его песен, так как он, и для них Erreway не больше чем весёлая клубная группа, под которую можно просто потанцевать, отметить выпускной, подарить её диск другу на день рождения.
Пабло вспомнил, как давным-давно прочитал в каком-то музыкальном журнале, что Курт Кобейн пустил себе пулю в лоб, оттого, что в один прекрасный день понял: для бесчисленных фанатов, Nirvana не более чем средство от скуки, а посещение концертов, на которых он, срывая голос, выворачивал для них наизнанку свою душу, всего лишь способ потратить энергию. И он предпочёл умереть, чем принять на себя роль адреналина для сборища невежественных подростков, даже не пытавшихся понять то, о чём он поёт. Раньше Пабло никогда не думал ни о чём подобном – ему хватало того, что Erreway ждут и любят, что у них берут автографы и закидывают восторженными письмами, он чувствовал себя нужным и надеялся, что кому-нибудь их песни помогают жить. Сейчас он уже не был в этом так уверен, незаметно для самих участников группы, - песни Erreway стали обычной попсой, такой же, как у многих других, они стоили не больше, чем ежедневная жёлтая пресса в киоске. Их концерты поставили на поток, как машины на заводе «Ford», и теперь нужно было постоянно выкладываться, отдавать себя фанатам целиком и полностью, потому что ты их кумир, потому что нельзя их разочаровывать, им нужно давать, то, что они хотят слышать.
Ещё когда Пабло работал у Факундо, и в перерывах подолгу болтал с Лусией, она поведала ему, что однажды на одной из своих выставок, представила картину на продажу – лучшую, из всех, что у неё были и самую ей дорогую. «Я над ней полгода работала, я вложила в неё столько сил, чувств, она была частью меня. Я считала её настоящим шедевром, и если бы не оказалась на мели, в жизни бы с ней не рассталась» - рассказывала Лусия. «А потом, во время выставки я услышала разговор супружеской пары, пожелавшей её купить, и они бурно обсуждали, куда её лучше повесить в гостиную или в коридор. В тот момент, я бы с большим удовольствием порезала её на кусочки, чем позволила бы частичке себя стать деталью их интерьера». Теперь он очень хорошо её понимал – она тоже не хотела быть фоном чьей-то повседневной, вялотекущей жизни.
После одного из таких концертов, когда они с Мариццей, уставшие и слегка оглохшие от музыки и вновь нахлынувшей популярности, вернулись домой, а домом они уже давно называли его квартиру, куда, потихоньку, несмотря на протесты Сони, перекочевала больше половины Марицциных вещей, Пабло ужасно захотелось поделиться с ней этими новыми чувствами, которые он переживал во время выступлений. Они лежали в обнимку на диване, и Марицца слушала его, слегка нахмурившись, казалось, то, что он говорил, приводило её в недоумение.
- Ну ты даёшь, Пабло, - отозвалась девушка, после того, как он закончил, - Я и подумать не могла, что ты такого плохого мнения о наших поклонниках.
- Дело не в этом, я ни в чём их не виню, они всего лишь получают удовольствие от нашей музыки, но мне бы хотелось чего-то другого.
- И чего именно? – спросила Марицца, задумчиво теребя воротник его рубашки, - она всегда так делала, когда находилась в нерешительности или чего-то не понимала.
- Не знаю, как выразить точно, но мне кажется, что, чем популярнее мы становимся, тем всё меньше имеет значение то, о чём мы поём. Всем уже давно наплевать на смысл наших песен, мы не более чем продукт рекламы.
- Но нас любят, нас хотят слушать, это же просто здорово!
-Да, конечно, только любовь эта какая-то продажная. Мы так быстро стали популярными, боюсь, что точно так же быстро нас забудут.
- Не говори так… - начала было Марицца
- Знаешь, тут на днях я отрыл у себя диск старых английских рок-групп, - перебил её Пабло, - Давно я не слышал ничего подобного – там каждый аккорд звучит по-своему, каждое слово берёт за душу. Вот это настоящая музыка, нам никогда такими не быть.
- Но нам же всего по шестнадцать лет, у нас ещё всё впереди.
- Сомневаюсь, мы даже не можем собраться нормально, чтобы прорепетировать. Помнишь, Сабрина постоянно упрекала нас в непрофессионализме? Мы называли её занудой, а она была абсолютно права – мы непрофессионалы.
- И к чему ты клонишь? Что тебе всё надоело, и ты решил бросить музыку?
- Нет, гитару я ни за что не оставлю, просто мне не хочется раскрывать свою душу всем подряд и выставлять её на продажу. Я не готов к этому.
- Пабло, но ты же всегда хотел выступать, группа так много для тебя значила, и вот теперь, когда никто не мешает тебе заниматься музыкой, когда у нас снова есть возможность петь, ты от всего этого отказываешься. Ведь это была твоя мечта.
Парень слегка усмехнулся:
- Я тоже об этом думал. Наверное, так устроен человек: как только мечта осуществляется, она тут же перестаёт его интересовать.
Марицца помолчала, потом негромко произнесла:
- По-моему у тебя просто депрессия или ты сам не понимаешь, что говоришь. Я очень надеюсь, что пройдёт время, ты хорошо всё обдумаешь, и больше не будешь забивать себе голову подобной ерундой.
- Не знаю, может быть.
- И ещё. Мы обязательно пойдём на вечеринку к Томасу, тебе нужно развеяться. А лучше поедем на твоей машине, ты же хотел найти ей применение, а Томас как раз живёт на другом конце города. Захватим с собой Лухан, Лауру, потом удобнее будет возвращаться. Что ты об этом думаешь?
- Ну хорошо, мы так и сделаем. Когда вечеринка?
- Послезавтра. Пабло, как ты мог забыть о таком? – с удивлением спросила Марицца.
- Не знаю, как-то вылетело из головы, - рассеянно ответил он, поймав себя на мысли, что раньше он и впрямь о подобном никогда не забывал. Томас пригласил к себе кучу народу, устроив нечто невообразимое. Ребята давно не видели ничего подобного. Про такого рода события говорят – ночь с пятницы на воскресение, и эта вечеринка стала буквально отдушиной для мятежного пятого курса, которых за первые пару месяцев успели хорошенько замучить учёбой.
- Класс! – восторгался Гидо, который никак не мог нарадоваться столь грандиозному празднику, - Не помню, когда последний раз мы так гуляли. Томас, почаще устраивай такие вечеринки, и мы поставим тебе памятник при жизни.
- И не мечтай. Скоро вернутся мои родители и снова посадят на короткий поводок, так что можешь считать, что это моё прощание с вольной жизнью.
- А всё из-за этого проклятого колледжа. Помните, как раньше было хорошо? – Гидо решил предаться воспоминаниям, - Или наши ночные клубы? Каких девочек мы там клеили…
- Ты всё не можешь успокоиться? – со смехом спросил Пабло, - Неужели тебе одной Лауры мало?
- Мою Лауриту я ни на кого не променяю, - серьёзно ответил Гидо, - Просто я вспомнил времена своей холостой молодости. Такие вещи ни за что нельзя забывать, вот так-то…
- О чём болтаете? – спросила подошедшая Марицца и обняла своего парня.
- У нас важный мужской разговор, - недовольно отозвался Гидо, - Он не предназначен для женских ушей.
- Рассказываете друг другу пошлые анекдоты? – съязвила Марицца, - Пойдем, потанцуем, обратилась она уже к Пабло, - Послушай, какой красивый медляк,
Он обнял её за талию и тут же ощутил на своей шее её тихое ровное дыхание, её руки у себя на плечах, и внутри у него всего замерло. В такие моменты, когда она была столь близко, Пабло забывал обо всём на свете и мечтал, чтобы эти минуты никогда не кончались. Нежная, льющаяся как река музыка дарила ещё большее блаженство. Он подумал, что многое бы отдал, лишь бы прожить вот так всю жизнь, не думая ни о ком, кроме Мариццы.
- Пабло, у меня идея, - прошептала ему на ушко девушка, - Давай сбежим отсюда…
- Куда? – так же тихо спросил он уже в предвкушении её предложения.
- Ну не знаю, например в сад. Там сейчас так красиво, выпьем шампанское, посмотрим на звёзды.
Пабло рассмеялся:
- И откуда в тебе взялось столько романтики?
- От тебя учусь, - улыбнулась ему в ответ Марицца, - Ну что, мы идём?
Вместо ответа он взял её за руку и повёл к выходу, ловко лавируя между танцующими парами, но уже почти у самой двери их остановил Маркос:
- Пабло, я только что был на улице. Может, я ошибаюсь, но, мне кажется на том месте, где ты оставлял машину, теперь её нет.
- Что? – эта неожиданная новость ударила его словно обухом по голове, - Ты уверен?
- Не знаю, ты лучше сходи, посмотри.
- Чёрт, только этого не хватало, - воскликнул Пабло и стал лихорадочно проверять карманы, - Куда же я дел ключи?
- По-моему ты их бросил на столике у дивана, - сказала Марицца. Она была не на шутку встревожена, от романтики не осталось и следа.
Пока Пабло в панике осматривал место возможного пребывания ключей от машины, к нему подошёл Томас:
- Что случилось? Ты чего мечешься? – с удивлением спросил он.
- Кажется, у меня машину угнали, - нервно ответил парень, продолжая шарить по всем углам, - Ну, где же они, - наконец, искомый предмет был найден, и Пабло со всех ног кинулся на улицу. На пороге дома он щёлкнул брелком сигнализации, с надеждой услышать привычное пищание, но вместо этого ответом ему была гробовая тишина.
- Кажется, ты прав, - упавшим голосом проговорил Пабло, обращаясь к стоящему рядом Маркосу, - Как я мог не услышать?
- Музыка играла громко, - заметил Томас, - А воры так быстро снимают сигнализацию…
- Что теперь делать? – Пабло потёр виски, - Что делать?
- Нужно звонить в полицию, - решительно заявила Марицца, - У тебя редкая машина, её сразу найдут, вот увидишь.
- Марицца права, - сказал Маркос, - Томас принеси справочник, посмотрим телефон ближайшего участка.
Томас помчался обратно в дом, а Пабло принялся расхаживать взад вперёд по тротуару, где была припаркована его машина, с каждой минутой сокрушаясь всё больше и больше:
- Какой же я идиот, бросил её так надолго без присмотра. Надо было сразу заезжать во двор…
Пока он набирал номер и называл полицейскому марку и приметы машины, друзья с беспокойством смотрели на него и с нетерпением ожидали его реакции.
- Что? – Пабло вдруг резко изменился в лице, когда услышал ответ дежурного, - Да, это моя машина… Вы шутите? Какое нарушение? - он повернул голову и с ужасом обнаружил рядом с собой знак «Остановка запрещена», - Я не заметил, его тут раньше не было… Что? Ну, хорошо, сколько нужно? ... Вы издеваетесь? Она простояла у вас всего лишь несколько часов, откуда такая сумма? – он уже почти кричал в трубку, - Не можете ничего сделать? Ладно, до свидания, - и Пабло нажал отбой.
- Ну что он сказал? – нетерпеливо поинтересовалась Марицца, - Машину найдут?
- Её не угнали, - ответил Пабло совершенно убитым голосом, - Она на штраф-стоянке, за неправильную парковку. Теперь они просят сумасшедших денег, которых у меня нет и видимо никогда не будет… Господи, когда же это кончится? – почти простонал Пабло.
На несколько секунд воцарилась тишина, каждый переваривал только что услышанную новость. А из дома по-прежнему раздавалась музыка, там вовсю продолжалось веселье.
- Не переживай, - прервала наконец молчанье Марицца, - Мы найдём деньги…
- Не говори ерунды, таких денег мне нигде не найти - Пабло присел на поребрик, - Теперь с машиной можно навсегда попрощаться.
Друзья стояли рядом, не зная, что сказать. Долгожданный праздник был испорчен.
- Мама, мне срочно нужно с тобой поговорить, - Марицца бесцеремонно ворвалась к Соне в гримёрку, как раз в тот момент, когда сеньора Рей прихорашивалась перед выходом на сцену.
- Мариссита, детка, я сейчас очень занята, у меня через пять минут выход. Давай отложим разговор.
- Нет, не отложим, - Марицца встала перед ней, загородив собой зеркало, в которое та смотрелась, - У меня очень важное дело.
- Милая, у меня совсем нет времени…
- Мама, или ты меня выслушаешь прямо сейчас, или… - девушка огляделась по сторонам и схватила в руки бутылочку с дорогими французскими духами, - Или я сейчас брошу их на пол.
- Хорошо, хорошо, давай поговорим, только умоляю, поставь духи на место. Что у тебя стряслось?
- Мне нужна твоя помощь.
- Это я уже поняла, - иронично заметила Соня, - Ты никогда не приходишь просто так, чтобы проведать свою любимую мамочку или узнать, как у неё дела. Если ты здесь, значит что-то случилось. Говори, я тебя слушаю, только побыстрее.
- У Пабло большие проблемы, - ответила Марицца, - Только ты можешь ему помочь.
- С ним что-то случилось? – на лице Сони тут же отразилась тревога, - Говори, не тяни.
- Он неправильно припарковал машину, и её увезли на штраф-стоянку. Теперь нужно за неё заплатить, а у Пабло нет таких денег…
Сеньора Рей с облегчением вздохнула:
- Всего-то? Ты меня напугала, я думала и вправду что-то серьёзное. Оставь координаты, номер машины и всё прочее, я скажу Франко, и он её в два счёта выкупит.
Марицца просияла:
- Мамочка, ты просто чудо, - девушка кинулась её обнимать, - Представляю, как обрадуется Пабло.
- Ну хватит, хватит подлизываться, - ворчливо отозвалась Соня, но, глядя на счастливые глаза дочери тут же сменила гнев на милость, - Ты его очень любишь, да? – спросила она с улыбкой.
- Я горы ради него сверну…
- Тебе повезло с парнем, - сказала Соня, - Раньше я недолюбливала Пабло, но теперь он так изменился, не узнать. Кстати, я его уже очень давно не видела. Ты пропадаешь у него целыми днями и ночами, - на последнем слове она сделала особый акцент, - А к нам не разу не приглашала. Позови его сегодня на ужин, заодно сообщим ему о машине, её как раз к тому времени пригонят.
- Отличная мысль! Спасибо тебе, мамочка.
- Ну ладно, ладно, - Соня сделала вид, что засмущалась, - А теперь мне пора. Будь умницей.
И сеньора Рей удалилась играть свою очередную роль.

Когда Пабло вернулся после работы, Марицца уже ждала его в квартире. Ей не терпелось рассказать ему радостную весть про машину, но она решила приберечь её до вечера, чтобы сделать сюрприз полноценным.
- Привет, - Пабло утомлённо опустился на диван рядом с ней, - Давно меня ждёшь?
- Да нет, не очень, - Марицца обняла его, - Устал? – участливо спросила она и принялась массировать ему затёкшие плечи.
- Ужасно, так тяжело всё время стоять за прилавком.
- А у меня к тебе две новости, - весело сказала она, - И обе хорошие.
- Неужели такое может быть? – искренне удивился Пабло.
В последнее время судьба не часто радовала его хорошими новостями.
- Да, представь себе. Во-первых, мы сейчас идём на ужин к Соне и Франко…
- А во-вторых?
- А во-вторых, пока сюрприз. Но он тебе обязательно должен понравится, - загадочно улыбнулась девушка.
- Да? Ну ладно, пойдём, только я загляну на пару минут в ванную, всё-таки надо выглядеть прилично перед будущей тёщей.
Когда он уже скрылся в ванной, в дверь позвонили:
- Я открою, - крикнула Марицца и побежала к выходу.
На пороге стоял курьер, в руках он держал заказное письмо:
- Для Пабло Бустаманте, распишитесь, пожалуйста.
Марицца с любопытством взяла пакет, но, как только глянула на адрес отправителя, замерла, словно громом поражённая. В верхнем углу конверта красовалась огромная, чёткая печать государственной тюремной клиники, а внизу стояло имя лечащего врача Серхио Бустаманте. Она смотрела на это письмо и чувствовала, как кровь приливает к лицу – опять всё тот же ненавистный Серхио Бустаманте, он преследовал их точно проклятье. А она так радовалась, что в последнее время Пабло более или менее успокоился, не вспоминал об отце; жизнь потихоньку стала налаживаться, и вот опять бывший мэр всё портит. Что было в этом письме? Наверняка, у Серхио ещё дальше поехала крыша или, что вероятнее, какая-нибудь его симуляция, а Пабло придётся снова мчаться в больницу, говорить с врачом, мучиться и волноваться. Марицца вспомнила, как он почти плакал в ту ночь, когда у его отца был день рождения. Неужели они опять хотят заставить его страдать и терзаться? «Ну, уж нет», - решительно сказала она себе, - «Я этого ни за что не допущу. Я не позволю ему больше страдать» - и Марицца быстро спрятала конверт в рюкзак, решив выкинуть его при первом же удобном случае.
- Кто это был? – спросил Пабло, выходя из ванны.
- Никто, квартирой ошиблись, - поспешно отозвалась Марицца, стараясь выглядеть как можно спокойнее.
- Ты уверена? – он всё же успел заметить волнение на её лице, - Точно всё хорошо?
- Да, всё в полном порядке, пойдём, а то опоздаем.
- Ну пошли, я готов, - и они в обнимку вышли из квартиры.

К особняку Сони и Франко они подъехали, когда уже начинало темнеть. Заплатив за такси, Пабло с грустью пересчитал оставшиеся в бумажнике деньги и подумал, как правы те, кто говорят об их удивительном свойстве исчезать непонятно куда – недавно полученная зарплата растворилась так неожиданно быстро, что он даже при большом желании не смог бы вспомнить, когда и на что он её потратил.
У хозяйки дома было прекрасное настроение – её мюзикл вызвал бурный восторг, Соня Рей вновь почувствовала себя королевой бала и готова была со всеми поделиться своим успехом. Как всегда, она выглядела великолепно, сверкала и сияла, буквально заполняя этим блеском всё пространство вокруг себя.
- Дорогие мои, как же я рада вас видеть, я так по вас соскучилась, - пропела Соня, поочерёдно заключив Мариццу и Пабло в объятия, - А ты, Паблитто, почему так давно не заходил к нам? Ты же знаешь, что всегда желанный гость в этом доме.
От такого повышенного к себе внимания Пабло слегка смутился, он и вправду давно не встречался с родственниками Мариццы и уже успел отвыкнуть от бешеной энергии её матери.
- Не было времени, Соня, извини…
- Здравствуй, Пабло, - радушно приветствовал его Франко, после того, как они, выслушав поток непрекращающихся Сониных причитаний, всё же вошли в гостиную, - Как поживаешь?
- Спасибо, ничего.
- Марицца сказала, ты работаешь…
- Пытаюсь во всяком случае, - ответил Пабло.
- Ну, желаю удачи, - Франко дружески похлопал его по плечу, - Ты молодец, парень.
- Ладно, ладно, хватит болтать, пойдёмте за стол, - позвала их Соня, - Сегодня у нас прекрасный ужин – пальчики оближешь.
Пабло, привыкшему к пиццериям и дешёвым кафе, ужин и вправду показался бесподобным. Но кроме получаемого удовольствия от вкусной еды здесь было что-то ещё. Наверное, уже сто лет он не проводил вечера вот так, за столом со всей семьёй, пусть и не с его, но с людьми, которые приняли его столь тепло и ласково, которые захотели увидеть его рядом с собой. Сидя вместе с ними и глядя на спокойное и умиротворённое лицо Франко, на весёлую и улыбающуюся Соню, на Мариццу, иногда кидающую ему счастливые и в то же время лукавые взгляды, он ощутил почти окончательно позабытое чувство дома, теплоту домашнего очага, причастность к настоящей, любящей семье, которой у него уже давно не было. С тех пор, как он стал жить один, это чувство окончательно исчезло, его квартира казалась ему чужой и безразличной, лишь, когда туда приходила Марицца, она оживала и переставала быть такой холодной и пустынной. Но только за девушкой закрывалась дверь, как всё становилось по-прежнему, и на него опять нападала тоска и уныние. Пабло вновь чувствовал себя брошенным и позабытым, ведь он совсем не умел быть один и даже не хотел этому учиться. Как Марицца могла плохо отзываться о Соне, дразнить Франко занудой и мумией, упорно избегать их общества? Ведь она даже не осознаёт своего счастья, счастья быть нужным, любимым, знать, что о тебе позаботятся, чувствовать рядом с собой родных и близких людей, которые всё сделают ради тебя. Если бы у него когда-нибудь была такая крепкая семья! Может быть, тогда бы он не оказался бы сейчас в столь плачевном положении, не роптал бы на судьбу, не переживал бы потерянность и одиночество.
Уже когда ужин подходил к концу, Соня вдруг неожиданно широко улыбнулась и произнесла, заговорщицки поглядывая на Франко:
- Дорогой, теперь я думаю, самое время рассказать Пабло о нашем маленьком секрете.
- Вы о чём? – встрепенулся тот и с недоумением посмотрел на Мариццу. Девушка кивнула ему в ответ, словно хотела сказать, что всё в порядке.
- Да, Пабло, у нас кое-что для тебя есть, - начал Колуччи, - Мы с Соней узнали, что у тебя возникли некоторые трудности и решили помочь… В общем, мы выкупили твою машину, она сейчас у нас в гараже и ты без проблем можешь её забрать…
Пабло показалось, что внутри у него что-то оборвалось – может быть, ему это снится или это чья-то злая шутка? Ещё несколько секунд он переваривал информацию. Значит, Франко выкупил его машину, вот так вот легко, как будто сходил в магазин за продуктами – «узнал, что возникли трудности, и решил помочь». Пабло, несколько дней подряд как сумасшедший носился с машиной, пытаясь придумать, где взять такую баснословную сумму, которая ко всему прочему ещё и растёт с каждым новым днём, а Франко выкупил её, не напрягаясь, в перерывах между деловыми телефонными разговорами. И не словом не обмолвился, всё провернул у него за спиной, а теперь так же непринуждённо говорит: «возьми в гараже, благодарностей не надо!» Пабло не мог себе представить более изощрённого способа унижения - он почувствовал себя какой-то крошечной песчинкой, маленьким, никчёмным человечком, погружённым в свои кажущиеся неразрешимыми проблемы, хватающимся за голову с криками: «Что делать? Что делать?» А тут мимо проходит такой добрый и могущественный Франко и как будто невзначай бросает: «Не переживай дружок, я всё уже сделал, как надо». Вот и всё, что нужно, чтобы ощутить себя ничтожеством, а нужно оказывается совсем немного – всего лишь принять случайно оказанную услугу. Пабло страдальчески посмотрел на Франко – разве он не видит, как ему плохо, разве не замечает, что он и так всем вокруг должен, неужели и он тоже хочет ощутить себя его благодетелем?
- Здорово, правда? – услышал он рядом с собой голос Мариццы.
Господи, Марицца, и ты туда же? Хотя, конечно, ведь эта Марицца всё рассказала Соне и Франко, но как она могла? Зачем она так с ним поступила, выставила полным ничтожеством перед своей семьёй? Пабло заглянул ей в лицо – она улыбалась, радовалась, что смогла якобы ему помочь, неужели же она тоже ничего не понимает?
- Марицца, можно тебя на секунду? – процедил он сквозь зубы, с трудом сдерживаясь – гнев, стыд, отчаяние и разочарование буквально разрывали его на части.
- Пабло, ты что, ты не рад? – спросила Марицца, когда они отошли в сторону. Она слегка испугалась его взгляда. Таким она его ещё никогда не видела. Даже в те далёкие времена третьего курса, когда она выбросила в водопад его гитару или на уроке этики перед всем классом читала своё сочинение про «супермена», он не был таким взбешённым.
- Это и есть твой сюрприз? – спросил Пабло почти шёпотом, хотя ему хотелось закричать, - Спасибо, приятный сюрприз, ничего не скажешь.… Зачем ты это сделала, Марицца? Зачем?
- В чём ты меня обвиняешь? – Марицца всё ещё недоумевала, - Я хотела помочь. Что плохого, если Франко заплатил штраф, у тебя же всё равно не было денег. Или ты хотел, чтобы твоя машина пропала?
- Ты, правда, не понимаешь? – парень повысил голос, - Да ты же только что выставила меня идиотом, ни на что не годным, не способным даже о себе позаботиться. Ты меня опозорила.… Знаешь, теперь для полного счастья не хватает только рассказать всему колледжу, что у меня конфисковали машину и объявить сбор пожертвований «для главного неудачника Elite Way School Пабло Бустаманте!»
- Не кричи на меня, - попыталась отпарировать Марицца, но сказано это было нерешительно, наверное, она сама была уже не рада, что заварила всю эту кашу.
- И что ты мне теперь предлагаешь? Жить на деньги твоих родителей?
- Пабло, не комплексуй. Ведь это только небольшая помощь… от людей, которым ты не безразличен, которые о тебе беспокоятся.
В это время, словно почувствовав неладное, к ним приблизились Соня с Франко, они уже не были такими раскованными и непринуждёнными как раньше:
- Пабло, что-то не так? – озабочено спросил Колуччи, от него тоже не ускользнул его бешеный взгляд.
- Франко, я хочу поблагодарить тебя… большое спасибо, - парень старался держать себя в руках, - Но я не могу принять такой подарок. Я обязательно верну тебе деньги, не сразу, но верну, - у него даже получилось сказать это уверенно, хотя он понятия не имел из чего отдавать долг, - Сколько ты заплатил?
- Нет, нет, ты не понял, - поспешил остановить его Франко, видимо не ожидавший такого поворота событий. - Это от чистого сердца, не надо мне ничего возвращать.
- Конечно, об этом не может быть и речи, - вставила своё слово Соня, - Мы очень любим тебя Пабло, мы знаем, тебе сейчас нелегко и хотим помочь.
Ну, разумеется, они хотят помочь, но тогда зачем лишний раз напоминать ему, что у него проблемы, если он и сам это знает, если и без того регулярно твердит себе, как ему не везёт. Да и откуда им знать, как ему сейчас тяжёло? У них всё замечательно, они имеют то, что пожелают - красивый дом, любимую работу, семейные ужины и гольф по воскресениям, их не мучают угрызения совести, не съедает тоска и страх за завтрашний день. Сострадание – это так легко и чудесно, ведь достаточно сказать: «как я тебя понимаю» и можно уйти с чувством выполненного долга. Что ещё можно сделать? Ничего, лишь напомнить человеку, в каком дерьме он находится, если вдруг он случайно об этом позабыл.
- Да, Пабло, - тем временем поддержал Соню Франко, - Ты стал нам как родной, как сын…
Нет, это было уже слишком! Зачем он это говорит, зачем произносит это слово, от которого в сердце вновь открывается рана, и так не сильно стремящаяся заживать? Он давно уже ничей не сын, и тем более не Франко, у них же нет ничего общего, они чужие друг другу, выкуп машины и красиво проведённый вечер ещё ничего не значит – а жалости, его жалости Пабло не надо. Подавитесь вы своим состраданием!
- Извините, - сухо произнёс парень, - Но у меня есть только один отец… Спасибо за всё, но я так не могу. И, пожалуй, мне, наверное, лучше уйти …
- Пабло, постой, - в отчаянии крикнула ему вслед Марицца, она хотела кинуться за ним, но Соня её удержала:
- Оставь его, не видишь, что он хочет побыть один?
- Мама, посмотри в каком он состоянии! Он же может наделать глупостей!
- Пабло уже взрослый мальчик, - спокойно ответила та, - К тому же, мы и вправду нехорошо поступили с ним, нужно было узнать его мнение, прежде чем выкупать машину. Пусть он придёт в себя, потом мы с ним поговорим и извинимся.
- Соня, у тебя что, совсем нет сердца? - не унималась Марицца, - Ему плохо, его нельзя оставлять одного!
- Доченька, сейчас ты ему ничем не поможешь, - тем же тоном произнесла сеньора Рей, - Дай ему успокоиться и самому разобраться. А теперь, давайте вернёмся за стол и продолжим ужин. Идём, Марицца.
Девушка ещё раз глянула на дверь, поколебалась несколько секунд, но всё же последовала совету матери. Пабло вышел на улицу. Уже совсем стемнело, зажгли фонари, было по-осеннему прохладно, но лёгкий, дувший с моря ветерок приятно освежал и даже как будто успокаивал. На душе у Пабло было премерзко, гнев и отчаяние, нахлынувшие на него в первые минуты после того, как он узнал «радостную» новость о машине, уже прошли, остались лишь усталость и разочарование. Кто бы мог подумать, что всё так обернётся! Ведь вечер начинался просто прекрасно, он надеялся, что сможет хоть ненадолго расслабиться, забыть о своих неудачах и почувствовать себя нужным, стать пусть на один вечер частью семьи. Но, как оказалось, всё не так просто – своей семьи у Пабло давно нет, а в чужую влезать бессмысленно. Как бы не относились к нему Соня с Франко, как бы не хотели ему помочь, они его не знают и не понимают. Они его просто жалеют – конечно, бедный мальчик, отец - бессердечный преступник, мать далеко, с деньгами напряжённо, как же тут не пожалеть, не посочувствовать? Если бы они только знали, что для него не может быть сейчас ничего более отвратительного, чем это самое сочувствие. Соня с Франко не виноваты, они не хотели его обидеть, даже той неосторожной фразой, что они любят его как сына и, наверное, он зря так грубо отреагировал, но ведь это ничего не меняет. В своём искреннем желании поддержать, они лишь в очередной раз доказали, что он не заслуживает ничего кроме жалости, даже понимания не заслуживает. Никто не может понять, что с ним твориться. И Марицца, его любимая Марицца, человек, ближе и роднее которого у него сейчас нет, тоже его не понимает. Один, опять один, - и странное дело, полгода назад, когда он, убегая от этого самого одиночества, предал отца, он думал, что спасётся, а оказалось, что судьба над ним посмеялась, и он всё равно остался один. Только сейчас стало ещё хуже, потому что он не мог придумать, куда теперь сбежать от одиночества, куда сбежать от самого себя.
Пабло шел, не разбирая дороги, просто шёл, чтобы хоть чем-то занять себя. Домой идти не хотелось - лежать там на кровати и разглядывать потолок предвещало медленное сумасшествие, всё-таки на улице было как-то легче, не давили стены и воздух был такой свежий и чистый.
Некоторое время спустя Пабло обнаружил, что забрёл в какой-то злачный квартал – дома вокруг больше напоминали нищие трущобы, полностью исписанные граффити и неприличными словами, фонари горели через один, а улицы, наверное, вообще никогда не убирались. В таких местах ночные прогулки не предвещали ничего хорошего, и Пабло уже подумывал поскорее отсюда убираться, но тут он заметил на углу какой-то бар, яркой вывеской предлагавший зайти. Что ж отлично, при таком настроении напиться это самое то, в конце концов раньше он всегда так делал. Как не крути, а алкоголь – друг человека, и в некоторых жизненных ситуациях от него больше проку, чем от всего остального. И Пабло вошёл внутрь с твёрдым намерением просадить здесь последние деньги и хоть на несколько часов забыться, напоить и одурманить навязчивые мысли, чтобы на всё было наплевать, а что будет потом - неважно. Пусть будет, что будет.
Бар был до отказа забит посетителями, в воздухе стоял смог от табачного дыма, такой густой и едкий, что слезились глаза. Играла громкая музыка, у пробегающих мимо официантов периодически с грохотом выпадали из рук подносы, сидящие за столиком люди о чём-то болтали, время от времени, выкрикивая отборные ругательства или разражаясь хохотом – контингент целиком соответствовал самому заведению, и от всего это голова шла кругом, и можно было мигом опьянеть без вина. Наконец, Пабло удалось пробраться к одному из свободных столиков, стоящему почти у самой сцены, которая сегодня пустовала. Наверное, в этот вечер концертов не было предусмотрено.
- Что будем заказывать? – спросила его подошедшая через несколько минут шлюховатого вида официантка, перекатывая от щеки к щеке жвачку.
- Пиво… Нет, лучше виски.
- Пятьдесят грамм, сто, сто пятьдесят?
- Давайте сразу всю бутылку.
Девушка вытаращила на него глаза и даже на мгновение перестала жевать свою жвачку:
- Уверены?
- Да, давайте быстрее, - сказал он поспешно, пока решимость ещё его не оставила.
Напоследок, она всё же кинула на него настороженный взгляд, будто ждала, что он передумает, а потом, поняв, что менять заказ он не собирается, ответила:
- Ну ладно. Одну минуту.
Оказалось, достигнуть поставленной цели, то есть напиться до беспамятства, не составило большого труда. Уже после пары бокалов, он почувствовал, как голова отказывается ему служить, мысли путаются, а всё тело опутывает липкая вязкая паутина, причём так, что уже почти невозможно пошевелить ни рукой, ни ногой. Это ему и нужно было – не видеть, не слышать, не чувствовать, просто раствориться в полутёмном, удушливом пространстве ночного клуба.
- Эй, дружок, - услышал он вдруг над ухом грубый мужской голос, - Ты в курсе, что занял чужое место?
Рядом с ним стоял здоровенный парень, с серьгой в левой брови и с таким количеством наколок, что на руках не осталось ни одного живого места.
- Это мой столик, дружок, - повторил он, - Так что будь так любезен, выметайся отсюда.
Лучше всего было так и сделать и не вступать с ним в перепалку – парень был взрослее и сильнее, но Пабло был уже слишком пьян, чтобы полагаться на здравый смысл, поэтому в долгу не остался:
- А кто сказал, что он твой? Я первый сюда пришёл.
- Кто сказал? Да здесь каждая собака меня знает, а тебе, малыш, рановато ещё посещать такие места…
Трудно представить, чем мог закончиться подобный обмен мнениями, если бы неизвестно откуда рядом с ними не появилась стройная женская фигурка, в которой Пабло даже сквозь смог и туман от сорокоградусных виски узнал Лусию. С ума сойти, как тесен мир, меньше всего он ожидал увидеть хрупкую, казавшуюся такой одухотворенной и эстетической, художницу в подобном заведении.
- Слушай, Кике, отстань от парня, ты, что, не видишь, он совершенно пьян, - обратилась она к верзиле, причём таким тоном, как будто знакома с ним уже сто лет.
- Этот парень не знает, с кем имеет дело, я ему сейчас быстро покажу, где его место…
- Ты можешь хоть один вечер обойтись без драки? – ничуть не смущаясь, отозвалась девушка, - Оставь его в покое, я сама с ним поговорю.
- Ну ладно, так и быть, - унялся Кике, - Но только ради тебя, конфетка, - и он протянул к ней свой мерзкий указательный палец, видимо собираясь слегка поддеть её за подбородок.
- Какая я тебе конфетка, придурок? – недовольно отозвалась Лусия, ловко от него увернувшись, - Давай, давай, проваливай отсюда побыстрей.
Пока Пабло с трудом соображал, что происходит, девушка подсела к нему за стол и несколько секунд смотрела на него с неподдельным изумлением, а потом спросила, с трудом перекрикивая общий шум:
- Пабло, что ты забыл в этом притоне?
- Не представляешь, как я рад тебя видеть, - совершенно искренне ответил он, - Выпьешь со мной?
- Обязательно… В следующий раз. А теперь, вставай, и пойдём отсюда, детям из приличных семей нечего делать в таких местах, - она попыталась поднять его из-за стола.
- А у меня нет семьи, Лусия, - с трудом выговаривая слова, произнёс Пабло, - У меня никого нет, понимаешь?
- Прекрасно понимаю, - ей всё же удалось вытащить его из-за стола, - Всё равно, ты и так достаточно выпил, тебе нужно на воздух… давай, обопрись на меня, пойдём.
Они принялись пробираться к выходу, и тут же Пабло, плохо сохраняющий равновесие, снёс стоящий на пути столик,
- Осторожно, осторожно, - крикнула Лусия, еле удерживая его на ногах, а потом с удивлением добавила, - Господи, Пабло, когда ты успел так напиться?
Свежий воздух и вправду пошёл ему на пользу – туман перед глазами постепенно рассеивался, мысли стали потихоньку проясняться, походке вернулась хоть какая-то твёрдость, и Лусии уже не нужно было постоянно следить за тем, чтобы он не споткнулся обо что-нибудь и не навернулся.
Незаметно они миновали квартал и вышли на пустынный берег – видимо Лусия в отличие от Пабло, хорошо знала эти места, впрочем, она была ещё и трезва, что позволяло ей с большим успехом ориентироваться на местности. Когда они подошли к морю, парень с облегчением опустился на песок и привалился к камню, всё-таки длительный рейд от бара до пляжа дался ему тяжело. Лусия неслышно присела рядом и как обычно закурила. Некоторое время они молчали, потом девушка с любопытством спросила:
- Ну, как? Полегчало?
- Вроде бы, - ему стало немного неудобно перед ней, в конце концов, он поставил её в неловкое положение, да и возиться с ним она не была обязана, - Спасибо тебе.
- Да не за что… Слушай, Пабло, - медленно произнесла она, - Меньше всего мне хочется лезть к тебе в душу, но что-то мне подсказывает, что если вдруг молодой симпатичный парень идёт и напивается до потери пульса в одном из самых злачных кабаков Буэнос-Айреса, то это значит, у него какие-то проблемы. Или я ошибаюсь?
- Нет, не то чтобы проблемы… Просто жизнь - дерьмо, - грустно заключил он, глядя куда-то вдаль.
Лусия усмехнулась:
- Ну не ты первый, не ты последний, кто так думает, и, тем не менее, мир от этого пока не рухнул. Может, скажешь, что случилось, вдруг легче станет?
Пабло посмотрел на неё – она так неожиданно возникла, ниоткуда, как фея из сказки; ведь они расстались даже не попрощавшись, и он думал, что никогда её больше не увидит, но вдруг он оказывается вместе с ней, здесь на пустынном пляже. Выходит, судьба, действительно, совершенно непредсказуема. А может и вправду ей всё рассказать, выложить начистоту наболевшее, висевшее камнем на сердце уже много-много дней подряд? Ей почему-то хотелось верить, ещё тогда, у Факу, когда он увидел её в первый раз, она показалась необычной, не из тех людей, с которыми он привык быть. Лусия жила другой жизнью, ему неведомой, но она казалась настоящей, искренней. Вдруг она сможет его понять, а ему, ему уже невмоготу держать столько боли и отчаяния в себе, а если не поймёт, посчитает подонком, как Факундо, или пожалеет как Соня с Франко, ну и пусть, хуже уже точно не будет.
- Ладно, я расскажу, - негромко ответил Пабло.
Говорить оказалось легче, чем он думал, слишком долго он продержал это в себе, слова рождались сами собой, а алкоголь не успевший покинуть его до конца, ещё больше развязывал язык. Он рассказал про отца, про Миранду, про бумаги, которые вытащил из сейфа, про то, как тяжело оказалось ему жить после предательства, как трудно справляться с проблемами, которых он не знал раньше, про то, что теперь не знает, как быть дальше.
Лусия слушала молча, не разу не перебив, не изменившись в лице, как будто речь шла о чём-то совсем заурядном, встречающемся на каждом углу. Пабло умолк и с лёгким волнением ожидал услышать её ответ, но она подозрительно молчала.
- Ну что, - спросил он после паузы, - Тоже скажешь, что я подлец и мерзавец?
- Да нет, не скажу, - голос её звучал очень спокойно, - Ты же переживаешь из-за того что случилось, значит не такой уж и подлец… Только я так и не поняла, зачем ты это сделал?
- Сам не знаю. Я запутался, испугался, что останусь совсем один. С отцом у нас давно не ладилось, мы даже не могли спокойно разговаривать друг с другом. Он помешался на своей политике, и я ему уже не был нужен. Я думал, что если отдам эти документы, то смогу остановить его, но я понятия не имел, что всё так далеко зайдёт. Если бы я мог в это не вмешиваться…
- А, знаешь, Пабло, - задумчиво проговорила Лусия, давя каблуком окурок, - Тебе бы всё равно не позволили остаться в стороне. Ты сын мэра, а потому, как говорят французы, noblesse oblige.
- Что?
- Положение обязывает. От тебя бы всё равно потребовали выбрать, на чьей ты стороне. Ты его сын, и, как бы странно это не звучало, должен за это отвечать.
- Значит я сделал неправильный выбор… Но другого у меня не было.
- А может, просто не стоило до этого доводить? Неужели же не было никакой возможности сохранить нормальные отношения с отцом?
- Нет, - решительно ответил Пабло, - Мы с ним говорили на разных языках. Что бы я не делал, всё было плохо, не так, как ему хотелось. При каждом удобном случае он мне напоминал, что я позорю род Бустаманте. Потом он всегда был против нашей группы, чтобы петь мне постоянно приходилось лгать ему, изворачиваться, а он так же лгал мне. Мы оба погрязли во лжи. Для отца не было вещи важнее, чем политика, он был готов использовать меня в своих интригах, лишь бы получить какой-нибудь очередной пост - парень вздохнул, - Отец не любил меня… никогда.
- Но он же не забывал про тебя. Вон, какую шикарную квартиру подарил, вдруг это тоже своеобразное проявление любви.
Пабло покачал головой:
- Он заваливал меня подарками, это правда, но вряд ли от большой любви. Просто он считал, что у сына мэра всё должно быть в лучшем виде. Иначе бы это отрицательно повлияло на его имидж… Я не помню, когда последний раз он говорил, что я ему нужен.
Лусия поджала губы:
- Иногда дорогие подарки тоже что-то да значат. А вот мой отец, за всю жизнь, палец о палец ради меня не ударил, зато все уши прожужжал тем, как сильно любит меня и как я ему нужна.
По её тону Пабло показалось, что в её семье также не всё гладко.
- У тебя тоже проблемы с родителями? – осторожно спросил он.
Девушка помолчала немного:
- Ну, теперь нет, потому что и родителей нет. А вообще… знаешь, Пабло, я хорошо тебя понимаю, я ведь, как и ты предала отца.
Он не поверил своим ушам – неужели он не ослышался? Такого просто не может быть, наверное, сегодня вечер сюрпризов:
- Правда? – с удивлением спросил парень.
Лусия улыбнулась ему:
- Не можешь поверить? Не ты один ошибаешься… Ну что ж, ты был со мной так откровенен, в таком случае, я тоже немного расскажу о себе…
Так вот, мой отец был очень талантливый скрипач, играл в оркестре в одном хорошем театре, причём играл виртуозно, мало, кому удалось достичь таких высот, как ему. Мамы у меня было – она ушла к любовнику ещё когда я была совсем маленькая, и с тех пор я про неё ничего не знаю. Растил меня отец, и всё бы было хорошо, если бы у него не начались проблемы в театре, завистников всегда хватало, они постоянно его терроризировали, а мой отец… он хорошо играл на скрипке, но совершенно не разбирался в жизни и не умел себя защищать. В итоге из театра его выгнали, и, как и следовало ожидать, он огорчился, сорвался, стал пить. В театр он не мог устроиться, а ничего другого не умел и не хотел делать, утверждая, что его руки созданы, чтобы держать смычок, а не чтобы «драить полы» или что-нибудь в этом роде. Я оказалась менее гордой, мне пришлось работать и официанткой и уборщицей и продавщицей, чтобы мы не умерли с голоду. Почти все деньги он пропивал, потому что уже не мог остановиться. Он постоянно твердил, что любит меня, что безумно мне благодарен, плакал, целовал, обнимал, а я всё больше и больше начинала его ненавидеть и думала: Бог мой, если ты меня любишь, хоть раз в жизни сделай что-нибудь ради меня! – Лусия перевела дух, - В общем, в итоге меня это всё достало, и я ушла из дома. Я его бросила, стала жить у своего парня, он давно предлагал мне к нему переехать. Как же мне было хорошо – я наконец-то перестала работать с утра до ночи, смогла рисовать, наслаждаться жизнью. Я про него не разу не вспомнила, веришь? Так я от него устала…
- А что было потом? – нетерпеливо спросил Пабло
- Потом… Потом, я всё-таки решила к нему наведаться, но к моему удивлению в его квартире уже жили другие люди. Оказывается, он порезал себе вены, вскоре после того, как я ушла. Не выдержал… И знаешь, что я испытала в тот момент? - Лусия повысила голос, - Гордость… Гордость за то, что такая тряпка, такой слабак как мой отец хоть раз в жизни оказался способным на мужественный поступок. Он впервые сам принял решение, причём мудрое – очистить землю от своего бессмысленного существования.
Лусия заметила, как Пабло изменился в лице от подобного признания, и поспешила добавить:
- Видишь, какой я была жестокой… Тогда мне было всего пятнадцать, пресловутый юношеский максимализм… Прошло довольно много времени, прежде чем я поняла, что предала отца, отказалась от него, даже не захотев понять. Ведь, в сущности, он не виноват, что родился слабым, что он всего лишь музыкант, а от музыкантов нельзя требовать слишком много. Я злилась на него, думала, что ненавижу, а он был как ребёнок – разве можно обижаться на ребёнка? - она вновь чуть-чуть помолчала, - Я не могу себе простить этого, также, как и ты сейчас… И скрипку с тех пор тоже ненавижу…
Пабло не знал что сказать – история Лусии была неожиданной, не вязавшейся с ней, немного шокирующей, но непохожей на его собственную. Он поступил с отцом ещё хуже, чем она, ведь Серхио никогда не бросал его, не пил, не заставлял работать, ничего такого, что было у Лусии, с ним не случалось. Отец заботился о нём, а он этого даже не видел, не замечал, словно это было само собой разумеющееся, словно по-другому и быть не может.
Пабло вдруг вспомнил о Вико – её отец всякий раз избивал ее, чуть ли не до полусмерти, а она ничего не говорила, просто замазывала синяки пудрой и приходила в колледж, как ни в чём не бывало. И даже близкие подруги не всегда знали, что с ней происходит. А о том, какое чудовище его собственный отец, не слышал, наверное, только глухой, - так часто он любил жаловаться на судьбу, пославшую ему в родители Серхио Бустаманте. Ему вдруг стало нестерпимо стыдно за то, что он постоянно склонял отца на всех углах, совсем не имея права этого делать. Ведь он никогда не пытался его понять, ничего не делал для того, чтобы наладить их отношения, просто требовал и требовал как капризный ребёнок, ничего не давая взамен. Конечно, отец всегда был деспотичным, не терпел возражений, иногда даже поднимал на него руку, унижал, но может быть это было не со зла, может он просто не знал как выразить свои чувства, может желал их скрыть. Но так хотелось верить, что отец хоть немного его любил, что причина произошедшего между ними кроется не в ненависти, а в недопонимании, в том, что они оба заупрямились и просто не захотели сделать шаг навстречу! Но разве можно теперь об этом узнать?
- Наверное, ты права, - проговорил, наконец, Пабло, - Возможно всё было поправимо… А мы ничего для этого не сделали. Ни я, ни он…
- Но ведь и сейчас ещё всё поправимо!
- Нет, теперь, я его предал, он меня никогда не простит.
- Обычно родители имеют свойство прощать своих детей. Сходи к нему, Пабло, попробуй поговорить, скажи, что чувствуешь.
- Нет, я ни за что на это не решусь! – быстро ответил Пабло, даже не раздумывая, - Ты не знаешь моего отца – он меня на смех поднимет, когда увидит. Как всегда скажет, что я полное ничтожество и пришёл к нему только потому, что остался без денег. Я уже всё это слышал…
- Прошло время, - задумчиво произнесла Лусия, - Многое могло измениться.
Пабло опять покачал головой:
- Нет, нет, я не могу… Может быть потом, но сейчас мне духу не хватит посмотреть ему в глаза…
Они просидели ещё некоторое время, молча, погружённые в свои мысли. Хмель прошёл, но на место опьянения пришла головная боль и дикая усталость. Хотелось лечь прямо здесь и проспать целые сутки. Ночь выдалась странной, путанной, но от разговора с Лусией ему стало легче, может оттого, что удалось выговориться, или потому, что он узнал её историю, или просто потому, что почувствовал, что не один.
На горизонте появились первые лучи восходящего солнца. Так быстро пролетело время, незаметно для них обоих наступило утро. Лусия приподнялась с песка, отряхнула джинсы:
- Я, пожалуй, пойду. Всё-таки мне скоро надо на работу.
- А я наверное останусь ещё. Здесь так тихо, и море утром красивое.
Лусия кивнула:
- Да, море красивое. Пока, Пабло.
- Пока. И спасибо тебе… ты мне очень помогла.
Она улыбнулась и пошла вдоль берега, зачёрпывая песок туфлями – такая маленькая и хрупкая на фоне бескрайнего моря.
Вдруг Пабло заметил, что у камня, где она сидела что-то поблёскивает в лучах восходящего солнца, это оказалась её зажигалка, наверное, оборонила, когда вставала. Пабло поднял её, Лусия уже далеко ушла, догонять её было бессмысленно. Он покрутил зажигалку в руках – она была необычной, как и её хозяйка, с изображением Дженис Джоплин, и откуда она такую только взяла? Пабло положил её в карман, может, удастся отдать при случае, и снова присел на песок – море сегодня так красиво.

На самые последние деньги он добрался на такси до дома и тут же завалился на кровать. Голова ужасно болела, казалось, что мозг буквально прилип к затылку, и хотелось только одного – спать, спать, спать. О том, чтобы идти в колледж Пабло даже не думал, - не было ни сил, ни желания. Он с наслаждением опустил голову на подушку, с мыслью не отрывать её как минимум сутки, но ему показалось, что, как только он закрыл глаза, в дверь раздался оглушительный звонок, такой резкий и нестерпимый, что казалось, будто сейчас с потолка посыплется штукатурка. Пабло с неохотой поднялся и спустился вниз.
- Марицца, милая, - а это была именно она, - Что ты трезвонишь в такую рань, я умираю, как хочу спать…
- Какую рань, Пабло, два часа дня! Куда ты пропал, я всю ночь тебе звонила, я чуть с ума не сошла!
- Ты же знаешь, что у меня мобильник отключён за неуплату. Я не мог ответить.
- Где ты был, Пабло? – настороженно посмотрела на него Марицца, - Ты себя в зеркало видел? На кого ты похож, да от тебя же за километр несёт алкоголем. Я так и знала, что добром это не кончится! – она уже почти кричала.
- Марицца, пожалуйста, успокойся. Я выпил немного, ну и что?
- Пабло, - голос её дрогнул, - А это что такое? – она подняла с пола маленький блестящий предмет. О, чёрт – зажигалка Лусии, наверное, выпала из кармана, а он даже не заметил.
- Откуда это? – она старалась говорить как можно твёрже, - Насколько мне известно, ты не куришь, а из твоего окружения, я знаю только одного человека, кому это может принадлежать… Пабло, эта девица, художница со студии, была здесь?
- Да нет, не было её здесь, - торопливо начал он, - Просто случайно встретились в баре, поговорили. Она её выронила, а когда я это увидел, она уже ушла. Я подобрал, думал, вдруг отдам при случае. Понимаю, что глупо звучит, но так и было, правда…
Он с надеждой посмотрел ей в лицо – хоть бы она ему поверила. Пабло уже и сам пожалел, что подобрал эту проклятую зажигалку; подумаешь, купила бы Лусия себе новую. Но тогда он вообще плохо соображал, что делает.
Марицца скривилась:
- Пабло, а ты сам-то веришь в то, что говоришь? Ты болтался неизвестно где, напился, а теперь, оказывается, был ещё и не один! А я-то глупая, волновалась! Зря, ты видно неплохо провёл время.
- У меня нет никаких доказательств, просто поверь, - тихо сказал он, - Я никогда не давал тебе повода думать, что с кем-то тебе изменяю, потому что люблю тебя. Мне никто кроме тебя не нужен, и ты это знаешь.
Марицца колебалась, но видимо подозрительность взяла вверх:
- Больше всего я не люблю, когда меня держат за дуру, - выпалила она и вышла из квартиры.
Пабло вздохнул и присел на диван – не поверила. Трудно было, конечно, поверить, но всё-таки… Видимо, они так ничему и не научились в своих отношениях – споткнулись о первый же камень, спасовали перед первой же трудностью. Вышло всё ужасно глупо, нелепо, но что теперь сделаешь?

Марицца ворвалась к себе в комнату и что было силы хлопнула дверью. Она была вне себя от злости – как Пабло мог так с ней поступить? Ведь у них было всё просто замечательно, во всяком случае, она так думала, а оказалось, он снова её обманул. Вот идиотка! – сказала себе Марицца, залезая с ногами на кровать и откидывая попавшуюся на пути цветную подушку, - снова наступила на те же грабли!
Наблюдавшая за всем этим Лухан отложила книгу, которую читала до прихода подруги, и, выждав секундную паузу, спросила:
- Что случилось, Марицца?
- Ничего, - резко бросила та, - Если не считать, что в очередной раз я выглядела полной дурой.
- Пабло? – с любопытством поинтересовалась Лухан.
- Не напоминай мне о нём! Иначе я прямо сейчас лопну от злости!
- Что вы опять не поделили?
Марицца сложила руки на груди и насупилась:
- Он мне изменил, - ответила она, глядя в пол.
Лухан негромко рассмеялась:
- Ты шутишь? Этого быть не может!
- Я тоже так думала, но, как видишь, может. Я считала, что Пабло стал другим, но оказывается он, как был бабником, так им и остался.
- Да с чего ты взяла? – Лухан всё никак не могла поверить.
- Мы с ним слегка поссорились, и он ушёл, неизвестно куда. Я всю ночь не могла заснуть, переживала за него, а утром он заявился в таком виде, что мне сразу стало не по себе...
Не хватало только следов губной помады на рубашке! – презрительно фыркнула Марицца
- Но ведь их же не было, - разумно заметила подруга.
- Лухан, он всю ночь пил в каком-то баре, да ещё и не один. С ним была эта художница со студии Факу, помнишь, я тебе про неё говорила? Пабло уверяет, что они случайно встретились и просто разговаривали, но я-то не дура...
Лухан озадаченно на неё посмотрела:
- И это всё? А ты не допускаешь мысли, что он сказал тебе правду? Люди иногда действительно случайно встречаются и разговаривают, что здесь такого?
- С каких это пор ты его защищаешь? – напустилась на подругу Марицца, - Ещё совсем недавно ты была против наших отношений, уверяла, что он подлец и обязательно меня обманет. Что вдруг с тобой случилось?
Лухан села на постели и обняла руками колени:
- Знаешь, если бы ты мне всё это рассказала хотя бы год назад, я бы и вправду не стала его защищать. Но Пабло так изменился, теперь он совсем другой человек. А потом, Марицца, вспомни, скольким он пожертвовал ради того, чтобы быть с тобой. Он тебя любит, очень любит, это слепому видно. Зачем ему тебе изменять?
Марицца задумалась, а потом спросила, с лёгкой неуверенностью в голосе:
- Ты считаешь, я зря так отреагировала?
-Уверена. Как всегда, ты вспылила не подумав. А теперь сама мучаешься и его мучаешь. Не придумывай себе проблем.
Марицца всё ещё сомневалась:
- Ты не видела эту Лусию, у неё на лбу написано: «стерва». И к тому же, я уверена, она сразу положила на него глаз. Ты представить не можешь, как я ревновала, когда Пабло работал у Факундо. Как подумаю, что он там с ней, - у меня сердце сжимается. Я так боялась, что он однажды придет оттуда, и я почувствую запах чужих духов или ещё что-нибудь в этом роде... Что ты на меня так смотришь? - спросила девушка, заметив изумлённый взгляд подруги.
- Марицца, да ты ненормальная! – Лухан покрутила пальцем у виска, - Ты сама себя накручиваешь и выдумываешь, Бог знает что! Оглянись вокруг – в колледже полным-полно симпатичных девчонок, Пабло ни на одну из них не смотрит, потому что любит только тебя. Чем эта твоя Лусия лучше других?
- Она красивая, - задумчиво проговорила Марицца, - И взрослее меня... Пабло мог обратить на неё внимание... Хотя, ты, наверное, права. Я сама себе всё придумываю.
- Ну, вот видишь.
- Просто, - она запнулась, - Я очень боюсь его потерять, потому и ревную.
Лухан покусала губы и придвинулась к ней поближе:
- Так ты скорее его потеряешь. Помнишь, что было у меня с Маркосом? Стоило мне начать его контролировать, как он тут же меня бросил. Парни не любят, когда у них стоят над душой или в чём-то их подозревают. Своей ревностью ты только испортишь отношения, уж я-то знаю.
Марицца сидела молча, раздумывая над словами подруги, теперь ей самой уже казалось произошедшее между ними сегодня нелепым. И скандал она закатила тоже, наверное, зря, ведь Пабло и в самом деле не давал ей поводов для подозрений.
- Завтра же поговорю с ним, - наконец, сказала она, - Надеюсь, он не сильно обиделся за ту сцену, что я ему устроила.
Лухан одобрительно кивнула ей головой.
За несколько минут до начала урока Пабло лихорадочно списывал у Гидо домашнее задание по математике. В прошлый раз учительница обещала лично проверить, как он справится с задачами, но Пабло естественно про это напрочь забыл и вспомнил только перед самым уроком. Зато он был уверен, что математичка уж точно о своём обещании не забудет, а это было чревато неизвестно какой по счёту двойкой и последующими за ней неприятностями.
- Слушай, откуда здесь взялся квадрат, его точно не должно быть, - по ходу дела Пабло ещё пытался вникать в списываемое, - Ты уверен, что это правильно?
- Спрашиваешь! Я взял конспект у моей Лауриты, она же гений в математике. Впрочем, как и во всём остальном. Или ты сомневаешься?
- В том, что она гений я не сомневаюсь, я не уверен, что ты не наделал ошибок, пока списывал... Ладно, некогда разбираться, - он глянул на часы, - Чёрт, ничего не успеваю.
- Кстати, я тебя вчера весь вечер пытался дозвониться, что у тебя с телефоном?
- Деньги закончились... Я сам без мобильника как без рук. Слушай, Гидо, - он оторвался от тетради, - Одолжи мне заплатить за телефон, а?
- Пабло, я бы рад, но сам на мели...
- Гидо, не будь свиньей, - Пабло с укоризной посмотрел на него.
Тот слегка покраснел – наверное, вспомнил, что друг давно уже не находится в том завидном положение, в котором был когда-то раньше:
- Извини, я сейчас, - и он полез за кошельком.
В это время в класс вошла Марицца, вначале она немного постояла у двери, потом приблизилась к ребятам и сказала негромко:
- Пабло, можно тебя?
- Не видишь, он занят, - не удержался от комментариев Гидо. Он уже знал про их ссору и ввиду глубокого и искреннего сочувствия Пабло не смог отказаться от соблазна отпустить в её адрес какую-нибудь колкость.
- Я не с тобой разговариваю, - огрызнулась Марицца, - Пабло, пожалуйста...
- Оставь нас, ладно? – обратился Пабло к Гидо, не глядя на девушку.
Лассен оценивающе посмотрел на Мариццу, как будто раздумывал, выполнить его просьбу или нет, а потом немного недовольно произнёс:
- Ну, так и быть... Не обижай его, - последнее было уже адресовано Марицце, и он неторопливо вышел из класса.
Девушка села напротив Пабло - он, не поднимая головы, продолжал списывать домашнее задание. Марицца замялась – ей так хотелось с ним поскорее помириться, забыть о том дурацком вечере и скандале, напрасно устроенном ею накануне. Но для этого нужно было попросить прощения, признать, что она была неправа, а Марицца так не любила этого делать! Наконец она собралась с силами, но каждое слово давалось ей с трудом, а от волнения руки сами собой крутили пуговицу форменной рубашки:
- Я хотела сказать, - Марицца опустила глаза, - Что... что была неправа. Я... подумала и... знаешь, я поняла, что мне не в чем тебя подозревать и, я зря устроила ту нелепую сцену ревности... В общем, прости меня, - она перевела дух и посмотрела на него, ожидая реакции. Пабло лишь перевернул страницу конспекта, продолжая делать вид, что его это не касается.
Ей не понравилась его безучастность. В глубине души она ожидала совсем другого, надеялась, Пабло обрадуется, когда узнает, что она поняла свою неправоту и тут же простит её. Но сейчас, пока он не проявил почти никаких эмоций, Марицца оказалась в замешательстве и не могла придумать, как вести себя дальше.
- Ты меня слышишь? – нетерпеливо спросила Марицца.
- Слышу, - парень, наконец, оторвался от математики, - Ты поняла, что я тебе не изменял, и тебе не в чем меня подозревать. Я это слышал.
- И что? – осторожно спросила Марицца, - Ты меня прощаешь?
- Да, - спокойно ответил Пабло, - Прощаю.
Марицца просияла – у неё сразу же отлегло от сердца:
- Это же просто здорово, - она кинулась его обнимать, - Спасибо, любимый...
- Подожди, подожди! – остановил её Пабло, - Теперь выслушай меня, пожалуйста.
- Что-то не так? – девушка насторожилась: в его голосе прозвучали какие-то недобрые нотки. В памяти тут же всплыл недавний разговор с Лухан. Марицца с опаской заглянула ему в глаза, стараясь угадать, что с ним происходит, но его взгляд как-то рассеянно блуждал по парте и совсем ничего не выражал.
- Марицца, ты видишь, что у нас ничего не выходит, - негромко произнёс он.
Внутри у неё всё похолодело:
- Что ты имеешь в виду?
Пабло убрал со лба волосы и продолжил так же тихо:
- Ты по-прежнему мне не доверяешь. Я уже не помню, который раз по счёту мы пытаемся начать по новой наши отношения и опять спотыкаемся на одном и том же. Ты вечно находишь повод во мне усомниться.
Марицца растерялась:
- Пабло, я просто ошиблась... Это со всеми бывает...
- Да, конечно, но, вспомни, сколько раз это повторялось? Что бы я не говорил, что бы не делал, ты всё время ждёшь подвох, думаешь, как бы я не причинил тебе боль, не обидел, хотя я из кожи вон лез, чтобы доказать, как сильно люблю тебя и никогда не сделаю ничего плохого... Помнишь Хавьера? Сколько раз он тебе врал, подставлял, а ты продолжала ему верить, ему, не мне... Даже после того как он использовал твою подругу, ты всё равно послушалась его... А я... Иногда мне кажется, я последний человек, которому ты поверишь. Знаешь, ко многому можно привыкнуть, закрыть глаза, смириться, но у нас ничего не получится, пока мы не научимся доверять друг другу.
- Поставь себя на моё место, - не сдавалась Марицца, - Как бы ты отреагировал?
- Я бы поверил, - не задумываясь, ответил он, - Да, поверил, потому что знаю, что ты не способна мне изменить... Наверное, в этом между нами разница.
- Так получилось, - Марицце совсем не нравился весь этот разговор, а его последняя фраза больно кольнула. Она с трудом представляла, к чему он клонит, и это начинало её слегка раздражать. – Я же уже извинилась. Что я ещё должна сделать?
- Ничего. Но, пойми, так дальше нельзя. Я не могу жить в постоянном страхе, что ты снова начнёшь в чём-то меня подозревать... Я не знаю, почему так происходит. Может быть потому, что мы слишком часто причиняли друг другу боль...
Марицце показалось, что земля уходит у неё из-под ног. Его грустный тон, его горькие слова могли значить только одно – то, чего она так боялась всё это время. Господи, как же Лухи была права!
- Ты хочешь сказать..., - неуверенно начала она.
- Давай на этом закончим, - медленно произнёс парень, - Пока ещё не поздно остановиться. Дальше будет только хуже... У нас всё равно ничего не выйдет, - он отвёл взгляд в сторону.
Ему было тяжело говорить, слышать свои собственные слова, ещё тяжелее было смотреть в глаза Марицце.
- Но почему, Пабло? - живо отозвалась она, - Один раз, всего лишь один раз мне стоило ошибиться и ты хочешь разрушить всё, что между нами было!
- Дело не в тебе. Просто этот случай позволил мне кое-что понять. Наши отношения давно разбились, словно чашка. Как не склеивай осколки, а всё равно прежней она уже не станет. Наверное, тебе нужен кто-то другой... Тот, кто тебя никогда не обманывал, кому бы ты могла доверять.
- Мне нужен ты, Пабло! - в отчаянии выкрикнула Марицца, - Я люблю тебя...
- Без доверия любви не бывает...
Марицца помолчала несколько секунд – слёзы подступили к горлу, она не знала, как ещё раскрыть ему глаза, что ещё сказать, чтобы убедить его в своей любви.
- Пабло, - почти шёпотом проговорила она, - Неужели ты думаешь, я бы стала спать с тобой, если бы не доверяла?
Пабло ждал и боялся этого железного аргумента – ведь Марицца позволила ему подойти к себе так близко, как никому прежде не позволяла, и, став её первым мужчиной, он думал, что теперь она будет принадлежать ему целиком и полностью, что теперь всё станет лучше, чем раньше. Но этого оказалось мало – физическая близость не разрушила между ними непреодолимо высокую стену недоверия, которую они незаметно для себя возводили всё время, что знали друг друга. Иллюзия любви, вот, что это было – вчера утром он неожиданно это понял – они так ничему и не научились.
- Тут другое, Марицца, - Пабло не знал, как сказать лучше, о том, что было у него сейчас на душе - Поверь, ты скоро забудешь...
Она вспыхнула – какую чушь он несёт! Ей хотелось сказать, что он заблуждается, что сам не понимает, о чём говорит, но в этот момент зазвенел звонок, в класс стали входить ученики – шумные, весёлые, занятые сами собой, ничего не знающие об их только что разыгравшейся маленькой трагедии. Они поглотили её в одночасье, и Марицца уже не знала, что говорить – от отчаяния ей только ужасно захотелось разрыдаться прямо здесь, но она изо всех сил подавила в себе это желание – никто не должен увидеть, как она плачет.
- Знаешь что, - на неё неожиданно нахлынула необъяснимая злость, - Пошёл ты к чёрту, Бустаманте!
Она выскочила из класса, глотая слёзы, а Пабло опустил голову на парту – оказалось больнее, чем он думал. Осталось лишь убеждать себя, что так и вправду будет лучше для них обоих.
Марицца приехала домой, в колледже она не могла больше оставаться. На её счастье Соня была у себя в театре, а Франко ещё рано утром уехал на работу. Она зашла в свою комнату и, бросившись на кровать, наконец, дала волю слезам. Давно уже она так не плакала – сердце разрывалось от обиды, боли, собственного бессилия. Марицца думала, что они с Пабло больше никогда не будут ссориться, выяснять отношения, а хватило всего одного случая, чтобы сломать то, что им с таким трудом удалось создать. Всё произошло так быстро, - нелепая история с машиной, глупая сцена ревности и, наконец, его упрёки, а она даже не успела ничего возразить. Отношения исчезли, как утекает песок сквозь пальцы, и она ничего не сделала, чтобы их спасти. Почему так случилось, почему так быстро, и неужели же теперь совсем ничего не исправить?
Когда слёзы немного утихли, Марицца принялась за их любимое в разлуке занятие – воспоминания. Воспоминания, которые тут же одно за другим стали возникать в её голове, не давая никак успокоиться. Перед глазами поплыли события, теперь казавшиеся уже такими далёкими – их прогулка в парке, после того, как Пабло выпустили из тюрьмы, танец, когда они оба были такими счастливыми, беззаботными, гастроли по Латинской Америке, на протяжении которых, они не отходили друг от друга, никого и ничего не замечая вокруг. Затем Марицца вспомнила их «первый раз», летом, у него в квартире, когда она искусала себе губы в кровь, лишь бы не закричать от дикой боли, внезапно пронзившей её. Но потом всё-таки не выдержала и разревелась как дурочка у него на плече – то ли от боли, то ли от переполнившего её нового, незнакомого чувства, которое она тогда ещё не умела выразить толком. А он уговаривал её, умолял успокоиться, и в его глазах она прочитала настоящий испуг, - наверное, до неё ни одна девушка не плакала в его постели. Марицца сглотнула, внутри, как тогда, всё затрепетало, и на неё нахлынула новая волна слёз. Чтобы хоть как-то сдержаться она вцепилась зубами в подушку, - кретин, уверял, что она забудет. Конечно, легко ему говорить, что он в этом понимает! Нет, Марицце никогда такое не забыть.
Она так боялась его потерять; всё это время, что они были вместе, она до конца не могла поверить своему счастью, тому, что теперь им ничего не мешает начать всё заново, что больше не нужно скрывать свои чувства. Наступило волшебное время любви, нежности, которое, никогда уже не должно было закончиться. И вроде бы ничто не должно было омрачать их долгожданное счастье, но в глубине души Марицца боялась, ужасно боялась, что в один прекрасный момент Пабло скажет, что больше не любит её, что в его жизни появилась другая или что-нибудь ещё, что помешает им быть вместе. Слишком долго они шли к этому, пролили реки слёз и перетерпели столько обид, что их новоиспеченное счастье выглядело мимолётным и недолговременным, казалось, вот-вот сказочный сон закончится, и их злоключения начнутся вновь. Марицца гнала прочь эти мысли, убеждала себя, что Пабло любит её, и всё у них будет замечательно, просто она ещё не привыкла к такой жизни, где счастье не редкое мгновение, а новый смысл, предел к которому они так мучительно стремились. Но и тут всё было не так гладко, как ей хотелось, в их отношения опять вмешался Серхио, и Марицца не могла не видеть, как Пабло плохо, как он переживает, волнуется, тщетно старается скрыть свои проблемы от окружающих. Она чувствовала, как он отдаляется от неё, от друзей, даже от музыки, которая раньше всегда была ему панацеей, замечала, как подолгу молчит, уставившись в одну точку, понимала, что он не рассказывает ей и половины того, что происходит у него внутри. Марицца не знала, как ему помочь, ей хотелось, чтобы он вернулся к прежней жизни, избавился от депрессии, в которую его вогнали обстоятельства, но что бы она ни делала для этого, всё оказывалось тщетным. Ни уговоры, ни её ласки и заверения, что пройдёт время и всё изменится к лучшему, нужно только лишь немного потерпеть, не помогали. Пабло всё больше уходил в себя, и Марицца снова боялась, что потеряет его, совсем перестанет понимать, что с ним твориться и всё то, что им удалось создать таким нелёгким трудом, разрушится. А повод не заставил себя ждать – она сорвалась, поддалась этому страху, который жил в ней всё последнее время, и вот сейчас она лежит и убивается горем, оттого что так и не смогла сберечь своё счастье.
Дверь в комнату тихонько отворилась и на пороге появилась Соня Рей, наверное, только что вернулась из театра. Увлёкшись своими мыслями, Марицца совсем потеряла счёт времени.
- Мия сказала мне, что ты рано ушла из колледжа, - мать присела на краешек кровати, - У тебя что-то случилось?
- Ничего, - буркнула Марицца, поглубже зарываясь в подушку: почему нужно обязательно приставать с расспросами, неужели нельзя просто оставить её в покое?
Соня погладила её по голове и тихонько прошептала:
- Ты плачешь, доченька, я же вижу... Что с тобой?
- Я же сказала, ничего. Отстань! – девушка отвернулась от неё к стене.
- Скажи мне, тебе сразу станет легче, - Соня сделала небольшую паузу, - Это как-то связано с Пабло?
От упоминания его имени Марицца разразилась новым потоком рыданий:
- Я так и думала, - удовлетворённо проговорила Соня, - Вы поссорились? Он никак не может забыть про историю с машиной?
- Он меня бросил, мама! – в сердцах крикнула Марицца, вскочив на постели, - Понимаешь? Я ему больше не нужна!
Сеньора Рей на секунду изменилась в лице, но потом улыбнулась и постаралась говорить как можно непринуждённее:
- Мариссита, детка, ты наверняка всё преувеличиваешь, сколько раз вы уже ссорились? Вы помиритесь, вот увидишь...
- Мама, ты оглохла? Он меня бросил, по-настоящему, сказал, что у нас ничего не выйдет!
- Но почему вдруг? Что случилось?
Марицца всхлипнула:
- Я его приревновала, устроила скандал на пустом месте, потом поняла, что ошиблась, хотела извиниться, а он... он начал говорить о том, что между нами нет доверия, что я всегда буду его в чём-то подозревать, что нам нужно расстаться, пока не стало ещё хуже... Я всё испортила, мама, - слёзы градом текли из её глаз.
- Девочка моя, - Соня прижала её к груди, продолжая ласково гладить по волосам, - Ну не плачь, пожалуйста, не плачь... Всё образуется, просто Пабло обижен, потому так и сказал. На него сейчас много всего свалилось, ему нелегко, а тут ещё мы с этой машиной, потом ты ему не поверила... Но пройдёт время, и всё утрясётся, послушай меня.
Марицца отрицательно покачала головой:
- Нет, не утрясётся. Ты бы видела его глаза, когда он мне всё это говорил, - он во мне разочаровался.
Соня помолчала немного, а потом спросила осторожно, чтобы не ранить её лишний раз:
- Марицца, а почему ты подумала, что он тебе изменяет?
- Не знаю, - девушка вытерла слёзы краешком простыни, - Вернее знаю... Помнишь, я говорила тебе, что боюсь стать ему неинтересной, что он может встретить кого-нибудь другого? Вот и сейчас то же... Я испугалась, очень испугалась за наши отношения. Я не в нём не уверена, а в себе... Иногда я думаю, почему он со мной? Ведь я не такая красивая, как и половина девочек в колледже, у меня сложный характер, я столько гадостей ему сделала, хотя в этом мы и квиты, но всё равно... Что его держит? И тогда я понимаю, что не знаю, и меня охватывает такой ужас: что будет, если я не смогу сберечь наши чувства? Как сейчас... не смогла...
Сеньора Рей озабоченно покачала головой:
- Марицца, нельзя так себя мучить. Если ты не избавишься от этих комплексов, дальше будет ещё сложнее. И запомни, милая, любят совсем не за красивое лицо и не за хороший характер, любовь возникает неоткуда, сама собой, просто в один прекрасный миг люди понимают, что нужны друг другу, и что бы не случилось, они хотят быть вместе, делить радости и горе. И этому не нужно искать причин, не нужно бояться, а надо радоваться и благодарить судьбу за то, что она подарила тебе настоящую любовь.
- Я ничего не знаю, мама, - Марицца снова легла на подушку, - Я только чувствую, что мне очень больно...
Соня накрыла её одеялом и поцеловала:
- Отдохни, доченька. Тебе нужно поспать, а завтра мы решим, как быть дальше. Не плачь, ничего не бывает непоправимого.
Потом она погасила свет и вышла из комнаты.
Пабло задумчиво покусывал кончик карандаша, находясь в какой-то прострации, которая, впрочем, являлась в последнее время обычным его состоянием. Наверное, когда все мысли уже передуманы, а надежды потеряны, мозг отключается, чтобы передохнуть и хоть ненадолго расслабиться, вместо него начинает работать равнодушное отупение и безучастность как последнее средство против жестокого и несправедливого мира.
- Пабло, очнись, - Томас пощёлкал пальцами перед его носом, - Не куксись, подумаешь, получил очередную двойку – одной больше, одной меньше, какая разница?
Ах да, двойка! Конечно, математичка оказалась умнее, чем он мог себе представить, и без труда вычислила, что задачи списаны, да ещё и с ошибками, и не постеснялась отметить этот факт в журнале. Действительно, ещё одна пара, а он уж про неё как-то и забыл.
- Да причём тут двойка, - Пабло вздохнул, - Я думаю о Марицце...
Томас сочувственно посмотрел на него:
- Знаешь, мне кажется, ты правильно сделал, что расстался с ней. Она тебе не пара.
- Но я люблю её. Хотя так устал... почему она никак не может мне поверить?
- Смирись, Пабло, это уже не лечиться. Марицце проще поверить, в то, что завтра наступит конец света, чем в твои слова. Честно говоря, я никогда особо не верил в ваши отношения, вы очень разные.
Пабло пожал плечами:
- Это мне в ней и нравилась, она всегда казалось особенной, ни на кого не похожей. У неё ужасный характер, временами она упряма до безумия, но это всё ерунда, по сравнению с тем, что мы совсем не умеем вместе решать проблемы. Чуть что не по её, она устраивает истерику и обвиняет меня во всех смертных грехах. Сколько раз мы начинаем всё заново, и опять спотыкаемся на одном и том же – какой-то замкнутый круг. Я устал от этого, а без неё..., - Пабло грустно улыбнулся, - Без неё мне плохо. Что делать, Томас?
- Не знаю, - честно признался тот, - Я никогда не понимал, что у вас там происходит.
- Я сам ничего не понимаю... Ладно, я пойду.
- Куда ты, сейчас?
Пабло вытащил из кармана зажигалку Лусии и подбросил её на ладони – на свету блеснула улыбка Дженис Джоплин:
- Пойду, отнесу. Зря, что ли подбирал, в конце концов, из-за этой штуковины всё и началось, хотя... – он повертел её в руках, - Может и раньше. Пока, Томас.
Идти нужно было на студию Факу – место с недавних пор вызывающее у него омерзение, но найти Лусию где-то ещё не представлялось возможным. Можно было, конечно, на всё это махнуть рукой, но если уж он тогда подобрал эту дурацкую зажигалку, поссорился из-за неё с Мариццей, выкидывать теперь её было как-то совсем нелепо. К тому же ему хотелось увидеть Лусию, сказать её ещё раз спасибо за тот разговор. Ну и встретиться с Факундо шансы были невелики – в это время на студии его, как правило, не было, да и мастерская Лусии находилась далеко от его каморки. Старый пропуск ещё действовал, и он без труда вошёл на студию.
Факундо всё же был здесь, но на его счастье Лусия, как и обычно, так громко с ним ругалась, что Пабло успел заметить его раньше и спрятаться за колонну, переждать, пока он не уйдёт. Факу стоял в дверях и видимо давно собирался ретироваться, но бесконечный поток упрёков Лусии заставил его задержаться. Впрочем, они не сильно его задевали – девушка вечно его подкалывала и цеплялась по мелочам, наверное, испытывая от этого какое-то эстетическое удовольствие, поэтому он уже давно привык к подобного рода эскападам и научился не реагировать.
- Факу, я когда-нибудь говорила, что ненавижу тебя? – раздался её возмущённый голос.
- Раз сто, дорогая, ну или двести, - проговорив это, он, наконец-таки, не выдержал и отправился к себе.
- Так вот я тебе ещё раз повторю, - Лусия высунулась в коридор и, сложив руки рупором, крикнула ему вслед, - Я тебя ненавижу!
Пабло увидел, что проходящий как раз мимо него Факундо, усмехнулся, но не обернулся и совсем скоро исчез за поворотом бесконечно длинного коридора. На всякий случай Пабло подождал ещё несколько секунд и вышел из своего укрытия.
- Привет, - слегка неуверенно произнёс он.
Лусия как будто бы удивилась увидев его здесь:
- Привет. Не ожидала, что тебя привело?
- Я к тебе.
- Да? Ну, заходи... - она толкнула дверь ногой.
Пабло достал из кармана зажигалку:
- Смотри, что я принёс. Ты выронила тогда.
Лусия радостно рассмеялась:
- Пабло, спасибо тебе... А я так расстроилась, когда потеряла её. Знаешь, она мне очень дорога. Я купила её в Париже, на Монмартре. Такой больше нигде нет.
Ну, хоть какая-то польза от всей этой нелепой истории, - подумал он про себя, - значит, всё-таки подобрал он её тогда не совсем напрасно.
- Ещё я хотел поблагодарить тебя, за тот вечер... Наверное, я выглядел тогда полным дураком. Ты мне очень помогла, спасибо.
- Все мы иногда выглядим дураками, - ответила Лусия, - Главное, не бояться этого признать. Тебе не за что меня благодарить.
Она снова улыбнулась, и Пабло в который раз поймал себя на одной и той же мысли: до чего же у неё тёплая улыбка. Он огляделся по сторонам - ремонт за последние месяцы продвинулся – потолок уже наполовину был усеян всё теми же пёстрыми бабочками, такими же лёгкими и воздушными, как и нарисовавшая их художница. На противоположной стороне, которую они вместе так старательно красили, появился огромный наполовину распустившийся жёлтый цветок, грациозно склонивший хрупкую бледную головку.
- Не слишком ярко, как думаешь? – спросила Лусия, взбираясь на стремянку.
- Мне нравится, - честно признался Пабло. И вправду, когда смотришь на нечто подобное, на душе становится веселее. От её рисунков вся комната была словно залита ласковым солнечным светом.
Тем временем, Лусия решила сотворить нечто странное. От верхней ступеньки стремянки к окну была проложена какая-то хлипкая досочка, заляпанная краской. На самом её краю стояло ведро с окунутой в него кисточкой. Лусия видимо задумала достать ее и переступила с лестницы на досочку, отчего та подозрительно зашаталась.
- Эй, ты чего делаешь? – удивлённо спросил Пабло, с опаской за ней наблюдая за ней, - Ты же упадёшь.
- Ерунда! – отмахнулась Лусия, - Я уже несколько раз это проделывала.
- Осторожнее, - Пабло не на шутку за неё испугался – высота была приличной, и Лусия могла сильно удариться. Видно, Факундо был прав, когда называл её сумасшедшей.
- Зато, когда Факу выгонит меня за систематическую халяву, - отозвалась она, продолжая балансировать на досочке, - Устроюсь в цирк акробатом...
Он хотел что-то ей ответить, но в этот момент зазвенел мобильник. Надо же, не успел он положить на него деньги, как тут же оказался кому-то нужен, - подумал Пабло.
- Да, алло.
- Пабло Бустаманте? - от голоса говорившего у Пабло в груди что-то ёкнуло – это был врач отца, - У меня для вас есть новость... неприятная новость.
Дальше всё было как в тумане – ноги стали ватными, в глазах потемнело, казалось, что это происходит не с ним, что это страшный сон, который сейчас закончится, только он откроет глаза и встряхнётся. Нет, это всё неправда, это не может быть правдой, но ночной кошмар не кончался – врач всё говорил, говорил, говорил, а Пабло уже его не слышал, только чувствовал, как начинает стучать в висках, а горло будто сжимает холодная, словно лёд рука.
- Пабло, что с тобой? - рядом с собой он услышал голос Лусии, - Ты весь побледнел.
Он поднял на неё испуганные в пол-лица глаза и прошептал одними губами:
- Мне только что сообщили... у моего отца инфаркт... Он умирает, Лусия...
- Нет, подожди, почему умирает, с чего ты взял? Ведь он сейчас в больнице, ему во время оказали помощь...
- Они сказали, что это тяжёлая форма... А я ... Лусия, - он растерянно посмотрел на неё, - А что, если я не успею? Помнишь, ты мне рассказывала, как ты не успела... Что тогда будет?
- Пабло, послушай, - её голос прозвучал очень твёрдо, - Моя жизнь – это моя жизнь, я уже успела испортить её по самое некуда и, наверное, до конца дней буду за это отвечать. Но у тебя всё по-другому, в твоей жизни всё ещё может быть иначе, если ты сам этого захочешь.
- Но я не знаю, что мне делать... Первый раз в жизни, я совсем не знаю, что мне делать...
Они как сумасшедшие ворвались в больницу, врач уже ждал их, как раз около той самой комнаты для свиданий, где летом Пабло последний раз видел отца, тогда ещё живого и здорового. Теперь, казалось, с тех пор прошло уже несколько сотен лет.
- Хорошо, что вы приехали, - тихо и серьёзно произнёс врач, когда они подошли к нему, - Врать не буду, положение тяжёлое...
- Что с ним? – спросил Пабло, - голос его дрожал от волнения.
- Мы сделали операцию, помощь оказана вовремя, но сейчас от нас ничего не зависит, осталось только ждать.
Его спокойствие возмутило Пабло – как он может так равнодушно говорить о его отце? Ведь это не бревно, не подопытный кролик, это его отец, его единственный родной отец, и он может умереть на его глазах, а этот проклятый эскулап стоит здесь и хладнокровно сообщает, что они сделали всё что могли. Кто там говорил о гуманности докторов и об их человеколюбии? Да в мире нет никого равнодушнее и бессердечнее врачей, привыкших наблюдать чужую боль и смерть каждый день, которая давно уже ничего не значит для них.
- Как вы это допустили? – Пабло почувствовал, что кровь приливает к его лицу, ему хотелось собственными руками придушить это бесчеловечное порождение медицины, - На что вы тогда нужны здесь, если даже не смогли ему помочь? – всё это начинало походить на истерику.
- Слушай, парень, уймись и не кричи на меня, - врач говорил всё так же спокойно, - Нечего было доводить родного отца до такого состояния. Ты-то, оказывается, тоже поучаствовал в том, что он сейчас лежит в реанимации. И, между прочим, мы тебе написали письмо об ухудшении состояния, а ты даже пальцем не пошевелил, чтобы прийти сюда и узнать, что случилось. Так что, попридержи язык и не смей нас не в чём обвинять.
- Какое письмо? – закричал Пабло, - Я не получал никакого письма!
- Спокойно, спокойно, - вмешалась Лусия, удерживая его за руку, - Криком ты здесь не поможешь. Доктор, вы можете сделать хоть какой-то прогноз?
- Девушка, - устало ответил врач, - В таких случаях не бывает прогнозов. Сердце у каждого своё, уникальное. Нужно ждать, - повторил он.
- Можно... его увидеть? – несмело спросил Пабло.
- Зачем? Он всё равно без сознания.
- Я хочу, - упрямо произнёс парень, - Пожалуйста, на минуту...
Врач пожал плечами:
- Не знаю зачем, но если ты настаиваешь... ну, пойдём со мной.
У двери в палату он остановился и внимательно посмотрел на Пабло. Лицо доктора, уже немолодое, было каким-то посеревшим, утомившимся. Под глазами легли тёмные круги, в уголках губ засели глубоки морщины. Наверное, он много видел за свою жизнь – смертей, страданий, слёз, устал от истерик, вроде той, которой порывался устроить Пабло. Он не Господь Бог и не может делать больше, чем в его силах, но именно в его руках постоянно находится чья-то жизнь, сколько же нужно терпенья и воли, чтобы нести такой груз? Врач положил ему руку на плечо и произнёс, уже мягче, чем тогда в коридоре:
- Крепись, парень. Дела неважные – мужчину в таком возрасте и тем более при такой работе нельзя доводить. Даже если прежде он всегда был здоров и силён как бык. А на долю твоего отца вон сколько выпало! У сильных мужчин, - он помолчал, - Очень часто слабое сердце...
Пабло нажал на ручку двери и вошёл внутрь. Отовсюду било чистым белым светом: от стен, потолка, окон, даже тишина в палате была белой. Только ритмично попискивали приборы, в своей однообразности составляя конкуренцию резко дёргающей зелёной линии на мониторе. Это билось сердце его отца – медленно, через силу, отчаянно цепляясь за жизнь, в которой он так мало ещё успел сделать. Пабло замер на пороге, не решаясь подойти – ему показалось, что он смотрит на отца через какое-то бесконечное, толстое непробиваемое стекло. Лицо Серхио было бледным, как простыня, на которой он лежал, и без того тонкие губы сжались в ниточку, их почти невозможно было разглядеть за кучей проводков, которые пока ещё удерживали его в этом мире. Пабло не узнал его – это не он, не мог быть он. Отец никогда бы не стал так безжизненно валяться, ничего не предпринимая, позволив какой-то бестолковой технике делать всё за него. И это не сон, не наваждение, это жестокая реальность, столкнувшая его в пропасть, не разбирающая, кто прав, кто виноват, не сожалеющая, не знающая пощады.
Не выдержало сердце... Пабло всегда казалось, что оно у него каменное, и нет того, что могло бы заставить его растаять, поколебать, а оно, оказывается, взяло и разбилось и теперь зависит от неуклюжих скачков монотонной зелёной линии. Что за насмешка судьбы, видеть всемогущего, несокрушимого мэра вот здесь, в больнице, теперь неспособного даже пошевелить рукой.
На глаза его навернулись предательские слёзы. Бессильные, бесполезные, появляющиеся тогда, когда ничего не можешь сделать, - плачешь, потому что другого ничего не остаётся.
- Папа, - прошептал он, сам не слыша своего голоса.
Папа... Какое тёплое, нежное, доброе слово, почему раньше он никогда не замечал этого? Почему был таким чёрствым, равнодушным? Как давно он не произносил его, такое родное, так много, оказывается, значащее для него. И неужели теперь он никогда больше не сможет сказать его, не успеет выговорить наболевшее, выпустить на волю измучившиеся от боли и отчаяния чувства? Неужели не успеет сказать, как сильно любит его, как виноват перед ним, как готов сделать что угодно лишь бы всё исправить и вернуть назад. Пусть лучше отец кричит на него, называет трусом и слабаком, пусть делает, что хочет, но только не лежит здесь, беспомощный, привязанный к кровати проводами и повинующийся равнодушному ритму приборов.
За его спиной появился врач, легонько коснулся его руки:
- Давай, пойдём, не трави себе душу.
В коридоре стояла Лусия – безмолвная, потерянная. Он присел на стоящее рядом кресло, закрыв лицо руками и глядя себе под ноги. Он видел перед собой пол, расплывающийся серо-коричневыми полосками, замысловатые узоры на старомодных ботинках Лусии, всё такое чужое, непонятное, ненужное и не имеющее ни малейшего смысла, если знаешь, что где-то рядом по чудовищному стечению обстоятельств, лежит и борется за жизнь твой отец, которому ты можешь не успеть сказать, как сильно, до дрожи ты его любишь.
И тут грудь его стянули рыданья, жестокие, колючие, разрывающие на части, которые невозможно сдержать. Это были даже не слёзы, от слёз не бывает так мучительно, не сжимается горло так, что воздух не может протиснуться в лёгкие, - это самая настоящая боль, не пожелавшая больше оставаться внутри и рвущаяся наружу.
Он почувствовал, как кто-то несмело обнял его за плечи:
- Ну не надо так, Пабло, - Лусия неслышно опустилась рядом с ним, - Твой отец сильный, он выкарабкается.
- Если он... – Пабло побоялся произнести это страшное слово «умрёт», - Я никогда себе не прощу...
- Тише, тише, - она обняла его крепче, как будто объятиями хотела задушить рыдания, - Не плачь, - прошептала Лусия, хотя у неё самой по щеке скатилась слеза, - Не плачь, - повторила она и прижалась к нему. Больше она ничего не могла для него сделать.

Пабло полулежал в кресле, запрокинув голову, и блуждающим взглядом изучал высокий больничный потолок. Прошло уже около трёх часов, - новостей не было. Мимо постоянно пробегали врачи и медсёстры, шурша своими длинными белыми халатами и нагоняя подолом лёгкий ветерок. Поначалу Пабло поднимал голову, и в ожидании узнать хоть что-нибудь, с надеждой заглядывал в их лица, но они проносились мимо, даже не посмотрев в его сторону – занятые своими делами, озабоченные, уставшие за свой бесконечно длинный и тяжёлый рабочий день. Потом, поняв, что от этих выдохшихся больничных машин ничего не добиться, он лишь провожал их равнодушным взглядом, продолжая считать издевательски медленно тянущиеся минуты. Время словно бы умерло: он смотрел на висящие на противоположной стене часы – пятнадцать минут одиннадцатого, переводил взгляд на потолок, потом на грязно-белые стены, невыносимо долго изучал пальмы в деревянных кадках, наконец, опять поднимал глаза на часы и с удивлением обнаруживал, что стрелка передвинулась всего лишь на минуту, хотя ему казалось, что уже прошла целая вечность. Затем начиналось всё по новой – часы, подоконники, потолок, пальмы, и на фоне всего этого - звенящая в ушах тоскливая тишина. Лусия сидела в соседнем кресле, слегка опустив голову, так что её длинные волосы почти целиком закрыли лицо, и зажигалкой тихонько выстукивала такт по подлокотнику. Она уже успела раз пять сбегать покурить, измерить шагами коридор, насмотреться из окна на невесёлые пейзажи и теперь не шевелясь сидела рядом, наверное, также как и он безуспешно убивая время. За все эти три часа они почти не разу не обмолвились ни одним словом – говорить было не о чем, да и не хотелось, сейчас любой звук показался бы фальшивым и искусственным.
Словно бы из неоткуда появился врач и бесшумно приблизился к ним. Глядя на его непроницаемое, суровое лицо Пабло почувствовал, как по спине начинают бежать мурашки. Он попытался подняться ему навстречу, но понял, что ноги не слушаются, и только смотрел на него умоляюще, глазами затравленной лани:
- Вам что-то стало известно? – от долгого молчания его голос слегка охрип.
Доктор покачал головой:
- Всё по-прежнему. Я просто решил предложить тебе пойти домой – уже ночь почти. Придёшь завтра утром.
- Нет, ни за что, - быстро ответил Пабло, - Здесь мой отец, я не могу уйти.
- Ну, как хочешь, – отозвался врач и собрался пройти дальше.
- А как он? – спросил парень.
- Состояние стабильное, - он помолчал, разглядывая Пабло, растерявшегося, испуганного от неожиданно свалившегося на него такого большого горя. Ему, видавшему виды и ко всему привыкшему, давно потерявшему склонность к сентиментальностям, неожиданно стало очень жаль этого непутёвого, поздно раскаявшегося блудного сына.
– Знаешь, мальчик, в случае твоего отца отсутствие новостей – это уже хорошая новость, - выговорил он, потом хотел было что-то ещё добавить, быть может, ободрить или утешить, но не нашёл нужных слов и только тихо произнёс, - Жди. Надежда умирает последней.
Пабло снова откинулся в кресле. «Надежда умирает последней» - теперь для него это было как заклинание. Кроме надежды и мучительно долгого ожидания у него ничего не осталось. Лусия взяла его за руку, - и ему тут же передался холодок, исходивший от её многочисленных колец. Он обернулся на неё, сейчас она выглядела какой-то усталой, обычный весёлый огонечёк в глазах потух. Пабло вспомнил, что она сорвалась с работы, даже не переодевшись, сидела в своём обычном заляпанном краской джинсовом комбинезоне.
- Я останусь здесь на ночь, наверное... Это всё надолго, ты бы шла домой, - проговорил он.
- Что ж мне тебя бросить? – удивилась она.
- Да всё нормально, я справлюсь. Ты и так много для меня сделала.
Лусия помолчала несколько секунд.
- Позвони хоть кому-нибудь. Не останешься же ты здесь совсем один.
- Мне некому звонить, - еле слышно произнёс Пабло, глядя в пол - Кроме отца у меня никого нет...
- Ну и куда же я тогда пойду? – мягко спросила она, всё ещё держа его за руку.
Пабло не ответил, продолжая разглядывать пол у своих ног.
- Я никогда не думал, что это может произойти со мной, - сказал он, наконец, как будто только что оторвавшись от своих мыслей - Отец... он всегда был таким сильным, мне казалось, ему ничего не страшно, а теперь вот он лежит здесь...
Время медленно шло, наступила ночь такая же длинная и невыносимо тяжёлая как предшествующий ей вечер. В коридорах погасили почти весь свет, шорохи и скрипы смолкли, больше не слышно было шарканья ног о линолеум. Пабло прислонился затылком к жёсткому кожаному подголовнику, глаза уже стали мало-помалу привыкать к полумраку, как его постепенно начало клонить в сон. Мысли, беспорядочно блуждающие в его голове растворились в душной ночной тишине. Он чувствовал, как проваливается в мягкую темноту, как она засасывает его в себя и вслед за этим всё вокруг потихоньку растворяется, покоряясь медленно наваливающемуся сну. Время от времени ему удавалось перебороть сон, и он с трудом разлеплял невольно смыкавшиеся веки, стараясь очнуться, но уже спустя всего несколько минут опять плавно впадал в манящее царство Морфея.
Его сны были тяжёлые, давящие. Перед глазами мелькали какие-то цветные картинки, словно клочки порванной киноленты, слышались голоса, обрывки разговоров неизвестных ему людей, которые он никак не мог понять. Всё кружило, вращалось вокруг, затягивая его в этот сумбурный, беспорядочный вихрь. Потом ему снилось, будто откуда-то на него сыпется песок, очень много, тонны песка. И он такой влажный и холодный, – Пабло явно ощущал его кожей, опутывает его со всех сторон, затягивая в глубокую бездонную яму. Пабло чувствовал, как он накрывает его с ног до головы, давит на грудь, так, что становится трудно дышать, забивается в глаза, нос, уши, и уже нет никакой возможности пошевелиться, крикнуть, а песочный дождь всё не прекращается, медленно и мучительно убивая его.
Пабло вздрогнул и открыл глаза – вокруг всё было так же темно и тихо. Шея затекла из-за неудобного кресла, от ночного кошмара в висках бешено стучало, лоб покрылся испариной. «Наверное, от духоты» - мелькнуло у него в голове. Парень поднялся с кресла, прошёлся к окну, стараясь успокоиться, затем открыл форточку, впустив внутрь свежий ночной воздух. Сверху на него смотрели далёкие звёзды, холодные и безучастные. Вдруг далеко на фоне сине-серого неба сверкнула ракета, может быть, кто-то справлял день рождения или какой-нибудь другой праздник. Надо же, оказывается, вокруг протекает жизнь – где-то на другом конце света начинается день, люди собираются на работу, кто-то рождается, кто-то умирает, кто-то плачет, а кто-то смеётся, и всех так много и у каждого свой собственный мир, в который он погружён по уши, который ему кажется самым важным в потоке точно таких же быстро пролетающих мирков. И если один из них незаметно стирается, то на его место тут же приходит другой, и весь наш огромный мир соткан из таких лоскутков, меняющихся с космической скоростью. А за всем этим с неба наблюдает луна, солнце уже много-много миллиардов лет, безразличные, равнодушные и... вечные. Всё пройдет, как проходят дни, канувшие в Лету, только солнце продолжит светить, как ни в чём не бывало. До чего же всё временно, настолько временно, что мы даже не успеваем это осознать.
Пабло вернулся в кресло, прикрыл глаза – в его жизни ещё не было более длинной и ужасной ночи. Сон опять стал одолевать его – неторопливо, заботливо опутывая своими сетями. Ему показалось, что он стоит на берегу реки, а вокруг клубиться туман, липкий, вязкий, мешающий идти. И вдруг в этом тумане, совсем близко он увидел отца. Тот стоял спокойно, неподвижно, слегка склонив голову набок. Пабло хотел подойти, поговорить с ним, но стоило ему сделать шаг, как отец начинал отдаляться. Он пробывал идти быстрее, спотыкаясь обо что-то невидимое, с трудом пробираясь сквозь плотный туман, но чем стремительнее он шёл, тем всё дальше и дальше исчезал отец, словно его уносило каким-то невидимым течением. Пабло кричал ему, просил подождать, но тот будто не слышал его, лишь продолжал смотреть куда-то вдоль поверх него, серыми, подёрнутыми пеленой глазами. Туман всё сгущался, становился ещё непроходимее и липче, за ним уже почти ничего не было видно, а фигура отца всё тонула и тонула в нём, становясь меньше и расплывчатее, пока не пропадает совсем. И Пабло почувствовал, как внутри у него что-то обрывается, будто какие-то невидимые силы перерезают тоненькие ниточки в его душе, и хочется медленно падать, зарываясь в этом глубоком, мёртвом тумане.
Неожиданно подул ветерок, потом где-то рядом с ним раздались голоса – один из них показался ему знакомым:
- Я сейчас скажу ему, - говорил голос, вроде бы, он принадлежит Лусии, а вслед за этим Пабло почувствовал, как кто-то легонько тормошит его за плечо.
- Пабло, просыпайся, - будила его Лусия, - Ты слышишь меня?
Он резко распахнул глаза – девушка сидела перед ним на корточках и видимо уже довольно давно пыталась до него достучаться. Пабло тряхнул головой, прогоняя остатки сна - за окном было уже светло.
- Что случилось? – он ещё плохо соображал спросонья.
- Ничего, ты просто заснул.
- А сколько времени? – спросил он, протирая глаза.
- Почти семь утра, - ответила Лусия.
Он огляделся по сторонам – белые стены, пальмы, скомканная куртка Лусии на соседнем кресле и, наконец, всё вспомнил: вчерашний вечер, больницу, нестерпимо долгую тяжёлую ночь, отца... Пабло с тревогой посмотрел на Лусию:
- Тебе стало что-нибудь известно?
Она кивнула.
- И что? – спросил он, чувствуя, как бешено начинает биться сердце.
- Пабло, твоему отцу лучше, он пришёл в сознание.
Парень сначала не поверил ушам, может быть, это ему всего лишь снится? Потом заглянул в глаза Лусии, стараясь угадать, не скрывает ли она что-нибудь от него, не жалеет ли, не хочет ли оттянуть кошмарное признание? Но она улыбалась – легко, беззаботно как обычно. Он поднялся с кресла, чувствуя, что теряет дар речи:
- Правда? – ему ещё с трудом в это верилось.
- Да, правда. Опасность миновала...
К ним подошёл врач – он был ещё более уставшим и измученным, чем вчера. Наверное, в эту ночь ему, в отличие от Пабло, не удалось поспать даже в кресле.
- Ну, как, малыш, не потерял надежду? – неожиданно ласково спросил доктор, - И правильно... Твой отец оказался ещё сильнее, чем я думал. Теперь всё должно пойти гораздо лучше... Ты чего, не проснулся что ли ещё? – рассмеялся он, глядя на Пабло, всё ещё не пришедшего в себя окончательно. – Давай уже, просыпайся. Я сказал твоему папе, что ты здесь. Он тебя ждёт.
Ждёт... его отец ждёт его... Как легко и просто врач говорит эти слова, даже не догадываясь, что они для него значат. Ему, много месяцев подряд, жившему на грани отчаяния, уставшему от одиночества и ощущения собственной беспомощности, услышать, что его ждёт единственный близкий человек, означало почти то же самое, что родиться заново. Значит, он ещё нужен отцу, тот не забыл его, значит, он ещё может успеть всё исправить... Сердце его забилось ещё сильнее.
- Послушай меня внимательно, - заговорил тем временем врач, и голос его приобрёл прежнюю серьёзность, - Когда будешь говорить с отцом, не вздумай сообщать никакие неожиданные новости, не повышай голос, не говори ни о чём, что может встревожить или побеспокоить. Любое волнение, - и всё, чего мы добились, пойдёт насмарку. Ты хорошо меня понял?
- Да... А вы уверены, что он хочет меня видеть? – несмело спросил Пабло, вдруг почувствовав, как в душе его просыпается сомнение - Ведь в последнее время у нас...
- Хочет, хочет, - перебил его врач, - Иди, не бойся.
И всё же его вдруг охватил животный страх – слова, в таком количестве вертевшиеся на языке, пока он смотрел на отца, лежащего без сознания, слова любви и мольбы о прощении, вдруг куда-то испарились сами собой. Он боялся, что не сможет повторить их вслух, что ему всё еще не хватит смелости посмотреть отцу в глаза, сказать, как сильно он сожалеет о том, что случилось, что, как обычно, будет достаточно острого, тяжёлого взгляда Серхио, и Пабло забудет всё, о чём хотел сказать. Отец лежал в кровати, подложив под голову вторую подушку, чтобы хоть как-то приподняться – видно было, что ему тяжело двигаться. Из многочисленных проводков, которые вчера плотной сеткой покрывали его, остался лишь тот, что вёл к капельнице и второй, измеряющий пульс, по-прежнему монотонно пикающий на мониторе. Лицо Серхио было всё таким же бледным, как и накануне, осунувшемся, на шее резко выступали ключицы, взгляд потух – схватка со смертью далась ему большим трудом. Пабло смотрел на него, слушал пиканье приборов, видел, как медленно вздымается при дыхании его грудь, и всё ещё не верил, что это происходит на самом деле:
- Здравствуй... папа, - голос дрогнул, когда он произнёс это заветное, заповедное слово.
Отец посмотрел на него – пристально, изучающе, глаза, как в том страшном сне, подёрнулись плёнкой.
- Ну, проходи, что стоишь у двери, - голос был слаб, но от Пабло не ускользнул его повелительный тон, и парень внезапно почувствовал какое-то облегчение: значит, теперь его отец точно выздоровеет, вернётся, станет прежним. Он осторожно подошёл ближе, присел на краешек стоящего рядом с кроватью стула. В воздухе повисла минутная тишина.
- Тебе больно? – робко спросил Пабло.
- Уже нет, - ответил отец, внимательно смотря ему в лицо - А ты всё-таки пришёл...
- Я так испугался, - несмело начал Пабло, - Когда мне сообщили... я думал, что никогда больше тебя не увижу, не успею сказать...
- Что?
- Я... – он замялся, Серхио продолжал сверлить его взглядом.
- Думал, я умру? – усмехнулся отец, - Нет, Пабло, я пока ещё не собираюсь.
- Слава Богу, папа, я так рад, - заговорил парень, срывающимся голосом, от волнения у него слегка закружилась голова, - Ты не представляешь, как мне было страшно, пока ты лежал... тут, я столько всего передумал, - он снова запнулся, собираясь с силами, в груди всё стянулось, - Я так люблю тебя, так боюсь потерять...
- Любишь? – в голосе мэра вдруг послышалась особенная, только ему присущая ирония, - И как давно тебе пришло это в голову?
- Всё это время я сожалел о том... что случилось. Я так бы хотел вернуть всё назад, исправить... – он с мольбой заглянул ему в глаза, - Мне не хватало тебя, очень.
- И для того, чтобы это понять, тебе сначала нужно было засадить меня в тюрьму, да, Паблитто? – отец заговорил громче, - И что же тебе не хватало? Моих денег или моего влияния? А может быть, некому было сходить к Дуноффу и уладить твои проблемы с учёбой, потому что у тебя как обычно сплошные двойки по всем предметам?
- Нет, нет, - торопливо возразил Пабло, теряясь от его насмешливого тона, - Я скучал по тебе, правда... Папочка, прости меня, умоляю, я так виноват перед тобой, - вдруг выкрикнул он, чувствуя, что не может больше сдержаться.
- Простить? – Серхио перевёл взгляд с сына на большую, абстрактную картину, висящую за ним, на противоположной стене, - А ты хоть понимаешь, что ты сделал? Я вырастил тебя вот этими руками, я всегда старался, чтобы у тебя всё было самое лучшее, чтобы ты не в чём не нуждался, а ты меня предал... Я до сих пор не могу понять, чем я это заслужил.
- Я не думал, что так выйдет... Я просто запутался. Поверь, я никогда не хотел причинять тебе зла...
- Значит, ты сожалеешь? – как будто не слушая его, продолжал отец, - И что ж ты хочешь от меня?
Этот резонный, бездушный вопрос застал Пабло врасплох, он не знал, что ответить. Мэр помолчал, потом заговорил неторопливо, спокойно, как будто рассказывал ничего не значащие последние новости в светской беседе:
- Знаешь, Пабло, а я ведь потом не раз вспоминал, как ты вышел тогда мне навстречу, окружённый толпой журналистов, тряс этими ключами, крича мне, что я использовал «твой колледж» для отмывания своих грязных денег, хотя если бы не я, тебя давно бы вышвырнули оттуда, - при этих словах Пабло почувствовал, как краска заливает его лицо, - И поверить не мог, что это происходит на самом деле, что это мой сын так поступил со мной. Хуже врага, как трус и изменник... Потом, думал, доберусь до тебя и всыплю, как следует, чтобы ты на всю жизнь запомнил, как предавать родного отца, а потом, - он помолчал, - Подумал, что ты сделал свой выбор, что ты уже, наверное, взрослый, самостоятельный и я не имею на тебя права. Поэтому я не понимаю: что тебе надо от меня сейчас?
Пабло растерялся: отец говорил так спокойно, размеренно, он не ожидал этого. И его безразличное: «что ты от меня хочешь?» ранило ещё больнее. Лучше бы он накричал, ударил его, но не оставался таким холодным и равнодушным.
- Я не знаю... – неуверенно заговорил он, наконец, - Я просто... боялся, что не успею сказать, как ты мне нужен...
Серхио молчал, сжав губы и продолжая смотреть куда-то вдаль, сквозь Пабло.
- У меня никого нет, кроме тебя... – продолжал парень, чувствуя, что к горлу подкатывает горький, обидный комок, - Я боюсь остаться совсем один...
- А как же твои друзья, которые тогда тебя поддержали? – неожиданно резко поинтересовался мэр, - Или как только тебе стало нечем платить за ваши вечеринки, они тебя бросили? А где твоя несравненная Спиритто, или её родители, которые не упускали случая похвалить тебя, когда ты в очередной раз делал что-нибудь наперекор мне? Или мать, всегда защищавшая тебя и потакающая всем твоим глупостям? Смотри, сколько жаждущих пожалеть и приласкать тебя. Зачем тебе нужен преступник-отец?
- Не говори так, пожалуйста, - прошептал Пабло, и глаза его стали влажными, - Мне больно слышать эти слова.
- Ты заигрался, Паблитто, - сухо произнёс отец, - Выкручивайся сам, ты теперь взрослый независимый. Ты же так этого хотел. А про меня забудь.
- Нет, папа, нет, - слёзы застилали ему глаза. - Прости меня, - он придвинулся к нему, молитвенно сложив руки на груди, - Я сделаю, все, что ты хочешь, только, умоляю, не отказывайся от меня, не бросай...
Отец слегка пошевелился в постели, помолчал, как будто раздумывая, а потом произнёс безжалостно, тоном, не терпящим возражений:
- Вот что, Пабло. Я вижу, живётся тебе несладко, как, впрочем, и следовало ожидать, - он окинул его презрительным взглядом, - Потерпи немного, дай мне оправиться до суда. Адвокат сказал – дело плёвое и меня стопроцентно оправдают. Я выйду отсюда, и ты снова будешь получать деньги, как раньше. Столько, сколько нужно. Получишь образование, устроишься, чтобы моя совесть была чиста, а потом, - он глотнул воздух, видно, говорить ему тоже было трудно - Проваливай, куда хочешь, делай, что хочешь и даже имени моего не вспоминай... Ты мой сын, и я не могу держать на тебя зла. Но и забыть то, что ты сделал, я никогда не забуду...
Пабло показалось, что в сердце ему впиваются тысячи и тысячи иголок. Надежда ускользала из рук стремительно и неумолимо. Всё было как в том кошмарном сне – отец не слышал его, равнодушно смотрел поверх него, исчезал, растворялся в тумане горести и разочарования. Повинуясь какому-то внезапному порыву, Пабло неожиданно даже для самого себя опустился перед ним на колени, всё так же умоляюще смотря в его пустые серые глаза, вцепившись в них взглядом, как утопающий хватается за соломинку. Слёзы ручьём бежали по щекам:
- Папочка, пожалуйста, не отталкивай меня, я не смогу без тебя... – плакал он, - Прости меня за всё, что я сделал, за то, что лгал тебе, за то что, столько раз предавал... Я всё сделаю, чтобы искупить свою вину, только, умоляю, давай начнём сначала, позволь мне доказать тебе, как сильно я люблю тебя...
- Хватит, Пабло, хватит... Встань, - всё тем же тоном произнёс отец, даже не глядя на него, - Не ломай комедию, и перестань рыдать, как баба. Знаешь же, что не люблю этого.
Парень повиновался, вытирая слёзы тыльной стороной ладони – он хорошо знал своего отца и понял, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит. В эту секунду ему показалось, что весь мир вокруг рухнул.
- А теперь иди. Своих решений я не меняю.
- Прости... – только и смог прошептать Пабло, пятясь к двери. Лицо Серхио осталось таким же непроницаемым.
- И не надо сюда больше приходить. Мы всё выяснили.
Пабло посмотрел на него, прекрасно осознавая, что видит отца, быть может, в последний раз. Потом повернулся и быстрым шагом вышел из палаты.

В коридоре он опустился в кресло рядом с Лусией. Она в ожидании посмотрела на него:
- Он меня не простил, - произнёс Пабло, предвосхищая её вопрос, - Ну и правильно сделал. Такую подлость невозможно простить.
- Но почему? – осторожно спросила она, - Неужели вам не удалось нормально поговорить?
- Всё очень сложно, Лусия. Мне трудно это выразить словами. Но знаешь, - он перевёл дух, - За эту ночь я кое-что понял. Всё, что происходит вокруг – ерунда. И все наши страхи ничего не стоят, если твой отец жив и здоров. Да, я это понял. Пусть мой отец меня ненавидит, пусть презирает, но лишь бы у него всё было хорошо. А я сделаю всё возможное, что бы никогда больше не напоминать ему о своём существовании. Вот так.
- Ну не отчаивайся, может, пройдёт ещё немного времени, и ты сможешь с ним поговорить снова. Вы поймёте друг друга лучше.
- Нет, - он покачал головой, - Всё закончилось.
Они просидели в молчании ещё пару минут, потом Пабло заговорил негромко:
- Лусия, за последние дни мой прежний мир окончательно рухнул. Всё, что было для меня значимо, всё, что казалось важным, потеряло свой смысл. У меня ничего не осталось: мой отец меня ненавидит, моя девушка мне не верит, друзья... они не могут понять, что со мной происходит. Я полный ноль... Хоть вешайся, - горько усмехнулся он.
Лусия почесала кончик носа, помолчала секунду-другую, а потом спросила:
- Пабло, прости за нескромный вопрос, но, сколько тебе лет?
- Скоро будет семнадцать, а что? – удивился он её нежданному вопросу.
- Ну, вот видишь, тебе всего лишь семнадцать, а ты уже ставишь на себе крест... Поверь, я понимаю, как тебе нелегко, но просто это нужно пережить. А иначе никак. Возьми себя в руки, - она ласково провела двумя пальцами по его щеке, - Знаешь, в жизни нет смысла, кроме того, который ты сам себе придумываешь. И если что-то теряет свой смысл, значит нужно искать другой. А ещё лучше, ищи его в мелочах... Вот, как, я например, когда мне становится настолько отвратительно, что не хочется жить, я даю себе зарок бросить курить за две недели. И всё это время не беру в руки ни одной сигареты. На третью неделю, меня начинает мучить ужасный никотиновый голод, и даже лёгкая затяжка приносит такое счастье, что весь мир в один миг становится прекрасным. Я хорошо понимаю, что это нелепо, глупо, даже пошло. Но такие мелочи помогают жить.
- Но я не курю, - слегка усмехнулся Пабло, - Хотя, может быть ты и права. Я предъявляю жизни слишком много претензий.
- Тебе нужно отдохнуть, - произнесла Лусия, - Знаешь что, пойдем, выпьем кофе, здесь на углу есть классное место. Подумаем, что можно сделать.
Он посмотрел на неё слегка недоверчиво, но она тут же перехватила его взгляд и рассмеялась:
- Пабло, я же тебя не на ужин, на завтрак приглашаю. Соблазнять не буду, честное слово, - заверила она его.
Он улыбнулся – впервые за последние сутки:
- Спасибо тебе... Не знаю, как тебя благодарить...
- За что, Пабло? Мы же люди, а люди должны помогать друг другу. Иначе, мир просто рухнет. Ну, пойдём, - Лусия проворно вскочила с кресла.
Как же легко она умела находить нужные слова, - подумал он, осознавая, что на душе стало чуточку легче.

13

С того дня прошло две недели. В колледже Пабло больше не появлялся – сбивчиво рассказал друзьям, что случилось, и попросил ненадолго прикрыть перед директором. На всякий случай, хотя он вовсе не был уверен, что вернётся туда снова. После того, что он пережил в те кошмарные двадцать четыре часа, жизнь со стремительной скоростью вращающаяся вокруг него, события, раньше казавшиеся хоть сколько-нибудь важными, потеряли свой смысл. Пабло не представлял, что может, по-прежнему прийти в колледж, сесть за парту и, как ни в чём не бывало, слушать историю Латинской Америки, искать на географической карте какую-нибудь Землю Франца-Иосифа или решать задачи по алгебре. Всё это казалось ему теперь пустой тратой времени, бесполезным занятием, не имеющим не малейшего значения. И странно, что он не видел этого раньше, удивительно, что он мог воспринимать всерьёз замечания Кармен и бояться её угроз поставить двойку за невыполненное домашнее задание. Если бы сейчас она попробовала, как обычно, спустив на кончик носа очки и скривившись в злорадной усмешке, заявить ему своим противным голоском что-нибудь вроде: «Бустаманте, если вы в следующий раз придёте таким же неподготовленным, я поставлю вам третью двойку», он бы с наслаждением рассмеялся ей в лицо. Да ставьте хоть десять! Какая глупая женщина – что стоят её колы, двойки, пятёрки, если он только что своим глазами видел, как боролся со смертью его отец, если он стоял в шаге от того, чтобы никогда не увидеть его больше живым. Потерять того, кого ты любишь больше всех на свете, не успев сказать ему то, что пряталось в самых потаённых уголках души, скрытое под тяжким гнётом обид, нелепых домыслов и недопонимания, остаться одному в равнодушно-насмешливом мире - вот чего нужно бояться, а всё остальное – мелкие неприятности, досадные недоразумения, не больше чем песок, прилипающий к ботинкам во время ходьбы по пыльной дороге.
- Пабло, - говорила ему Лусия, с тревогой выслушав его заявление, что он больше не собирается учиться, - Не глупи, не отказывайся от такого хорошего образования! Что ты потом будешь делать? Также как я, в двадцать с лишним лет красить стены?
- А что разве плохо? – отвечал он, - Зато хоть работа, а не бесполезное сидение за партой. Я не могу их больше слушать – что мне эта литература с математикой? Они не научат меня, как себя вести, как быть дальше.
Большую часть времени он пропадал в магазине, работал целый день вместе с Хорхе, который не знал, куда деть себя от радости, когда узнал, что Пабло снимет с него часть нагрузки. Конечно, такое счастье - у парня появилось лишних полдня поиграть в футбол! В магазине, стоя за кассой и отрешённо пересчитывая деньги, он думал об отце. В памяти постоянно всплывал их встреча в клинике: отец, лежащий на больничной кровати беспомощный как ребёнок, но по-прежнему имеющий на него такое необъяснимое влияние, его холодный взгляд и это равнодушно-жестокое: «Что тебе нужно? Деньги? Будут тебе деньги, только оставь меня в покое». И всякий раз, когда он вспоминал об этом, то чувствовал резкий болезненный укол совести: ведь он сам виноват, что позволил отцу думать, будто ему от него нужны только деньги, так и не сумев достучаться до него и рассказать, как ему одиноко без его любви. И если раньше, когда он вот также долго и безнадёжно размышлял о том, что с ним происходит, внутри, хотя и где-то очень глубоко ещё жила вера в то, что может быть, когда-нибудь ему удастся всё изменить и вымолить прощение, то теперь, после этих безжалостных слов, он окончательно потерял надежду.
Домой Пабло приходил поздно вечером, и находиться здесь тоже было тяжело. Квартира встречала его мрачным полумраком, безрадостно и отчуждённо как всегда. Кроме того, Марицца после их расставания так и не приехала забрать свои вещи, и они беспорядочно валялись по всему дому: одежда, небрежно брошенная на спинке стула, заколки для волос, зубная щётка в ванной – всё напоминало о ней, а вместе с тем и о его очередном поражении. Приходилось признать, что с Мариццей не получилось, и не могло получиться после такого количества вранья, взаимных обид и унижений. Когда-то побоявшись признаться друг другу в своих чувствах, они погрязли во лжи и теперь это уже ни за что не исправить. Разрушить доверие оказалось проще, чем построить, а осознавать, что своими собственными руками уничтожил ещё одни отношения и любовь, было невыносимо больно.
Однажды, когда Пабло справлялся у врача о состоянии здоровья Серхио, тот неожиданно попросил зайти его к себе в кабинет. От столь необычного приглашения Пабло в очередной раз почувствовал тревогу при мысли, что его опять ждёт какая-нибудь страшная новость:
- Что-то случилось? – спросил он, когда они оказались наедине.
- Нет, пока всё в порядке. Сеньор Бустаманте идёт на поправку, но медленно... Пабло, - серьёзно сказал врач, кажется, впервые обратившись к нему по имени, - Я знаю, что у вас с отцом... непростые отношения, но несмотря ни на что, уверен, что ты можешь ему помочь выздороветь быстрее.
От этих слов у него засосало под ложечкой – Господи Боже, но почему всегда столько желающих влезть в их с отцом отношения?
- И как? – резко спросил парень, пристально разглядывая крышку письменного стола, - Умереть? Вы что, не знаете, что отец не желает меня видеть? Он меня презирает.
- Неправда, он тебя очень любит и волнуется из-за того, что между вами сейчас происходит. И не меньше тебя хочет, чтобы у вас всё было замечательно.
- Откуда вы знаете? – недоверчиво спросил Пабло, - Отец никогда никому не рассказывал о своих чувствах.
- Я же не слепой и прекрасно вижу, что он переживает. А ты знаешь, что ему в его состоянии это вредно.
- Тогда почему он прогнал меня? – спросил парень, чувствуя, что теряет самообладание. Меньше всего ему хотелось, чтобы теперь кто-то учил его жизни, решал за него, бередил его самую болезненную рану.
- А ты не догадываешься? – как можно мягче спросил врач, - Потому что такой же упрямый как ты. Вы уперлись, словно два барана, и не желаете уступить друг другу. А потом, Пабло, он очень обижен на тебя из-за того, что ты сделал. Неужели ты думаешь, легко забыть предательство родного сына? Тебе теперь едва ли не на коленях нужно умолять о прощении.
- А я и умолял. На коленях, - зло ответил Пабло, глядя на то, как меняется выражение лица доктора и, радуясь произведённому эффекту, - Вы понятия не имеете о наших отношениях, а строите из себя крутого всезнающего психолога. Очень прошу, оставьте меня в покое и не лезьте в то, что вас не касается.
- Ну, вот видишь, ты уже злишься, значит, я попал в самую точку. Что ты сделал для того, чтобы помириться с отцом? Пришёл пару раз, и то, только когда я тебя вызывал сюда, потому что у него было плохо со здоровьем? Ты считаешь, этого достаточно?
- Вы что считаете, мне на всё наплевать? – спросил Пабло, распыляясь всё больше и больше, - У моего отца сложный характер, у нас с ним постоянно были противоречия, он мне не прощал даже более мелких проступков, неужели вы думаете, он когда-нибудь простит мне такое? Я уже всё перепробовал, я не знаю, что мне делать... я же тоже не железный, - уже тише закончил он.
- Вроде бы взрослый парень, а ведёшь себя как капризный ребёнок, - заметил врач, - Только и слышу от тебя: «я» да «я»...
И тут Пабло не выдержал – откуда у этого чужого ему человека такая уверенность в том, что для него лучше, а что хуже? Кто дал право этому эскулапу лезть ему в душу, давать советы, упрекать его в чём-то. Что он о нём знает? Ужасно захотелось нагрубить, сказать какую-нибудь гадость, указать, где место всем наставлениям и порицаниям этого противного выскочки:
- Вы в политике разбираетесь? – вдруг спросил парень, дерзко глядя ему в глаза.
- Что? – не понял врач.
- Если вы не забыли, - всё тем же тоном продолжал Пабло, - Мой отец преступник и сидит в тюрьме за отмывание денег и за злоупотребление служебными полномочиями, и ваша работа лечить его не для того, чтобы он потом жил счастливо со своей семьёй, а чтобы предстал перед судом. Так что делайте своё дело, а не устраивайте чужую личную жизнь.
Врач, явно не ожидавший подобной наглости, замер на несколько секунд от удивления, но потом взял себя в руки и ответил совершенно спокойно:
- Был бы ты постарше, с таким бы удовольствием дал бы тебе по морде... Ты хоть сам понимаешь, что говоришь?
Пабло отвернулся – какая глупость, бессмысленный разговор слепого с глухим.
- Послушай, - врач попытался коснуться его руки, но тот недовольно её отдёрнул:
- Оставьте меня... Я устал, вы, что не видите? У меня вот здесь, - он дотронулся до груди, - И так всё переворачивается, а вы ещё лезете с вашими нравоучениями... Не могу больше это слушать...
- Ладно, - слегка разочарованно ответил ему врач, - Нет, так нет. Я тоже не хочу разговаривать со стенкой.
- Значит, я могу идти? – иронично поинтересовался Пабло, - Ваша лекция окончена?
Врач только вздохнул и покачал головой.
Пабло сидел в мастерской Лусии и с удовольствием наблюдал за тем, как она пишет. В последнее время он часто заглядывал к ней в ателье, маленькую съемную квартиру, где она работала и продавала свои картины. В её мастерской было удивительно спокойно, словно это был какой-то уютный, обособленный мирок, существующий отдельно и независимо от всего остального, убежище, где можно в тишине и безопасности переждать бурю. Ему нравилось смотреть, как она аккуратно выдавливает краски, как по какому-то неведомому наитию смешивает их на палитре, а потом слышать мягкое успокаивающее шуршание кисти по холсту. Было удивительно, как невесомо, едва касаясь его, Лусии удается, словно по мановению волшебной палочки превращать серое невзрачное полотно в настоящее произведение искусства. Пабло никак не мог уловить тот призрачный момент, когда из небрежно положенных мазков чудесным образом получаются предметы, люди, растения, завораживающие своей живостью, лёгкостью, непосредственностью. Лусия с головой уходила в работу, ничего не замечая вокруг, её сосредоточенный взгляд всегда был направлен в центр картины, там, где рождался её мир, которому она отдавала всю себя. Иногда она настолько погружалась в свою живопись, что даже не слышала, как он потихоньку заходил в комнату и усаживался где-нибудь между ненатянутыми холстами и коробками с красками, и только спустя примерно полчаса оборачивалась и слегка рассеянно произносила что-нибудь вроде:
- А, это ты? Извини, задумалась...
Сегодня всё было приблизительно также, только вместо того, чтобы, поздоровавшись, снова приняться за работу, она пристально на него посмотрела, а потом спросила:
- Мне кажется или у тебя что-то случилось?
- С чего ты взяла?
- Пабло, не забывай, я художник, от меня не ускользают никакие детали. И я точно знаю, что когда у тебя такое выражение лица – значит, есть какие-то проблемы.
- Да у меня всё время проблемы, - усмехнулся Пабло, - Я уже привык.
- Я серьёзно, Пабло, - она подошла к нему, очищая от краски мастихин, - Что-то с отцом?
- Да нет, не с отцом... вернее... Знаешь, я никак не могу понять, почему всегда столько людей желает влезть в наши с ним отношения.
- То есть? – она присела рядом с ним.
- Сегодня я говорил с его врачом, и это было просто ужасно. Если бы ты слышала, какие морали он мне читал, как уговаривал снова сходить к отцу, уверял, что нам обоим так необходимо всё выяснить... Да ещё таким тоном, словно знает обо всем на свете. Кто ему позволил вмешиваться, давать мне советы, решать, что для меня лучше, а что хуже. Он ведь понятия не имеет, что со мной происходит, как у меня внутри всё болит при мысли, что отец никогда меня не простит... А лезть со своими наставлениями и капать на мозги – проще всего...

Спустя несколько дней, когда Пабло со скучающем видом перелистывал под прилавком какой-то музыкальный журнал, Хорхе сообщил, ему, что хочет сегодня уйти пораньше.
- Прикроешь меня, если шеф спросит, ладно? Мне сегодня позарез нужно смыться отсюда хотя бы на полчасика раньше.
- Неожиданно назначили тренировку или матч? – как бы между прочим осведомился Пабло.
- Не, не до футбола сейчас, - ответил тот, - Представляешь, мой папаша на днях в тюрьму загремел, теперь его выпустят неизвестно когда, посылки надо ему носить, - вздохнул Хорхе.
- Твой отец в тюрьме? – изумился Пабло.
- Ну да, - совершенно спокойно ответил парень, - Он магнитолы из автомобилей воровал, а потом загонял их на рынке – кстати, прибыльный бизнес, приятель. А вот сейчас попался. Эх, - с досадой вздохнул Хорхе, - Сколько раз говорил ему, осторожней надо быть! Теперь вот сидит – годик дадут, наверное, может поменьше или выпустят по амнистии. Это ничего, конечно, нашего брата часто в тюрьму сажают, но вот сейчас оно совсем некстати – мне ведь одному придётся всю семью поднимать. Хорошо хоть ты решил весь день работать, подменишь меня, а я пока ещё чего-нибудь себе подыщу... Взяли бы меня в футболисты, - мечтательно вздохнул он, – Они там такие деньги зашибают. Я бы всё маме отдавал. И сестрёнке подарки покупал, она так радуется, когда ей покупают какую-нибудь ерунду...
Пабло слушал и поражался, насколько же далёк он был от настоящей жизни всё это время. Только лишившись завидного положения «сына мэра» и оказавшись рядом с такими людьми, как Лусия или этот Хорхе, для которых мир всегда был прекрасен, независимо от того, какие трудности им подсовывала судьба, умеющим радоваться тому, что сегодня просто взошло солнце или тому, что можно по дороге домой поиграть в футбол и купить сестрёнке подарок, ничего не знающие о ханжеской морали и не смущающиеся при сообщение, что твой отец сидит в тюрьме, он начал потихоньку постигать, в чём заключается эта самая жизнь. Ему, привыкшему к мысли, что все проблемы решаются кем-то другим или того лучше сами собой, и вдруг неожиданно вышвырнутому с места под солнцем, встреча с их независимым миром показалась ужасной. Он не мог понять, как можно радоваться такой жестокой реальности, что делать с нежданно свалившийся на него свободой. А они беззаботно махнули рукой на эту реальность, совершенно искренне полагая, что легко со всем справятся. Подумаешь, отец попался на воровстве, подумаешь, кончились деньги, - всё пройдёт, всё преодолеем! Пока день сменяет ночь, нет причин сходить с ума от отчаяния. Как там говорила Лусия – уметь радоваться мелочам? Выйти на берег моря, полюбоваться на закат и осознать, что жизнь на самом деле прекрасна? Пабло слегка вздохнул про себя – видно ему так никогда и не проникнуться до конца этой незатейливой философией выживания.
От мыслей его отвлекло вибрирование мобильника. Он глянул на дисплей – там высветился номер больницы. Парень помедлил немного – известия оттуда редко были утешающими:
- Это вы, сеньор? Что-то случилось? – задал он свой обычный в последнее время вопрос.
- Нет. Я просто прошу тебя приехать.
- Зачем? – недовольно отозвался Пабло, - Снова хотите поупражняться в психоанализе? Я же говорил, что не желаю больше слушать ваши нотации.
- Ну и характер у тебя, - изумлённо протянул врач, после секундной паузы - Ты слышал, что я сказал? Приезжай немедленно.
Пабло вздохнул:
- Ладно, только я надеюсь, на этот раз вы обойдётесь без нравоучений.
- Давай, я жду.
- Хорхе, - крикнул он напарнику, повесив трубку, - Мне тут позвонили неожиданно, нужно уйти на часик. Ты не постоишь вместо меня, а когда я вернусь, можешь сразу идти домой, я тебя подменю.
- Договорились, - ответил Хорхе, - А кто это тебе позвонил, что ты так сорвался? Девушка, небось? – хитро прищурился он.
- Угу, девушка, - как-то рассеянно отозвался Пабло, - Спасибо, что согласился помочь, я быстро...
Марицца вошла в школьное кафе и, увидев сидящих за столиком и о чём-то болтающих Гидо с Томасом, подлетела к ним со скоростью реактивного самолёта.
- Ребята, скажите, что случилось с Пабло? – спросила она, опускаясь на соседний с ними стул.
- Вообще-то садиться мы тебе не предлагали, - заметил Гидо, сделав вид, что не слышал её вопроса.
- Я спросила, что случилось с Пабло, - повторила Марицца, стараясь оставаться спокойной. – Он уже больше двух недель не появляется в колледже.
- И что? Почему тебя это интересует?
- Я за него волнуюсь.
- А чего тебе за него волноваться? Вы же, кажется, расстались, у него теперь своя жизнь, у тебя своя, - философски заметил Гидо.
- Потому что он не чужой мне человек, неужели непонятно? Так вы скажете, где он или нет? – нетерпеливо выкрикнула Марицца.
- Нет, не скажем, мы сами не знаем, - ответил Томас.
- Не ври. Вы его лучшие друзья, вы должны знать.
- Должны, но не знаем. Так что отстань от нас и занимайся своими делами.
- Да, мы не знаем, - поддержал Томаса Гидо, - Но зато может быть знает его новая подружка...
- Какая подружка? – спросила Марицца, чувствуя, как внутри у неё вся опускается.
Томас удивлённо выпучил на друга глаза, тоже плохо понимая, о чём он говорит, а Гидо тем временем невозмутимо продолжал:
- Вот такая. Художница со студии, где он раньше работал, - на этих словах Томас толкнул его ногой под столом, видимо пытаясь, таким образом остановить поток глупостей, которые он нёс, но Гидо уже не на шутку разошёлся, - Шикарная девушка, настоящая красавица. Ни один мужчина такую не пропустит. До сих пор не пойму, как Пабло удалось её закадрить... Можешь спросить у неё, она наверняка знает, где он теперь.
Марицца дальше уже не могла его слушать, тут же на неё нахлынула горькая обида - значит, эта стерва всё-таки отняла у неё Пабло. В эту минуту её как будто кто-то полоснул ножом по сердцу.
- Хватит, я поняла, - сказала она, вставая, - Больше подробностей не надо.
- Что за чушь ты тут нёс? – напустился на Гидо Томас, когда Марицца ушла, - Какая к чёрту девушка? У Пабло никого нет.
- Да знаю я. Надо же было как-то отвязаться от Спиритто. Зато теперь она точно уже больше не полезет к Пабло.
- Он её любит, Гидо...
- Любит, - усмехнулся тот, - Кому нужна такая любовь? Посмотри, на кого он стал похож, когда с ней связался. Эта дура ему все нервы вымотала. А у Пабло и так сейчас проблем выше крыши.
- Да, - протянул Томас, - Никогда бы не подумал, что с Серхио может такое случиться... Кстати, Пабло больше тебе не звонил?
- Нет. От него давно ничего не слышно. А сам я как-то не решаюсь позвонить, он просил не беспокоиться.

Лусия сидела на подоконнике открытого окна в студии Факу и курила, стряхивая пепел в алюминиевую крышку из-под банки с краской, когда Марицца появилась на пороге комнаты. При одном взгляде на эту противную, вульгарную девицу у неё тут же возникло чувство отвращения – ведьма и есть ведьма, так бы и задушила её же собственными волосами. Как Пабло мог променять её на эту стерву? В руках Марицца держала конверт, тот самый, что случайно попал ей в руки несколько недель назад. Она так и не выкинула его и сегодня решила отдать его Пабло. А ещё нужно как-нибудь собраться с силами и забрать из его квартиры свои вещи. До сегодняшнего дня, она никак не решалась на это, ещё надеясь с ним помириться, но недавний разговор с Гидо и Томасом дал ей ясно понять, что больше ничего не будет.
Лусия услышала шум у двери и недовольно крикнула, даже не оборачиваясь:
- Факу, проваливай отсюда, у меня перерыв.
- Это не Факу, это я - несколько неуверенно проговорила Марицца, - Можно занять у тебя одну минуту?
От неожиданности Лусия, кажется, чуть не выпала из окна. Но потом всё же пришла в себя и спрыгнула с подоконника:
- Привет. – удивлённо произнесла она, - Не ожидала тебя здесь увидеть. Чем могу помочь?
- Ты не знаешь, где Пабло? – сквозь зубы процедил Марицца, стараясь не смотреть на неё, - Мне нужно ему кое-что передать.
- Понятия не имею, - пожала плечами Лусия, - А почему ты спрашиваешь у меня?
Марицца не на шутку разозлилась – она ещё строит из себя дурочку.
- Ну как же, - зло отозвалась девушка, - У вас же вроде роман...
- Чего? – несколько секунд Лусия пыталась вникнуть в ситуацию, а потом рассмеялась, - Кто тебе сказал такую ерунду?
- А что разве не так? – Марицца вскинула на неё полный ненависти взгляд.
Лусия перестала смеяться, видимо осознав, что она говорит всерьёз:
- Слушай, а тебя не смущает, что у нас довольно приличная разница в возрасте?
- А его всегда тянуло на старух, - выпалила Марицца.
- Ну спасибо, - усмехнулась художница, - Думаю, когда тебе будет столько же лет, сколько мне сейчас, тебе вряд ли понравится, если кто-нибудь назовёт тебя старухой. – Она прищурила свои зелёные кошачьи глаза, а потом слегка насмешливо спросила, - Ну раз уж у нас с ним роман, то могу я поинтересоваться, на правах его девушки, что тебе от него надо?
- Передай ему вот это, - Марицца почти швырнула ей конверт и собралась немедленно уйти, - А ещё передай, что он редкая скотина.
- Да ладно тебе, Марицца, - снова рассмеялась Лусия, беря письмо, - Я же пошутила, нет у нас с ним ничего. И быть не может. – тут её взгляд упал на конверт и лицо сразу стало серьёзным, - Постой-ка, откуда у тебя это письмо?
- Лежало в почтовом ящике, откуда же ещё? – нервно отозвалась Марицца, её вопрос ей не понравился.
В это время Лусия резко разорвала конверт и быстро пробежалась глазами по листку.
- А ты всегда читаешь его почту? – ехидно спросила Марицца, но та пропустила её колкость мимо ушей.
- Так, где ты его взяла? А самое главное, когда? Оно датировано третьим числом, а сегодня уже двадцать второе. Мне почему-то кажется, оно давным-давно у тебя уже лежит, а передать ты решила его только почему-то сейчас.
- Это что допрос? – Марицца поняла свою ошибку и уже начала мысленно корить себя за нерасторопность.
- А ты хоть знаешь, что в этом письме? – так же серьёзно спросила Лусия, глядя на неё в упор.
- Нет, не знаю, - голос Мариццы дрогнул, было что-то в тоне, которым говорила эта девицы настораживающее, предвещающее неприятности, - А что там? У Серхио нашли какую-то неизлечимую болезнь?
- Зря иронизируешь, - невесело заметила Лусия, а потом неожиданно повысила голос, - Ты хотела знать, что с Пабло, ладно я скажу, слушай. У его отца случился инфаркт, и теперь Пабло, наверное, в больнице, а в этом письме сообщается о серьёзных ухудшениях в работе сердца Серхио Бустаманте и просят его сына приехать...
Марицца так и присела, в ужасе схватившись за голову:
- Боже мой! Бедный Пабло... – от шока она даже позабыла о своей ненависти к Лусии, - И как он? Что с ним теперь?
- Серхио лучше, его жизнь вне опасности, а вот Пабло очень плохо... Он до сих пор не может прийти в себя. Может быть, если бы он получил это письмо вовремя, всё было бы не так трагично.
- Но я же не знала, - как-то испуганно пробормотала Марицца, оправдываясь скорее перед собой, - Я хотела ему помочь, уберечь от новых страданий...
- Как? Скрыв, что у его отца проблемы со здоровьем? Однако, странная помощь.
- Ты не знаешь Серхио, - проговорила она, - Такого монстра как он ещё надо поискать. Он постоянно лгал и использовал Пабло. Однажды уже было такое, что он симулировал, чтобы привлечь к себе его внимание. Я думала, сейчас то же самое. Я не хотела, чтобы Пабло мучился из-за него.
- А не слишком ли ты много на себя берёшь? – усмехнулась Лусия, - Я не знаю, какое чудовище его отец, но я видела, как Пабло плакал, когда узнал об инфаркте, как боялся потерять его. И уж если ты любишь Пабло, как ты уверяешь, то, наверное, должна была не усугублять их конфликт или как минимум не вмешиваться. А что ты сделала, чтобы ему помочь? Вот это? – она потрясла конвертом, - Мне казалось, ты должна была понимать, какие у Пабло серьёзные, теперь уже взрослые проблемы, которые не решить одним махом. Это ж тебе не шпаргалку передать незаметно на экзамене... Бог мой, - вдруг опомнилась Лусия, - Мне даже неудобно тебе это всё говорить, я ж не твоя мама всё-таки, жизни учить...
- Вот именно, - огрызнулась Марицца, - Я ему помогала, как могла, я всё делала для того, чтобы он поскорее забыл о своём отце!
- А ты, правда верила, что сын забудет о своём отце? – насмешливо спросила Лусия, - Какая же ты всё-таки глупая, раз думаешь, что это так легко и просто.
- Не смей...
- Да ладно, - спокойно ответила художница, - В конце концов, меня это не касается. Не я пришла к тебе, а ты ко мне, к тому же стала обвинять, чёрт знает в чём. Твои упрёки – детский лепет по сравнению с тем, что происходит с Пабло на самом деле. Если ты его любишь, так хотя бы попыталась бы понять его, а ты видимо совсем не знаешь, что с ним сейчас... Ты не там ищешь причины проблем, Марицца - уже тише добавила она.
Марицца попыталась что-то возразить, но Лусия пресекла все её попытки:
- Я не хочу с тобой припираться. У меня нет ни времени, ни настроения. Ты всё выяснила, что хотела, а теперь уходи отсюда, пожалуйста. Мне надо работать... Да, кстати, возьми это письмо и сделай всё возможное, чтобы Пабло никогда не узнал, куда оно вдруг исчезло. Всё равно теперь от него нет никакого толку,– она протянула ей конверт.
Марицца не ожидала этого, она была почти на сто процентов уверена, что Лусия отдаст письмо Пабло:
- Почему ты мне помогаешь? – совершенно искренне удивилась она.
- Причём здесь ты? – девушка пожала плечами, - Просто Пабло и так сейчас тяжело, а если он ещё узнает про этот конверт... Я не хочу его добивать.
Марицца уже была почти в коридоре, когда вдруг обернулась и несмело произнесла:
- Ты не могла бы... в общем, не говори Пабло, что я приходила.
- Как хочешь, - равнодушно отозвалась Лусия и принялась за работу.
Врач ждал Пабло у себя в кабинете, когда тот вошёл, он говорил по телефону. Парень остановился в дверях, и в ожидании приглашения изучал глазами висящие на стене фотографии и плакаты, периодически кидая на доктора недобрые взгляды – зачем этот занудный Фрейд-самоучка вызвал его, если с отцом всё в порядке? Оставалось надеяться только на то, что разговор не затянется надолго, ему не терпелось уйти отсюда и вернуться на работу. Наконец врач повесил трубку и жестом предложил Пабло подойти.
- И что вам нужно? – спросил он, изобразив как можно скучающее выражение лица.
- Мог бы быть и повежливее, - заметил врач, - Хотя бы, потому что я лечу твоего отца.
- Извините, - последняя фраза заставила его слегка устыдиться, - Я вас слушаю.
- Вот, - врач выдвинул ящик письменного стола и вытащил оттуда сложенный в четыре раза листочек бумаги, - Это тебе, прочитай.
- Что это такое? – удивился парень, думая, что это какая-то нелепая шутка.
- Записка от твоего отца.
Его слова тут же отозвались дрожью по всему телу. Пабло несмело взял в руки бумажку, пристально глядя на неё, словно хотел увидеть насквозь, что там внутри. Он повертел её двумя пальцами, боясь раскрыть и найти там что-нибудь очень горькое, страшные слова вроде тех, что уже говорил ему отец, или того хуже, обнаружить там адрес какого-нибудь банка, где можно снять деньги со счёта. Ведь отец легко мог так сделать. Наконец, он всё-таки собрался с силами, глубоко вздохнул и развернул записку. В ту же секунду сердце его ёкнуло, как будто он взобрался на самые высокие в мире американские горки и тут же стремительно спустился вниз. На смятом листочке, неровным, ослабевшем после болезни почерком было написано всего несколько слов, от которых у Пабло в один миг перехватило дыхание. «Я очень люблю тебя, сынок» - прочитал он, чувствуя, как дрожь в теле медленно пропадает, уступая место какому-то тёплому, растекающемуся по венам облегчению, а сердце наполняется таким счастьем, что ни в одном языке мира не хватит слов, чтобы его выразить. Он перечитывал и перечитывал эту фразу, всё ещё не веря в происходящее, а потом вскинул на доктора светящиеся от радости глаза, не зная, что сказать. Врач улыбнулся – наверное, он всё знал, хитрец, ну и пусть, пусть все знают, что сегодня он стал самым счастливым человеком на свете.
- Ну что? – весело спросил его доктор, - Ещё не забыл, где находится палата твоего отца?
С бешено колотящимся сердцем он выскочил из кабинета и со всех ног помчался по коридору, ничего не замечая вокруг себя. Распахнув дверь в палату, он влетел внутрь и – внезапно замер на пороге. Здесь всё было также и как пару недель назад – те же стены, стул у кровати, абстрактная картина на противоположной стене. Отец по-прежнему лежал в постели, слегка прикрыв глаза, и на какую-то долю секунды Пабло испытал такой же страх, как и тогда: а вдруг ему всё это приснилось, и не было никакой записки, а это всего лишь плод его больного воображения, и сейчас снова повторится всё тот же кошмар. Но тут отец открыл глаза, и Пабло увидел, что лёд в них растаял. Тонкие губы слегка улыбнулись – мягко, ласково, без намёка на злую иронию. Потом Серхио приподнялся и как будто слегка поманил его к себе, и уже в следующую же секунду Пабло ощутил себя в его крепких, сильных объятиях. Он уже ничего не видел, не слышал, не чувствовал, только теснее прижимался к груди отца, словно маленький перепуганный ребёнок, ищущий защиты от своих вымышленных детских страхов. Все чувства, что в нём боролись, сейчас смешались в единый клубок. Слёзы ручьём текли по щекам, он даже не пытался их сдерживать, потому что вместе с ними из его сердца уходила, чтобы никогда больше не вернуться вся боль, горечь и обида, накопленная за невыносимо долгое время.
А Серхио продолжал улыбаться, гладил его по волосам, целуя в висок и тихонько приговаривая: «Сыночек мой, как же я люблю тебя...»
- Прости, - прошептал Пабло, по-прежнему не решаясь заглянуть ему в глаза, - Я так виноват перед тобой.
- Ну, всё, всё, успокойся, - так же тихо и ласково ответил отец, - Давно, давно уже всё простил...
И Пабло почувствовал, как сердце его открывается, распускается, как цветок после холодной зимы, как все его страхи, сомнения, разочарования остаются далеко позади, в другом мире, за запертой дверью. Тяжёлая гора, носить которую уже больше не было сил, наконец-то сваливается с плеч. После долгих месяцев мучений и терзаний он впервые ощутил себя защищённым, нужным, любимым, отчего тягостное одиночество, страшной угрозой нависшее над ним, отступило. Теперь ничего уже не надо было бояться, любые трудности казались пустяком. И он подумал, что можно отдать не одну жизнь ради того чтобы ощутить это прекрасное, ни с чем несравнимое чувство.

14

С отцом Пабло пробыл ещё очень долго, но он не чувствовал времени – так хотелось продлить это долгожданное чувство умиротворенности и безмятежности, снова ощутить себя в безопасности как когда-то в далёком детстве. Поначалу они просто молча сидели в объятиях друг друга, словно мало-помалу осознавая происходящее, постепенно привыкая к мысли, что всё снова становится на свои места. В палате было так тихо, что, казалось, даже сами стены наблюдают за ними, и от этой тишины становилось ещё спокойнее, как будто она оторвала их от мира и окружила плотным кольцом, чтобы никто уже больше не мог помешать их примирению. Потом они заговорили, сначала несмело, избегая острых углов, словно боясь нарушить то хрупкое равновесие, которое им только что с таким трудом удалось установить. Отец сказал, что суд состоится, как только он поправится окончательно, врач уже обещал дать постановление о полной вменяемости, а адвокат заверил, что процесс продлится не больше пары-тройки дней. Обвинению не удалось собрать достаточно доказательств и им нечего предъявить, так что его освобождение – вопрос времени, нужно лишь немного подождать. Пока Серхио говорил, Пабло чувствовал напряжение во всём теле, ужасно боялся, что отец как-нибудь невзначай напомнит, что этой неприятной судебной истории он обязан ему, но Серхио и словом не обмолвился о его участии – как будто Пабло это совсем не касалось, словно речь шла о какой-то обычной неприятности на работе, которая постепенно исчезнет сама собой. Закончив, отец помолчал немного, а потом произнёс негромко, своим обычным тоном:
- Ну, расскажи хоть как у тебя дела. А то всё молчишь, молчишь.
- Нормально... Я сейчас работаю.
- Да? – казалось, Серхио слегка изумился, но удивление это было явно приятным, - И где ж ты работаешь?
- В одном магазине, - немного неуверенно ответил парень, не зная, как отец отреагирует, - Продаю всякие безделушки.
- И как работается? Тяжело?
- Да нет, не очень... Только спина устаёт стоять целый день за прилавком.
- Ты смотри, какой молодец, не пропал, - задумчиво пробормотал Серхио, обращаясь скорее к самому себе, чем к сыну, - Ну, а как учёба?
Пабло замялся – про колледж он уже успел подзабыть, к тому же он почему-то совсем не подумал, что отец может про него спросить, и не подготовил убедительного объяснения заранее.
- Ты знаешь, - парень отвёл взгляд, и чтобы отвлечься от неприятного признания принялся рассматривать противоположную стенку, - Я сейчас не хожу в колледж.
- Тебя выгнали что ли? – отец вроде бы даже не удивился, - И чего же ты такого натворил?
- Нет, не выгнали, - Пабло собрался с силами, а потом выдал на одном дыхании, - Просто я решил, что больше не буду учиться.

Лусия улетала рано утром – путь ожидал неблизкий, от Аргентины сердце Европы отделяли тысячи километров. У неё с собой почти не было вещей – только этюдник и маленькая сумка, наверное, она хотела войти в её новую жизнь налегке, не нести туда ничего лишнего. Пабло почти ничего не говорил, он чувствовал, что надо сказать что-нибудь важное на прощание, но в голову ничего не шло, да и сама Лусия была не слишком разговорчива, задумчива. Когда объявили посадку на её рейс, она медленно встала с кресла, в котором сидела, остановилась напротив него и слегка улыбнулась:
- Ну, вот всё, мне пора...
- Да... желаю удачи.
Она помялась секунду-другую, а потом произнесла:
- Ты знаешь, на прощание я хочу тебе сказать, что... мне тоже немного грустно. Мы с тобой случайно встретились, но я ни капли об это мне жалею – ты хороший парень, и я верю, что несмотря ни на что у тебя всё будет просто замечательно. Ты это заслужил.
- Спасибо тебе... Ты тоже заслуживаешь счастья.
Лусия опустила голову и кивнула:
- Я пойду... – но, отойдя на несколько шагов, хлопнула себя по лбу и тут же вернулась, - Вот я дурочка, совсем забыла! У меня для тебя кое-что есть, - она расстегнула сумку и достала оттуда плотный альбомный листок, на котором чёрным углём был нарисован его портрет, - Это тебе, на память...
- С ума сойти, - удивился Пабло, принимая подарок, - Когда ты успела? Я же тебе никогда не позировал.
- Не забывай, у меня прекрасная память на лица, - усмехнулась девушка, - Ну ладно. На этот раз точно всё, - Лусия внимательно посмотрела ему в глаза, подумала немного, потом вдруг приблизилась и быстро скользнула губами по щеке, - Пока!
Затем, закинув на плечо этюдник, почти бегом направилась к эскалатору. Уже на самом верху, Лусия обернулась, и ему показалось, что она подмигнула, хотя, впрочем, может быть, ему это только показалось.
Переступив порог колледжа, Пабло почувствовал себя как-то странно. Здесь ничего не изменилось с того момента, когда он приходил сюда последний раз, но вместе с тем, он ощутил себя как путешественник, который вернулся на родину после долгих странствий. И ведь, действительно, с его последнего пребывания прошла как будто целая жизнь. Теперь вся реальность для него делилась на две совершенно разные части – «до» и «после». Он смотрел на школьную лестницу: он помнил, какой она была «до», до инфаркта отца, до той страшной ночи, до их примирения, а теперь уже наступило «после» - вроде всё то же самое, но для него эта лестница стала уже другой. Пока он шёл в класс, ему казалось, что на него все смотрят, - преподаватели, ученики, даже столы со стульями и иногда он оглядывался назад, чтобы проверить, не задержал ли кто на нём испытывающего взгляда, но тут же убеждался, что это какая-то нелепая паранойя и в действительности никому нет до него дела.
Он слегка неуверенно вошёл в класс и тут на самом деле ощутил, как на него сразу же уставилось несколько пар удивлённых глаз. Наверное, ребята уже потеряли надежду его увидеть.
- Привет, - негромко произнёс он, не зная, как реагировать на такое повышенное к себе внимание.
- Пабло, ну наконец-то, - завопил Гидо и бросился его обнимать, - Куда ты пропал, мы так за тебя волновались!
- Как ты? – спросил Томас, тоже готовый прыгать от радости, что его друг всё-таки вернулся в колледж, - Мы уже с Гидо всё передумали, пока ждали от тебя хоть каких-нибудь новостей.
- У меня всё нормально, - ответил Пабло, - Да, всё хорошо.
Друзья переглянулись:
- А... как твой отец? – тише спросил Томас.
- Он поправится... Но самое главное, - парень улыбнулся, - Самое главное, мы с ним помирились!
- Правда? – недоверчиво спросил Томас, - Серхио тебя простил?
- Да, всё простил, представляете? Я так сейчас счастлив!
В это время к ним стали подходить одноклассники, им тоже хотелось поприветствовать, наконец пришедшего, так неожиданно перед этим исчезнувшего приятеля.
- Мы очень рады тебя видеть, Пабло, - сказал Мануэль и положил руку ему на плечо, - Ты как в воду канул, а Томас с Гидо не за что не захотели рассказывать, куда ты пропал. У тебя что-то случилось?
- Нет, ничего... Вернее... в общем, теперь всё в порядке, и я снова с вами.
- Нам тебе не хватало, - пропела своим нежным голоском Мия, - Надеюсь, больше ты никуда не исчезнешь?
- Постараюсь...
Ещё несколько минут прошли в том же духе: расспросы, объятия, улыбки, - его захватил бешеный ритм школьной жизни, как вдруг Пабло ощутил затылком жгучий, пронзающий взгляд, от которого у него защемило сердце. Этот взгляд мог принадлежать только одному человеку; Пабло обернулся – Марицца стояла в дверях и буквально пожирала его глазами, и в них было всё: боль, страх, радость и, кажется, даже любовь. Он нерешительно поймал её взгляд, и в груди его тут же что-то кольнуло: Господи, Марицца, любимая, родная, такая близкая и – такая далёкая одновременно. Несмотря ни на что, она всегда оставалась для него прежней, единственной и неповторимой Мариццей, которую, как не пытался, он не мог вычеркнуть из своего сердца. Парень не выдержал, и отвёл глаза, а потом тут же повернулся обратно к друзьям.
- Пабло, это, конечно, здорово, что ты к нам вернулся, - заговорил Томас, - Но боюсь, что тебя ждут неприятности. Как мы не старались, тебя прикрыть, Дунофф нам не поверил. Он очень сердился на тебя, и потребовал сразу пойти к нему в кабинет, если ты вдруг объявишься.
- Началось... – вздохнул Пабло, - А ещё что?
- Как что? – удивился Томас, - Экзамены на носу, а ты столько пропустил! Как ты собираешься всё сдавать? Пересдач больше нет, если ты не забыл.
- Как-нибудь сдам, - отмахнулся Пабло, - Не в первый раз. И вообще, Томас, экзамены – это такая ерунда... Ладно, пойду, узнаю, что от меня хочет Дунофф.
Он направился к выходу из класса – Марицца всё ещё стояла в дверях; чем ближе он подходил к ней, тем сильнее его захлёстывало волнение, в этот момент он почувствовал себя неопытным маленьким мальчишкой, не знающим, как познакомиться с понравившейся девочкой. Давно с ним не случалось ничего подобного. И всё же, проходя мимо, Пабло задержался на пару секунд:
- Привет, - сказал он, не сумев придумать ничего лучше.
Марицца не ответила, только закусила губу и отвернулась.
Дунофф и вправду оказался рассержен не на шутку. Увидев Пабло, он в ту же секунду оставил все свои дела и кинулся прямо с порога его отчитывать, не давая возможности вставить ни единого слова. Поначалу Пабло попытался начать оправдываться, но потом успокоился и остался стоять напротив директора, лишь слегка прикрывая рот рукой, чтобы спрятать улыбку. Ему вдруг стало очень весело – Дунофф, ходивший взад-вперед по кабинету, смешно размахивая руками и кипя от негодования, выглядел необыкновенно забавным, комичным, местами даже трогательным. А самое главное, его слова для Пабло ровным счётом ничего не значили, время, когда поход к директору представлялся хоть сколько-нибудь важным давным-давно прошло, и теперь глядя на то, как этот старый добрый клоун носится по кабинету и упрекает его в разгильдяйстве и бездельничестве, Пабло с трудом сдерживался от смеха.
- Вы понимаете, насколько безнравственен и безответственен ваш поступок, Бустаманте? - возмущался Марсель, - Такое поведение совершенно непозволительно в стенах нашего славного колледжа.
«Славного колледжа?» Он не ослышался? Это всё начинало напоминать далёкий третий курс, нескончаемо-сладостную ностальгию, отчего Пабло стало ещё веселее:
- Сеньор Дунофф, вы забываете, что теперь школа не считается элитной...
- И что с того? – удивился директор, - От этого она не перестала быть одной из самых лучших в нашей стране, где ученики получают образование высочайшего класса. Или вы думаете, теперь, вы можете целыми днями безнаказанно валять дурака? Нет, Бустаманте, не выйдет, и имейте в виду, что за подобного рода нарушения полагается немедленное отчисление.
Отчисление? Пабло усмехнулся про себя – в эти сказки он давно уже не верил. Нет, сеньор Дунофф, у вас ни за что не хватит смелости кого-то отчислить, всё это пустые угрозы, которыми вы так любите бросаться, давно никому не страшны. Парень поднял на него глаза – сеньор директор, вечная марионетка, никогда не бравшая на себя смелость принимать решения, постоянно прятавшаяся за чужие спины: будь то Эчаменди или Серхио Бустаманте, или теперешний попечительский совет от министерства образования. Ушли одни, уйдут другие, а он останется и с одинаковым рвением будет служить своим новым хозяевам, как ни в чём не бывало тянуть свою лямку, вывешивать новые уставы, отчитывать за двойки и прогулы – вечный, бессменный сеньор Дунофф, директор на все времена!
- Но поскольку вы не первый год у нас в школе и уже скоро будете заканчивать пятый курс, я не хочу портить вам жизнь, - продолжал свою речь Марсель, - Поэтому пока мы обойдёмся замечанием и я очень надеюсь, что вы оцените оказанное вам доверие и больше не позволите себе подобное поведение.
- Я обещаю вам сеньор Дунофф, - Пабло даже удалось сделать серьёзное лицо – не хотелось расстраивать старика.
- И, кроме того, я также надеюсь, вы сможете догнать ваших товарищей в учёбе, несмотря на то, что так много пропустили, и успешно сдадите ваши экзамены.
- Конечно... Я могу идти?
- Идите, и хорошенько запомните наш разговор.
- Я хочу вам сказать, - произнёс Пабло, прежде чем уйти из кабинета, - Вы... вы очень классный, сеньор Дунофф!
- Что вы себе позволяете, Бустаманте? – с негодованием крикнул ему директор, хотя и совершенно не понял, что же тот имел в виду.
К себе в квартиру Пабло возвращался поздно, день сегодня выдался нелёгким, - после колледжа он забежал на работу, потом в больницу к отцу. К вечеру он ужасно вымотался, хотелось поскорее прийти домой, завалиться на диван, тупо щёлкая пультом от телевизора, и просто спокойно полежать, отдохнуть, ни о чём не думая и не беспокоясь. Поднимаясь по лестнице и уже подходя к своей площадке, ему вдруг показалось, что около квартиры кто-то есть. Повинуясь этому странному предчувствию, Пабло побежал по лестнице, и, добравшись почти до самого её верха, вдруг резко замер на последней ступеньке, едва не потеряв дар речи от удивления. Перед самой дверью, прислонившись к стене и опустив голову на руки, сидела Марицца. Как только он появился на площадке, девушка несмело подняла на него свои огромные тёмные глаза и чуть слышно произнесла:
- Привет.
- Привет, - так же неуверенно ответил Пабло, - Ты за вещами пришла? – вдруг ляпнул он, хотя на языке вертелись совсем другие слова.
- Да, вернее нет... Пабло, я к тебе.
- Так почему не заходишь? У тебя же есть ключи.
Марицца потупилась:
- Я не люблю бывать там без тебя... – как-то чересчур категорично сказала она, - Присядь, пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить.
Он послушался и опустился на пол рядом с ней, всё ещё пребывая в каком-то трансе от её внезапного появления – Пабло и подумать не мог, что она вдруг так неожиданно появится на пороге его дома.
- Как... дела? – спросила Марицца, будто готовя почву для длинного непростого разговора.
- Нормально. А у тебя? – Пабло ничего не оставалось, как поддержать этот странноватый обмен приветствиями, ведь он не имел не малейшего представления, о чём пойдёт речь.
- У меня всё хорошо... А твой отец? Ему уже лучше?
- Да, он сейчас быстро пошёл на поправку, - начал было Пабло, но потом запнулся и с любопытством посмотрел ей в лицо, - Стоп, а ты откуда знаешь? Гидо с Томасом проболтались?
- Нет, они тут не причём. Я узнала от Лусии.
- Лусии? – меньше всего он ждал услышать имя художницы сейчас, да ещё и из уст Мариццы, - А она мне ничего не говорила.
- Это я её попросила... Пабло, - торопливо заговорила девушка, - Я очень рада, что с твоим отцом всё в порядке, правда... Как только, я узнала, что случилось, не находила себе места от волнения. Я могу себе представить, как тебе было тяжело.
Парень вздохнул:
- Да, это было ужасно. Но теперь, слава Богу, всё в прошлом и более того, - он осёкся, - Мы с отцом помирились.

Конец