Глава 1
- Давайте убьём эту грёбаную стюардессу!
- Поддерживаю: за такой кофе в Мексике бы убили.
- О, я даже знаю как: ацтеки сняли бы с неё скальп и устроили бы пляски племени тумба-юмба.
- Колуччи, перестань прикидываться нацисткой.
- А иначе что? Ты отдашь меня на растерзанье своим мексиканским койотам?
- Койоты и не посмотрят на твои кости - в Мексике хорошее питание.
Можно добавить громкости.
- Что же ты приехал в Аргентину из своей сказочной страны?!
- Может, вместо того, чтобы донимать меня расспросами, попробуешь выбраться из своей Миаландии?!
Нет, можно ещё громче.
- О, спасибо за добрый совет, крёстная фея! Только знаешь, чем хороша моя Миаландия? В ней нет тебя!!
- Правильно, в ней вообще никого нет, кроме Мии Колуччи!
Марицца включает звук по полной, и теперь её уши атакует полноценный легион бесов: хор вампиресс из плеера и Мия с Мануэлем из объективной реальности. Полный боекомплект самоубийцы, «приятно повеситься». Спирито с нежностью, любовью, со светлой надеждой смотрит на Пабло, который с самого утра милосердно молчит с ней в унисон.
- Бустаманте, иногда мне кажется, что в этом страшном мире есть вещи похуже тебя.
- Эти двое? – предполагает парень.
- Похоже на то. Эй, вы, заткнитесь и вспомните, кто мы!
- А кто мы?
В воздухе повисает лёгкая скоротечная тишина, которую запросто нарушает Бустаманте.
- Мы звёзды!
- Мы лучшие!
- Мы взорвём Лос-Анжелес!
- И купим себе новые босоножки! – завершает дифирамбы звонкий голос Ми.
- Кажется, она единственный нормальный человек в нашей группе, - смеётся Марицца, и её смех подхватывает Пабло, и Мия, и даже Мануэль, который ещё вчера вечером поклялся не реагировать на Колуччи, но не выдержал и первой пятиминутки наедине с принцессой.
С появлением Сабрины смех стихает.
- Дорогой?
- На твоём месте я бы не разгуливала по самолёту: меняется центр тяжести, получается турбулентность, скачок давления, кульбит напряжения…короче говоря, если ты не сядешь на своё место, мы все умрём, - недовольно сообщает Колуччи – самый опытный организатор бури в стакане, и Мануэль чувствует себя обязанным защитить неподготовленную к их обычным перепалкам Сабрину.
- Ми, перестань стрелять холостыми: какая турбулентность? Ты хоть знаешь, что это такое?
Ей очень хочется вытащить из памяти точное, энциклопедическое и настолько запутанное определение этой чёртовой турбулентности, чтобы ацтек, наконец, убедился в том, что она не барби, не глупая блондинка, не пустоголовая папенькина любимица. Но с определениями давняя ссора, и принцесса ограничивается стандартным:
- А тебе в твоей распрекрасной Мексике это хорошо объяснили?
Мануэль кое-как справляется с желанием зашвырнуть Колуччи куда подальше… в игрушечный магазин, к примеру. Или к манекенам на витринах её любимых абсурдно дорогих магазинов. Или ещё куда-нибудь, где они ни за что в жизни не встретятся. Он собирается сказать ей о глупости, лицемерии, пристрастии к блестящему и розовому – обо всех её страшных грехах, но вдруг в их приватный (но, тем не менее, очень громкий) разговор вмешивается Марицца.
- Вы замолчите когда-нибудь? Я героически превозмогаю желание убить Бустаманте, он за последние полчаса не сказал ни слова о моей причёске, только вы цепляетесь друг к другу, как бывшие любовники…
Она закрывает рот ладонью. Отлично, Марицца. Договорилась.
- Очень смешно, Спирито, - отвечает Мия фиктивным безразличием. - До конца тура я с тобой не разговариваю.
Марицца выдыхает: из всего худшего, что сейчас могла сказать Колуччи, это самое безобидное.
- Святые небеса, неужели я нашла противоядие! Почему я не сказала это, как только увидела тебя?
Мия толкает её сиденье и делает страшную мордочку, Марицца виновато смотрит на принцессу. Не так уж страшно. Проехали. Может быть, даже долетят без трагедии.

Сабрина открывает и закрывает книжку, не в силах читать и привлечь его внимание. Мануэль сосредоточенно смотрит в окно. Сабрина проверяет – в кружочке иллюминации нет ничего интересного, кроме формы. Наконец, девушка решается спросить:
- Ману, ты считаешь меня толстой?
Мия Колуччи сверкает победоносной улыбкой:
- Знаешь ли, хани, ему всё равно, толстая ты или стройная. Этому мексиканскому карлику любая шлюха покажется нереальным счастьем.
Парень медленно выдыхает, напоминая себе, что по законам этой или любой другой – которую они пролетают сейчас – страны нельзя, нельзя, ещё раз – нельзя выбрасывать из самолёта живого человека. Даже если этот человек безмозглая кукла, даже если этот человек сломал ему жизнь… Он старается сделать голос спокойным и ровным. Без эмоций. Только ответить ей. В последний раз.
- Колуччи, тебя беспокоит моё происхождение? Интересует моя личная жизнь? Рост, вес, возраст, что там ещё? Какие сведения я должен тебе предоставить, чтобы ты, наконец, отстала?
- Я не знаю и не хочу знать, что там у вас было и почему вы ругаетесь, но я не позволю называть себя толстой, - вмешивается Сабрина, и парень начинает вспоминать все свои грехи и проступки, отыскивая тот эпохальный, которому он обязан этим наказанием.
- Не волнуйся – всё равно он никогда тебя не бросит. Ты можешь быть толстой, кривоногой, одноглазой – ваша любовь выдержит любое испытание! Правда, Ману? – добавляет Мия, смягчая голос.
- Прими свои таблетки, Колуччи, - бросает парень. – Видишь, у меня много счастья: могу даже с тобой поделиться. У меня есть любимая девушка, любимое дело, сейчас начинается мой любимый тур, где я буду петь свои любимые песни. Мне очень жаль, что всего этого у тебя нет, - он наблюдает за тем, как в её глазах вспыхивают и гаснут новые и новые искорки, воплощённые в слове «любимый», и, не позволяя ей перебить, мягко добавляет. – Давай заключим воздушное перемирие? Не будем цепляться друг к другу, пока ни прилетим в Штаты.
Мие нравится слово «воздушное», и она коротко кивает. До конца перелёта они не разговаривают.

Они сидят рядом и стараются не замечать друг друга: он пишет гениальную мелодию в блокноте, она рассматривает переднее сиденье. Оба радуются, что между ними никогда ничего не было и не будет. Очень хороший день: четыре часа вместе и никаких увечий. Она закрывает глаза и притворяется спящей. Он откладывает блокнот, в котором восемь раз выиграл у себя в крестики-нолики, и осторожно поворачивается к ней. Пять секунд, и никакого апокалипсиса: не взметнулась, не разоралась, даже про отца ничего не сказала. Едва он успевает перевести хороший день в ранг замечательного, она открывает глаза, их взгляды сталкиваются, и он видит, как она готовится – нет, ну правда же готовится сказать гадость про супергероев, а у него нет ни одной новой шпильки, посвящённой водителям самосвалов. Пабло переводит взгляд на потолок: «Бог, бог, бог, я знаю, что ты очень занят, а в Африке голодают умирающие от СПИДа ребята, но если ты сейчас хоть на минуту заклеишь рот Спирито, я буду тебе очень благодарен и пожертвую бедствующим свой мотоцикл».
- Что ты так смотришь на меня, супермен?
Её голос влетает в него, перекатывается по всем внутренностям и вызывает что-то похожее на изжогу. «Отлично, Спирито, - думает парень, - раз у тебя не получилось прикончить меня извне, ты пришьёшь меня изнутри, и никакие боги тебя не остановят». Пабло решает в следующий раз умолять папу, а не всевышнего.
- Спирито, я смотрю в окно, у которого, согласно билету, я должен был сидеть.
- Нет, ты пялишься на мою грудь!
- Я пялюсь в окно!
- Проговорился, - с удовольствием замечает она, прежде чем стукнуть его по голове.
- Думай, что хочешь: всё равно мне безразлично твоё мнение, - инертно отзывается парень.
- Поэтому ты себе так часто об это напоминаешь?
Он всё-таки поворачивается к ней, чтобы наградить издевающимся ласковым взглядом.
- Спирито, я напоминаю об этом тебе. Чтобы ты не зазналась.
Они обмениваются улыбками.
- Какая трогательная забота!
- Угу. Можешь считать себя моей рыбкой.
Он отворачивается, считая репризу законченной, и вдруг придумывает новый способ задеть её: приклеив взгляд к многострадальной стюардессе, Пабло невзначай кладёт ладонь на коленку Спирито. Марицца тут же дёргается.
- Убери это, - она рассматривает его руку, как часть инопланетного монстра, случайно свалившуюся на её драгоценную ногу.
Пальцы парня отстукивают чечётку.
- Думаешь, мне это нравится? – обиженно спрашивает Пабло, сочиняя на её колене новый пассаж. - Я только репетирую. Кстати, коленки у тебя очень даже… с головой не повезло, а с ногами всё в порядке.
Марицца одобрительно кивает:
- Да ты научился говорить комплименты, Паблито!
- Типа того, - соглашается он.
- Прекрасно. Может, ещё вырастешь человеком.
- Почему ты не кричишь, не отбиваешься, не грозишься оставить меня инвалидом?
Она теряется совсем ненадолго – всего пару секунд, но этого достаточно, чтобы он засчитал ей поражение и переключился на свой блокнотик. Марицца оглядывается в поисках подсказки, и мир соглашается ей помочь: девушка перехватывает у стюардессы стакан с газировкой и радостно выливает его на голову Бустаманте.
- Так понятнее? – улыбается рыжая.
Он давит в себе желание задушить её и вкрадчиво, прямо над её ухом, произносит:
- Я сейчас пойду в туалет и приведу себя в порядок. А ты знаешь, что обычно происходит в уборных самолётов? Хотя, откуда тебе знать, - снисходительно добавляет он, - ты же не Паола.
Марицца сжимает кулаки, проклиная всех стюардесс, паол и все самолёты. Назло ей Бустаманте вспоминает в уборной всю таблицу Менделеева. Всё как всегда.

Глава 2
Темнота глотала и выплёвывала всё новые и новые лица, которые со сцены казались одинаково красивыми и фрагментарными – пазл, кусочки зрительного зала, которые собирались в невероятное, полноценное счастье. Раньше этого счастья было много: стоило только встать под рампу, взять микрофон – и вот оно, похожее на поле, на маму, на картину Да Винчи, на пятёрку по литературе и на оргазм; оно приходило в качестве бесплатной эйфории и продолжалось, даже когда заканчивались аплодисменты и начинались дождь, асфальт, дорога, отель, бессонница, ночь. Счастья было столько, что можно было бесконечно долго лежать на полу и рассматривать потолок, и стены, и даже собственные руки, которые тоже казались особенными, способными сыграть Паганини и Черни на чём угодно, да хоть на проводах за окном. Раньше оно прекращалось только с наступлением утра. Пабло ухмыльнулся: раньше вообще всё было по-другому.
Горячий свет облизывал щёки, становилось душно и жарко, как в рекламе охлаждающих соков. Пабло работал на автопилоте, повторял бесконечные «amigo, amor, dios, adios», раздаривая всем – фанатам, миру, Марицце – искренние и не очень улыбки, машинально воспроизводил движения танцев и считал в прямом и обратном порядке, надеясь, что так быстрее начнётся последняя в трек-листе песня и всё. Занавес. Дальше выход на бис, и ещё пять песен. А потом уже полноценное настоящее всё, растворившее тишину, смиксованную с последним альбомом pink floyd. Целительное всё. Рай.
Пабло заставил себя переключиться на выступление и вдруг – по шутке осветителя, приказу Серхио или из-за злого рока – весь мир стал синим, электрическим, блестящим, как молния или заколка Спирито, едким и безжалостным. Синим было всё: воздух, гитара, рты фанатов, пол, микрофонные стойки, даже он сам, наверное, стал теперь синим. На сцене всё заметалось, стало больше дыма и меньше музыки или, скорее, меньше её громкости, потому что с ритмом произошли обратные метаморфозы – он стал бешеным, неподконтрольным, в него невозможно было попасть, и Пабло направил микрофон в зал, чтобы пропустить свою часть куплета.
Он почувствовал, что ещё немного, и его вывернет наизнанку, и заставил себя вспоминать всё, что произошло за день: сломанный будильник, неотвеченный звонок агента, Марицца с его телефоном и потенциальным апокалипсисом, они все вместе обедают, едят что-то невкусное, Сабрина нервничает - не может связаться с Мией, по радио обещают циклон… Пабло считал: минус один, минус два, минус три – каждая секунда работала на него, каждое мгновение притягивало финал. Марицца обвила его ногой и, прогнувшись в талии, прижалась сильнее. Он едва успел подхватить её под колено, когда она, маленький дьявол, вытянула его в центр сцены, чтобы у всех на виду сцепить пальцы за его шеей, приподняться на цыпочках и стать близкой-близкой, гибкой, послушной. Он наклонился к ней, и она неслышно проговорила: «не смей». Пабло напомнил себе, что это часть номера и рядом Мия с Ману делают то же самое. Марицца пристально разглядывала его футболку, его взгляд скользил по её шее и заканчивался у ключицы. Фонограмма стихла, овации стали громче, Пабло отпустил последние секунды, которые исчезли неожиданно быстро, не в пример своим медлительным предшественницам. На нуле они синхронно разняли руки и улыбнулись залу. Марицца смущённо, он – по-голливудски. Зазвучал проигрыш, и Пабло, пользуясь передышкой, ретировался.
Он опустился на колени, и кто-то набросил на него мокрое холодное полотенце. Мимо прошли ботинки Мануэля, искавшие на пару с обладателем проданную позавчера примочку. Пабло закрыл ладонями уши: его голова превратилась в маленькую планету с огромным, баобабовым что ли, монстром, который разрастался, шалил, прыгал и насвистывал чёртовы песенки – «funny bunny boy*», приравненное к «здравствуй, Паблито, я твоя смерть»; монстр был самостоятельным и упрямым, весёлым и жестоким. Нужно постараться с ним договориться, и, если он не Марицца Спирито, значит он сможет войти в положение и понять, что сейчас, именно в этот момент, нужно успокоиться, побыть хорошим злобным монстром хотя бы полчаса – пара песен и, может быть, один бис. Потом можно будет выпить таблетку или просто выпить и уснуть, если таблетка по своему обыкновению решит потеряться в кармане или упасть на пол – капсулы антидепрессантов, эти разноцветные весёлые штучки, всегда напоминали ему о Марицце – такая же безвкусица, претенциозность и необходимость. Такой же талант исчезать, когда нужно быть рядом, и появляться в самый неподходящий момент: выпадать из сумки, когда Серхио решает проверить его на наркотики, или, как вот сейчас, стоять над ним с гордым видом завоевателя и понимающе кивать дурацкой головой.
- Что ты здесь делаешь? – кричит голова Спирито.
- Устал, - он вытирает лицо всё ещё влажным, но уже тёплым полотенцем. - Отдыхаю.
Марицца сверкает улыбкой:
- От своей гениальности? Возвращайся на сцену: эти люди заплатили деньги, чтобы видеть тебя, - она садится рядом, сложив ноги по-турецки, и начинает жестами объяснять ему какой-то очередной свой смысл жизни; Пабло хочется убить её или снять с неё майку; пока он решает, что предпочтительнее, Марицца милосердно переходит к коде. - Прелесть нашего мира для тебя состоит в том, что сегодня публика настолько осточертела себе, что готова платить даже за пытку слушать твои заунывные трели.
Он рассматривает её, прикидывая, как бы побольнее задеть, и интуитивно находит правильный вариант.
- Поспорим, что они будут ждать меня, сколько мне захочется?
Его открытая, доброжелательная улыбка уничтожает её окончательно; пока Пабло наслаждается живописным эффектом, Спирито собирает остатки снарядов: фраз и фразочек, шпилек, опасных острот – весь арсенал для решающей сцены в их камерной, но как всегда самой важной на свете битве.
- Ты чем-то кормишь их со сцены? – она возвращает взятую им взаймы издевательскую хитринку. – Эти девочки, они просто обожают тебя – специальный комбикорм с феромонами?
- Ты тоже хочешь попробовать?
Он не представлял, что сможет так быстро её обезоружить: она мгновенно покраснела, опустила глаза, губы задрожали. Пять секунд, а ей всё ещё нечего сказать. Пабло картинно развалился в белом пластмассовом кресле: фиаско, Марицца, раз и навсегда супермен устроил тебе game over. Впрочем, так и полагается поступать героям со всякой рыжей нечистью.
Спирито сжимает кулаки так, что белеют костяшки и короткие красные ногти покалывают ладони. Ещё немного, и из неё пойдёт дым, и хорошо бы это был угарный газ, который отравит младшего Бустаманте или хотя бы устроит ему длительную амнезию, которая запакует в небытие её позорное бездействие. Обомлела. Оробела. Как новая героиня Сони в очередном навязчивом мюзикле. Идиотка. Мям ля. Соберись, наконец-то.
- В мои планы не входит визжать у твоей гримёрки в надежде на быстрый секс с последующим скандальным судебным процессом.
- Ты бесишься, потому что завидуешь мне. Тебе хочется, чтобы все меня бросили – тогда бы ты смогла вообразить себя Великой Мариццей Спирито и безбоязненно подобрать несчастного Пабло Бустаманте.
Он подходит к ней нарочито развязно, скопированной из вестернов походкой, и заправляет прядь ей за ухо. Девушка дёргается от его прикосновения, как от разряда тока; глаза блестят, щёки горят, на смуглой коже тонкой плёнкой горячий пот. Парень разглядывает её, и Марицца ещё раз, и ещё раз, и ещё приказывает себе собраться и сказать ему что-нибудь уничижающее, отвратительное, что-нибудь про его мать или ориентацию. Она вдыхает побольше воздуха, но вместо затейливой тирады произносит сухое:
- Ты бредишь.
- А ты лицемеришь, - отражает Пабло, и звуки его голоса рассыпаются, перекатываются уже даже не в ушах, а под одеждой и на языке.
- Я мечтаю, чтобы ты умер от передоза, как старый никому не нужный рокер! – выдыхает Марицца, срываясь на последней гласной в обличающую малую октаву.
- Не дождёшься, крошка.
Она отвечает оглушительным хлопком двери. Пабло старается так же оглушительно рассмеяться ей вслед.

* хит Evelyn «Funny Bunny Boy»

Глава 3
- Сабри?
Она поправила край комбинации – девочка на шаре, очаровательное создание из острых локтей и смешных коленок, отчаянный котёнок из французского кино шестидесятых. Мануэль сел на постели, Сабрина закрыла дверь и поставила поднос с тортом и шампанским.
- У нас сегодня годовщина, - она потёрла кистями замёрзшие плечи; голос звучал совсем детским, игрушечным.
- Правда? – Мануэль попытался вспомнить, в каком месяце они познакомились – большее, чем «когда-то, когда Мия уехала в Европу» из памяти извлечь не удалось, а это – единственное и честное – явно не проходило фейс-контроль. - Чёрт, прости, я забыл.
Парень глуповато улыбнулся, Сабрина приняла эту улыбку и в ответ взмахнула ресницами, щедро рассыпав искорки с радужной оболочки. Сейчас в ней, как в капсуле, в волшебной лампе, летали сотни маленьких джинов – заученных образов, поз, жестов, линий… Совершенная, как топ-модели в рекламных кампаниях: столько сюжетов, взглядов, ракурсов – она мечтала стать всеми ними и каждой: и этой красавицей с бесконечными ногами и высокими скулами, и вон той сладкой девочкой, и такой же гибкой пантерой, и этой нежной девственницей, и той роскошной куртизанкой. Она взяла на палец немного крема и протянула ему.
- Будешь?
Он собрал с её пальцев взбитые сливки.
- Иди ко мне.
Сабрина легла рядом, и он машинально обнял её.
- Почему ты ничего не ешь? Тебе надо поесть, иначе станешь тощей, как…
Мануэль осёкся, она напряглась, и между его рукой и плечом скопилась прохладная пустота.
- Что? – собственный голос показался ей каким-то неестественно хриплым.
Парень отвёл глаза в поисках хоть какой-нибудь подсказки, но ничто не хотело помогать ему, и пришлось ограничиться скромной ссылкой.
- Забыл, что хотел сказать.
Сабрина заставила себя выдержать его виноватый взгляд: она не имела права сорваться сейчас на «я всё прощаю», как не имела права расплакаться, швырнуть в него подушку, выбежать из номера и ждать, пока он ни изобретёт революционный метод возвращения бывших девушек, – господи, дай ей силы не устроить драму: она ещё не приручила этого мальчика настолько, чтобы он сумел её пожалеть.
- Хорошо, я сама: «Сабрина, ты не видела Мию?» - «Да, Мануэль, она побежала в очередной ночной клуб заводить полезные знакомства» - «Спасибо, Сабрина, считай, что я не спрашивал» - «Договорились, Ману».
Она закрыла глаза и приказала себе вспомнить что-то очень весёлое: клоуна, папины мокасины, анекдот Франа про безумную или бешеную корову... Медленно выдохнуть и успокоиться. Она сильная, она может потерпеть это. «Если когда-нибудь оно закончится» - добавляет про себя Сабри.
- Не сходи с ума.
Он снова обнял её, но уже с какой-то неожиданной, девальвирующей пустоту и Мию Колуччи разом нежностью. И Сабрина почувствовала, как вся любовь, которой было так много днём, когда он оборачивался или смеялся, проверял микрофон или искал медиаторы, вся любовь, которой было столько, что в неё можно было завернуть целую планету (и подарить всё это ему), поместилась в этом номере: скопилась в воздухе, а после у шеи, в кончиках пальцев и внизу живота. Любовь стала нектаром, и от этой сладости сбивалось дыхание, а под веками вспыхивали и гасли новые звёзды. Мануэль возился с застёжками её новой, такой красивой и такой сложной комбинации. Сабрина хотела ему помочь, и они запутались окончательно. Девушка рассмеялась, и собственный смех показался ей совершенным: так, наверное, смеялись феи, прежде чем исчезнуть в перламутровой пыли логотипа «Walt Disney Pictures». Мануэль
тоже смеялся, хотя и не понимал, что было весёлого. Сабрина закрыла глаза и увидела в себе тысячи любовников и любовниц, зависших в этой любви, красивой и чинной, размеренной греческими рифмами, изящной, как реверанс, а после страстной, неприличной, запретной. Ей казалось, что темнота и что-то ещё, что она не могла назвать, что их разделяло даже теперь, через пару мгновений закончатся, осталось совсем чуть-чуть подождать, сейчас… но отсрочки росли, а «сейчас» всё никак не наступало или подменялось чем-то попроще, подешевле, но всё же очень похожим. Сабрина сглатывала стоны, и когда их пальцы соединялись, наступало абсолютное счастье - саундтрек романтического фильма, единственный вещественный синоним слова «близость». А потом любовь стала океаном. А потом ворвалась Колуччи.
- Мерзкий ацтек, ты здесь?
Мануэль выругался и так грязно, что Сабрине стало стыдно: за него, за себя, за обоих и даже за Колуччи, которая была пьяной, еле одетой, размахивала невесть откуда взявшимся ножом и танцевала под несуществующую музыку. Театр абсурда, в котором ей отведена роль несчастной шекспировской красавицы, собранной из газетных вырезок, порнографических снов девственниц и сладкого лицемерия гламура – той самой трагически обманутой брошенки, которую все будут жалеть сразу после спектакля и забудут уже за ужином. За вычетом всех картина была неприятно реалистичной. Девушка завернулась в одеяло, Мануэль одевался.
- Надо было запереть дверь.
Сабрина попробовала улыбнуться, но то, что получилось, напоминало разве что меланхоличную радость избиваемого Пьеро.
Парень выдохнул.
- Бесполезно: она бы её выломала.
Мия с присущей щедростью раздаривала улыбки всему, что видела: стулу, оконной раме, абажуру – у неё было столько хорошего настроения, что хотелось поделиться им со всем миром, всей галактикой, и, о боже милостивый, даже со всем Мануэлем Агирре. Последний гордо отказывался принимать её драгоценный подарок.
- Работаете над генофондом человечества? Как трогательно: оскорблённый мексиканец и проститутка нашли друг друга! Ой, а давай я проткну его ножом, а ты будешь его потом зашивать – получится, как в «Отчаянном»!
Мия приближалась к ним, как цунами, торнадо, как Чужой, готовый захватить всё это – больное, слабое, выпестованное – счастье. С грацией танцовщицы стриптиза она рухнула на постель. Сабрина отвела глаза.
- Тебе надо проспаться.
Мия сделала недовольную мордочку; Мануэль деловито поставил девушку на ноги и протянул руку.
- Отдай мне нож.
Колуччи зашаталась и, неумело прицелившись, выронила орудие потенциального преступления.
- Не могу, - она смущённо улыбнулась, - чувства. Несчастная любовь и всё такое… ну, ты знаешь.
- Убирайся.
Его голос был холоднее льда в стакане кока-колы, и Мия обняла себя за плечи. Ей стало страшно, и жалко себя, Мануэля и почему-то особенно Сабрину. Но уже спустя пару мгновений она вернула себе привычное августейшее величие: выпрямила спину, раскрыла объятия и звонко прощебетала:
- Давай начнём всё сначала! Как тебе предложение, моя дорогая макака?
Он перевёл взгляд с её губ на глянцевые плечи и заставил себя вспомнить, что темно, что рядом Сабрина, что Сабрина прекрасна. Под кожей взорвались десятки маленьких снарядов, капсул с адреналином; кровь прилила к вискам. Парень сглотнул.
- Ненавижу тебя! – вдруг сообщила Мия, заскучавшая в ожидании его реплики. – Вы выглядите так же убого, как китайские клеёнчатые куртки. У неё ассиметрия лица и ноги из моих кошмаров. Как у вас интересно!
Блондинка выскользнула из поля зрения и стала дефилировать по комнате, то и дело натыкаясь на стулья, тумбочки, стол, блуждая в своём необычном заманчивом мире, окрашенном во все цвета счастья изрядной порцией алкоголя. Когда она в очередной раз вознамерилась упасть, Агирре неловко подхватил её.
- Осторожнее. Так ты что-нибудь ей сломаешь, - предостерегла Сабрина,
Это его развеселило.
- Отличная идея! Давай вместе решим, что бы нам сломать Мие: руку? Ногу? Может быть, сразу шею? Как ты считаешь?
Мия взвизгнула от страха, и Мануэль был вынужден отпустить её. Взгляды девушек встретились, Колуччи быстро подобрала аккомпанемент:
- Приставай к своей невесте, придурок! – и тут же ответ – лёгкий наигрыш, медовый голос с придыханием. - Видишь, она заждалась – не оставляй её без внимания, ведь если она тебя бросит, вторую ты уже не найдёшь – кому ещё захочется заниматься этой сомнительной благотворительностью?

Мануэль заставляет себя молчать, проглотить это – всё равно она пьяна, всё равно завтра она ничего не вспомнит, да даже если иначе – что ему до её мнения? Но элементарная логика отступает перед желанием наконец-то поставить Колуччи на место, объяснить ей настолько доступно, насколько это только возможно, что она для него никто. Или ничто. И никакой тождественности и обратной связи. Он отводит взгляд, стараясь смотреть куда угодно, только не на неё, и одновременно не попасть под тихое ожидание в глазах Сабрины. Последнее ему не удаётся и автоматически перестаёт быть важным.
- Если ты ещё не поняла, я скажу напрямую: ты не чёртова королева этого трахнутого мира! Это первое. Если ты думаешь, что я к тебе что-то чувствую, ты права: ты омерзительна, мне жаль тебя. Это второе. Если я ещё раз увижу тебя в своём номере, я тебя ударю. Если ты ещё раз оскорбишь Сабрину, я вышвырну тебя в окно. Тебе всё ясно?
Она заходится смехом – ещё одна бриллиантовая фея в его номере.
- Ты закончил? Поздравляю, прекрасное упражнение в риторике. Давно готовил речь? Отшлифуй концовку, она слабовата для общего накала.
Мануэль чувствует, что не выдержит больше этого абсурда, и вдруг понимает, что Колуччи совсем не безнадёжно пьяна, а может быть, вообще ничего не выпила, что этот театр был нужен только для того, чтобы поиздеваться над ним – годным разве что для этого (ну, и чтобы заключать дурацкие пари, но об этом сейчас лучше не вспоминать), а то и вовсе реванш над Сабриной.
- Ты можешь оставить меня в покое?
Он не кричит на неё, не отражает её точечные атаки – он просит, и Мия подходит к нему вплотную, настолько близко, что если бы он был богом, демиургом, прочим всевышним, то сейчас же внёс бы в мироустройство краеугольную аксиому, новую заповедь, восьмой день в творении, потраченные на единственное желание: чтобы она никогда не смогла больше так сделать; он устроил бы так, чтобы им вшили датчики: минус на минус или плюс к плюсу, как льдинки у Кая, которые отталкивают, вырабатывая высококачественное равнодушие – то, чего им обоим…нет, только ей сейчас не хватает.
- А если нет? Поцелуй лучше удара?
Он не видит наверняка, но чувствует почти со стопроцентной уверенностью, что она смотрит ему в глаза. Ровно так же он ощущает, как откуда-то из недоступного, параллельного чувственного пространства за ними наблюдает Сабрина, приравненная к нежности, к его единственно возможному будущему и к счастью.
- Пошла вон, - сухо произносит Агирре, и Колуччи решает отправить его на новый круг импровизированного ада.
- Мне так одиноко, Ману! Ночи такие длинные, когда никого не любишь…
- Давай, Мия, уходи, - напоминает парень.
Блондинка опускает веки и списанным из мультфильмов, предназначенным специально для Франко голосом произносит коронное:
- Попробуем втроём?
Ей снова не удаётся справиться с равновесием, и она аккуратно, словно осыпается прежде чем исчезнуть в очередном своём зазеркалье, падает – на этот раз в объятия Мануэля. Парень бесцеремонно, нарочито грубо хватает её за плечи и тащит к двери.

Happy end. Сабрина заставила себя отвернуться: спокойно, он сделает всё, как нужно, а если нет… если нет, то ничего страшного не случится: этот эпизод войдёт в последнюю серию мелодраматичного сериала об идеальной паре и коварной разлучнице. Влюбленные вместе, она в сумасшедшем доме. Или с отцом, или в Гарварде, или в турне с новой группой. Первым делом надо найти Франциско и затейливо разбить ему сердце: с поцелуями под дождём, завтраками в постель, клубникой, шоколадом и обязательным «я тебя ненавижу» после первой романтической ночи. Всё не так безнадёжно: дома у неё будет новый ручной мальчик. Выше. Сильнее. Красивее. Никакой Мии Колуччи. Сплошные радости ожидают её в Буэнос-Айресе. Сабрина обернулась: ни Мии, ни Мануэля в номере не было. Она улыбнулась себе: слишком хрупким оказался её очередной замок. Крах. Фиаско. Всё как всегда.
Она заставляла себя улыбаться, даже когда по щекам покатились слёзы, сидеть с прямой спиной, когда по телу пошла дрожь. Всё хорошо, Сабрина. Когда-нибудь он вернётся, и тебе останется только посмотреть на него, чтобы избавиться от этой зависимости. Ты сможешь. Один раз у тебя уже получилось.

В электрическом свете Мия казалась ему ангелом. Падшим, низвергнутым до пляс Пигаль, чем-то промежуточным между нимфеткой и призраком, несовершенным и… он не смог отпустить её запястья. Мия опускала и поднимала ресницы, сохраняя лукавое выражение: полуулыбка, влажные блестящие глаза, высокие скулы с тройной порцией румян, слишком яркие губы. С равной вероятностью можно было предположить, что сейчас она расплачется или зайдётся в демоническом хохоте. Она молчала, Мануэль отводил глаза.
- Ты долго будешь меня рассматривать? – он наконец-то решился нарушить тишину.
Мия тут же сменила лукавство на полноценную иронию.
- Ну вот и закончились те полторы минуты в твоей жизни, когда ты был настоящим мужчиной. Что теперь?
Он пожал плечами.
- Что?
- У тебя есть ровно десять секунд, чтобы вернуться. Иначе Сабрина подумает, что теперь мы вместе.
Она притворно вздохнула и сделала шаг назад; её запястья выскользнули из его рук, забирая тепло и надежду одновременно. Быстро. Необратимо. Навсегда. Мия развернулась – по привычке резко, её волосы взлетели в сантиметре от его лица и упали на голую спину. Сделала несколько шагов, Мануэль откашлялся; она остановилась, прикидывая ассортимент действий, которые он должен предпринять, чтобы вернуть её.
- Сабрина мне доверяет.
Наступила неловкая тишина, и Мануэль обеспечил себя сотней проклятий и выговоров: нельзя было сейчас говорить о Сабрине, а тем более о том, что она доверяет ему, и лучше бы он промолчал или накричал на Колуччи, но нет – ему снова пришло в голову оправдываться. Отлично, Ману: тебе осталось только сложить голову, упасть на колени или почистить её мантию.
Мия часто-часто заморгала и порадовалась, что он не видит этого, - иначе ему бы взбрело, что она сейчас готова заплакать. Конечно, может и так, только расплачется она уж точно не от глубоких чувств, а от того, что никак не может придумать в ответ равноценную шпильку. Похоже, на сегодня её лимит исчерпан, и как всегда, это обнаружилось в самый неподходящий момент.
Когда тишина окончательно слилась с его ожиданием и молчать стало невыносимо, Мия решила собрать ответ из всего подручного материала: начать с тривиального «грязный мексиканец», перейти через текилу, обезьян, индейцев, табак, пальмы и к финалу обозначить своё абсолютное превосходство. Она была почти что готова к новому экзерсису в красноречии, но в последний момент не смогла - даже «мерзкий ацтек» не получилось выговорить, и Мануэль услышал мягкий, грустный, как ранняя осень, шёпот:
- Конечно, Ману: тебе доверяют все. Даже я тебе доверяла.
Ещё одна сотня проклятий.
- До завтра, Мия.
- До завтра, Мануэль.

Сабрина изобретает новые и новые варианты будущего, а ночь всё никак не заканчивается, Мия с Мануэлем не возвращаются даже для того, чтобы вручить ей приглашение на свадьбу или праздничный нарядный катафалк. Нули. Девушка выпивает бокал шампанского. Второй. Третий. В животе образуется неприятное чувство, обозванное словом «натощак». Сколько она не ела? Почти что сорок часов. Такая же хрупкая, как Мия. И четвёртый бокал. Скоро должно начаться скромное внутреннее веселье. Ну, или хотя бы ей захочется спать. Или петь, или танцевать, или выброситься из окна – миллион возможностей запомниться миру молодой, беззаботной и трагической. Наконец, приходит желанный алкогольный делирий: загипнотизированная взглядами дверь открывается и пропускает Агирре. Точно горячка. Сабрина зажмуривается, убеждая себя, что так быстро галлюцинации не случаются. Когда она открывает глаза, Мануэль оказывается совсем близко. Настоящий. Живой. Без обязательной Мии. Сабрина улыбается.
- Почему вас не было так долго?
Парень удивлённо смотрит на неё – правда же, ответ на поверхности, но он не ленится озвучить:
- Мия придумала много новых гадостей и очень хотела со мной поделиться.
- Где она?
- Я её выставил.
- Проведи её до номера, так будет лучше. Она много выпила, кто-нибудь может этим воспользоваться.
Он передаёт первый приз за лицемерие брюнетке. Железная выдержка. Интересно, кто нам ним больше поиздевается?
- Мне всё равно, - выдыхает Мануэль, и руки Сабрины опускаются ему на плечи.
- Ложись. Господи, какой ты напряжённый…
- Извини, среди ночи в мой номер ворвалась сумасшедшая, которая собиралась меня зарезать. Я слегка разволновался.
Сабрина немедленно меняет тему:
- Думаешь, она расскажет о нас моему отцу?
- Она даже не вспомнит, - Мануэль, наконец, удостаивает её относительно долгого взгляда. - Ты плакала?
- Это аллергия, не обращай внимания. У Мии какие-то ядовитые духи.
«И не только духи» - подсказывает парню внутренний голос. Мануэль копирует её улыбку, и Сабрина немедленно предлагает ему последний бокал вина.
Парень качает головой.
- Я не люблю шампанское.
- Я тоже. Но без него праздник не считается. Ты, наверное, хочешь есть?
- Нет.
- А чего ты сейчас хочешь? Чтобы я оставила тебя в покое и дала поспать?
Он смотрит одновременно на неё и сквозь неё, заставляя Сабрину чувствовать себя школьницей, проигравшей в фанты на желание. Девушка изучает свои ногти. Он убирает её волосы и проводит губами вдоль шеи.
- Просто помолчи.

У любви есть зубы, и она кусается. Любовь наносит раны,
которые не заживают никогда, и никакими словами невозможно
заставить эти раны затянуться.В этом противоречии и есть
истина - когда заживают раны от любви, сама любовь уже мертва.

Стивен Кинг

Она ловит его беспокойный взгляд и, испугавшись, что сейчас Мануэль спровоцирует ещё один её обморок, произносит:
- Всё хорошо, Ману. Прости меня.
Он отпускает её. Сабрина сглатывает сухую плёнку по рту и на ощупь находит предусмотрительно оставленное зеркало. Ссадина на щеке оказалась безопасной: запросто можно закрыть волосами.
- Я должен извиниться, да? Я не хотел…- он гладит её голую спину, и кисть застывает в треугольнике между лопатками.
Сабрина прижимает палец к его губам и вкрадчиво произносит:
- Ты самый лучший. Это женское: мы иногда плачем невпопад. Или смеёмся. Сама не знаю, почему это происходит.
- Очень больно?
Он касается её щеки, и она убирает его руку, с трудом сдерживая желание ударить его.
- Не трогай. Мне пора уходить, - всё так же на полуулыбке произносит она.
- Останься.
Сабрина разбирает его голос, взвешивая просьбу и приказ. Последнего ничтожно мало, и она без опаски отвечает:
- Я не могу.
- Я должен объяснить…
- Не надо, Ману.
Он чувствует, как она напрягается всем телом, вытягивается в струну и внутренний голос подсказывает, что вот сейчас нужно промолчать. Но молчать, как всегда, не получается – он должен ей всё объяснить. Оправдаться. Доказать. Сиквел.
- Я хочу, чтобы ты знала, ты для меня…
Она резко садится на постели и взбивает растрёпанные локоны. А потом поворачивается и осаждает его улыбкой.
- Запасной аэродром! Резиновая кукла! Никто! Очень мило, что ты решил напомнить мне об этом! – она вдруг замечается, что стала кричать, что сейчас, именно в этот момент она готова дать ему пощёчину, назвать недоноском и уехать в Буэнос-Айрес к папе и к ожидающему её (и только её) Франу; что она наконец-то высушила себя окончательно и теперь ей хочется купаться в той нежности, ласке и заботе, которой капризно лишила себя два года назад, когда приказала себе приручить этого парня. Сабрина прикрывает рот ладонью и переходит на шёпот. – Я понимаю, что после болезни у тебя бывают приступы… агрессии, правильно? В этом нет ничего страшного.
- … ты для меня как рай, понимаешь? – глядя куда-то мимо неё, объясняет парень.
- Перестань, Ману! – она снова чувствует, как срывается, и закрывает потенциальную истерику очередным «прости».
Он говорит так горячо, будто у него предвыборные дебаты, Сабрина старается его не слушать, но всё-таки крадёт отдельные красивые слова. Те, которые, по его мнению, она хочет услышать. Те, в которых слишком много пустоты.
- Подай мою комбинацию.
- …заключить всё это: тебя, номер, это шампанское в … я не знаю, в то, что можно всегда носить с собой…
- Ману, пожалуйста. Я всё уже поняла.
-…чтобы ты всегда была со мной, постоянно. Это ведь так важно, чтобы у человека был рай… ты понимаешь меня?
- После того финта с беременностью папочка убьёт каждого, кто прикасался к его драгоценной доченьке. А само сокровище заточит в самой высокой башне. Поэтому мне лучше уйти.
Она берёт из его рук комбинацию, отдавая взамен слабую, мимическую, но всё-таки улыбку. В дверях Сабрина оборачивается:
- Я могу зайти к Мие. Посмотреть, как она.
Мануэль проглатывает это.
- Тебе неинтересно?
- Нам придётся расстаться, если ты будешь так делать.
«А вот это уже интересно». Сабрина расправляет плечи.
- Ты бросишь меня?
- Да,- подтверждает парень.
- Тогда мне лучше не заходить к ней. Спокойной ночи.

Глава 4
Утром она собирает всех в своём номере, вручает каждому по бутылке минералки и заставляет всех заткнуться. Раз в жизни они могут её выслушать. Ладно, раз в неделю – жизнь слишком расплывчатое понятие: если Мия по умолчанию каждый день умирает и рождается, как бабочка, то Пабло вроде пока что не начинал. Что до Спирито – так здесь вообще ничего не поймёшь, о Мануэле ей лучше пока что не вспоминать. Сабрина отрывается от вида из окна: все в сборе. Все проснулись. Можно начинать.
- Я не могу работать, когда каждый раз за час до концерта мне приходится чёрт знает откуда вытаскивать Колуччи.
Они с Мией обмениваются презрительными взглядами. Синхронно расправляют плечи, в зеркальном отображении приподнимают подбородок.
- Не переживай, хани: скоро ты окончательно развалишь группу, и тебе никого не придётся…как это ты сказала? – Мия делает брезгливую гримаску. - Вытаскивать?
- Мия права: что у нас с ротацией? И почему на шоу приглашают только Пабло? – тянет Ману.
Превосходно. Никакой защиты. Интересно, как он смеет упрекать её.
- Ты что-то сказал, любимый? - Сабрина подходит к его стулу и аккуратно наклоняется, убирая волосы так, чтобы парень увидел красноватый след на щеке. – Я не расслышала. Ты можешь повторить?
Парень кашляет и отводит взгляд. Плюс один в её пользу.
- Я могу повторить, если у тебя проблемы со слухом, – вмешивается Марицца. – Что у нас с ротацией?
- Не знаю, - признаётся Сабрина. – Неделю назад мы были в десятке, а теперь… может быть, это очередное ограничение на латиноамериканскую музыку?
- Может быть, ты должна была первой узнать об этом? – замечает Пабло, и Сабрина сожалеет, что он её прошлой ночью не ударил и ей нечем заткнуть ему рот.
- Если бы вы с Мией не опаздывали на каждый концерт, у меня было время выяснить, в чём дело, - сообщает она и добавляет контрольный, - Пабло, я хочу видеть тебя с самого начала выступления.
- Делись своими желаниями со своим парнем, - гладкий, глянцевый тон Бустаманте мгновенно возвращает её на землю; очень закалённые ребята, постоянные парные соревнования. А она всё надеется справиться подручными средствами. Не выйдет.
- Я так и сделаю, когда мы будем говорить обо мне, а не о фанатах. Все хотят видеть на сцене четвёрку; Марицца и Мануэль не нанимались работать у вас на разогреве. Пабло?
Он сухо принимает поражение.
- Я постараюсь.
- Мия?
Колуччи непонимающе улыбается.
- Что?
- Ты не будешь опаздывать и шляться по клубам и кастингам? – нежно, как с ребёнком, говорит с ней Сабрина.
В сущности, нет в этой Мие ничего особенного: блондинка и блондинка. Ну, хорошенькая. Ну, капризничает. Один капризный блондин уже в нокауте. И с этой несложно справиться.
Мия надувает губки и поворачивается к Агирре.
- Ману, - тянет она, - может, купишь ей антидепрессанты, чтобы она увидела, как прекрасен мир, и перестала ко мне цепляться?
Сабрина отпускает парню пять секунд, и убедившись, что ему нечего сказать, продолжает:
- Брейк. Осталось четыре концерта, и мы возвращаемся. Пабло, Марицца, постарайтесь не драться за сценой. Мия, вспомни, что в группе есть кто-то, кроме тебя, а ты пока не Мадонна Чикконе. Ману, не теряй примочки - Пабло не может в одиночку заменять две гитары. Я свяжусь с Джонни и постараюсь через него выяснить, в чём дело.
- Сабри, ты притворяешься или правда ничего не понимаешь? Паблито только глухого не задолбал своими сахарными песенками. Его физиономия теперь не только каждый день в телике, но и круглосуточно на билбордах. И это, конечно, большая неожиданность, что он нашёл себе сказочного американского продюсера!
Он готов придушить её, вылить ей на голову лаву, приковать к скале и самостоятельно жевать её печень. Пабло выдерживает четыре осуждающих взгляда. Нормально; кое-кого здесь ненавидят ещё больше.
- Я пока не подписал контракт. Меня заметили, вас – нет. Такое случается, Тимберлейк начинал с "N Sync…
- Лучше бы ты равнялся на Пита Доэрти, тогда тебя бы прикончили дилеры-санитары, - милосердно добивает его Марицца.
- Даже не мечтай, - инертно отвечает парень.

Глава 5
Он вспоминает их: маму, отказавшуюся от него ради денег, Паолу, согласившуюся быть с ним на тех же условиях, Мариццу, которой неизвестно сколько надо заплатить, чтобы она провалилась сквозь землю в какое-нибудь сине-фиолетовое царство Аида и навсегда перестала его доставать. Первую машину, которую он разбил, первый торжественно принятый из рук Гидо косяк, очень уж щедрым авансом названный «гашиш» - кажется, они курили тогда дешёвый некачественный табак, но всё равно было жутко весело, а Томас даже потерял сознание – «тоже мне, Белоснежка» - улыбается Пабло. Первую песню, посвященную сначала Элен Роле, а после передаренную юной Ванессе Паради и ещё какой-то голубоглазой манекенщице, которую он видел на приёме у отца: она назвала его ангелом и поцеловала в губы, обдав мятным запахом ментоловых сигарет. Кажется, она тогда плакала, хотя наверняка и ей Серхио заплатил за эти его первые упражнения. Так если ему положено за всё платить, то почему его не обеспечили достаточным капиталом? Почему ему вечно не хватает на элементарное «оставьте меня в покое все, и в первую очередь Спирито»? И с какой стати над ним снова нависла гипертрофированная тень последней?
- Иди постой на сцене, иначе Сабрина поставит тебя в угол за плохое поведение.
Марицца толкает его кедом и выжидающе смотрит: сверху вниз, с высоты своей неоспоримой правоты и справедливости в пафосную бездну его рефлексии. Храбрая девочка.
Пабло ухмыляется ей в ответ и уже автоматически, по привычке достаёт наживку:
- Хочешь, я прощу тебе всё, что ты мне сделала и сказала?
Он наблюдает за тем, как она трижды меняется в лице, - тоже без особенного интереса. Ну что она сейчас может выкинуть? Назвать его придурком, болваном, заявить, что это она должна его прощать и что она, разумеется, никогда его не простит. Сказать гадость о его музыке. Вспомнить, что он сын мистера Диктатора. Сделать реверанс в сторону этих проклятых - дались они ей - голубых глаз.
Марицца фиксирует презрение и произносит удивлённое:
- Чего?
Уже лучше, девочка. Краткость сестра твоего таланта – целый вопрос и ни одной ошибки.
- У меня контракт, я никуда не уезжаю. Хочешь остаться со мной?
Её лицо вдруг становится серьёзным: ни чёртиков сарказма, ни угрюмых, сдвинутых на манер гнома ворчуна бровей, ни бешеного коктейля из всех прочих доступных человеческих эмоций.
- Ты собираешься заплатить мне за это?
Браво, Спирито! Ты стала медиумом. Пабло аплодирует про себя.
- Ну, хорошо. Не думал, что тебя интересуют деньги, но, если так, то я готов…
- Купить меня?! – она так быстро загорается, что он едка сдерживает желание сорвать с неё одежду. - Бустаманте, ты в своём уме? Сначала ты предаёшь группу, потом пытаешься сделать предательницей меня, а в довершение предлагаешь мне за это деньги – я даже не знаю, каким словом тебя теперь назвать…
- Не утруждайся, - успокаивает её парень, - можешь использовать привычный лексикон: папенькин сынок, никчёмный придурок, гуттаперчевый мальчик, болван, супермен – давай, Спирито, если что, я могу подсказать.
Марицца патетически подхватывает:
- Я что, задела твои нежные чувства? О горе мне, мир не выдержит потери такого гения! Дыши, Паблито, дыши, не отчаивайся!
Она держит улыбку, даже когда он подходит к ней вплотную. Она старается не паниковать, даже когда его руки оказываются справа и слева от её плеч, ограничивая её личное пространство и возможность сопротивляться. Изображает задумчивую бездарность сериальных блондинок, когда он испытывающе смотрит ей в лицо, а потом на грудь и…чёрт возьми, какой циник подарил этому придурку такие глаза?
- Ты можешь заткнуться? – быстро и неожиданно жёстко бросает Пабло. Марицца вжимается в стенку.
- Только попробуй!
- Попробовать что? – он не хотел этой провокации, но если она настаивает…
- П-поцеловать меня.
Она дрожит. Кажется, кто-то испугался. Самое время для второго фиаско, полного и окончательного поражения.
- Целовать такую жабу, как ты? Типа потом ты превратишься в Монику Белуччи?
Парень добивает её сладким лицемерным удивлением. Отлично, давно пора закончить детские игры. Марицца поднимает подбородок, чтобы ответить высокомерным, перенятым из разговоров Сони с Кулоччи тоном:
- Ты, бесполезный заносчивый мальчик, который дёргает папу за штанину, как только чувствует опасность, жалкое убогое существо, голум придурочный, немедленно отпусти меня, слышишь?!
Он так быстро хватает её за плечи и заламывает руки, что она не успевает не то, что сопротивляться – даже подумать об этом. «Вот и хорошо, - убеждает себя Марицца, - справишься с этим сама. Не хватало ещё, чтобы вас кто-то увидел».
- Что ты делаешь? Совсем с ума сошёл? – шипит она. – Убери свои гигантские руки немедленно!
- Как ты думаешь, после этого ты останешься такой же чокнутой истеричкой или в тебе проснётся самка, а, Спирито? Может, ещё побегаешь за мной?
Она готова прикончить его за эту сладенькую улыбочку.
- Отпусти меня, или я закричу!
- Ага, ты закричишь – прекрасно, - с удовольствием соглашается Пабло, - можешь уже начинать. Все знают, что мы влюблённая пара: только что мы обнимались на сцене, и теперь решили продолжить. Думаешь, кто-нибудь вызовет полицию?
Марицца едва ни взрывается от злости, когда он забирается руками ей под майку и умоляет небеса послать ураган, торнадо, метеоритный дождь – да хоть спайдермена или, чёрт с ней, Соню Рей, когда он добирается до застёжки. От напряжения она почти ничего не чувствует, разве что кроме оглушительной ненависти, тщетно направляемой на Бустаманте. Младшего Бустаманте, если точнее. Бинго!
- Если ты это сделаешь, я всё расскажу твоему отцу, - перенимая его улыбочку, сообщает Спирито.
- А я поделюсь с ним впечатлениями, - поддакивает Пабло, и она вдруг оказывается полураздетой, а в следующую секунду оба оказываются на полу.
Смертельный вирус, катализатор, который разгоняет кровь и заставляет смотреть на эту нелепую девчонку, видеть её всю: смуглая кожа, длинные красные пряди на плечах и вдоль позвоночника, сухие обветрившиеся губы, плавный изгиб талии, рельефные чёткие рёбра… Чувствовать, как она поддаётся, как упирается не в полную силу, даже кричит шёпотом. Внутри начинается эта чёртова нежность, он ощущает, как она поднимается по хребту, растекается по венам и отдаётся в движениях: он уже не может схватить её за волосы, сказать ей, что она не девушка, а орк придурочный, и отпустить, как планировал, когда соглашался на провокацию; ему хочется обнять её, а то и того хуже – поцеловаться с ней безо всякого пари и другого оправдания. Маленький демон, что она делала с ним на сцене? Да она и сейчас его заводит – нашла себе новую игрушку, сын мэра называется, исследует теперь функционал: как это он будет реагировать на неё? На третьем курсе они это проходили в клубе, на четвёртом – в его комнате, а вот на пятом не вышло – что ж, Марицца, знакомься с новой версией своей любимой игрушки: теперь Бустаманте не останавливается на полпути.
- Раздвинь ноги.
Она отворачивается, пытаясь создать коленями очередной мало-мальски эффективный барьер; испытывая совершенно необъяснимый, абсолютный стыд.
- Пабло, пожалуйста, не надо.
- Только не расплачься сейчас, ладно? – пренебрежительно бросает парень.
Она сглатывает, чувствуя, что ещё чуть-чуть, и ей не удастся сдержать слёзы: вот сейчас он причислит её к лику тех святых девушек, которые согласились с ним спать, а она его даже ударить не сможет. Полное унижение. Марицца решает, что когда он, наконец, отлепит от неё свои губы, она убьёт его. Когда он уберёт свои чёртовы руки, она его уничтожит. Перестанет, наконец, быть тряпкой, у неё получится… он находит её язык, и внутренний голос добавляет издевательское «или нет».
Дверь распахивается настежь, и вместе со светом в гримёрку врывается Сабрина.
- Бустаманте, ты, суперзвезда вселенной, где Марицца?!
Они застывают. Пабло сползает с неё и молча подаёт ей одежду.
- Я здесь! – радостно рапортует Марицца; Сабрина находит выключатель.
- Вы вместе? Отлично! Пока Мануэль третий раз подряд поёт «Te sone», они устроили секс-марафон!
- Вот уж кто бы говорил, а? – отражает Бустаманте, и менеджер мгновенно награждает его звонкой пощёчиной.
В комнате повисает напряжение. Пабло сверкает глазами, Сабрина выжидающе молчит. А вот Марицца решает вмешаться.
- Как у тебя это получается? Ты так здорово ему заехала! А я, представляешь, не смогла: как можно ударить этого голубоглазого дауна?
- Главное – за что, - утирается Пабло.
- Считай, что это от меня, дорогой - ласково, с придыханием произносит Марицца. – Если тебе так будет приятнее, - подумав, добавляет она.
- Мари, что с твоим костюмом? – разворачивает потенциальную ссору менеджер.
- Спроси этого конченого, - кивок в сторону Паблито.
Парень сжимает кулаки, и Сабрина отправляет обоих на сцену.

Глава 6
Вечер был пустым, тёмным и гулким, как бутылка из-под пива, состоял из минут, секунд и поздравлений, из бара, красивой официантки с такого качества теплом в волосах, что хотелось обхватить её талию, наклонить и долго-долго целовать – целовать, покуда ни стихнут аплодисменты или осветитель ни включит прожектор, чтобы превратить чудо в титры, а после и вовсе в белую простыню; целовать так сладко, чтобы после с ней проснуться. Вечер быстро становился ничем и перевоплощался в ночь. А ночь была тяжёлой, горячей, заключалась в лицах, голосах, кислом запахе алкоголя, в желании что-то сломать, разбить или хотя бы выкрикнуть «гринго!». Вообще-то, больше всего хотелось разбить себе голову, чтобы приехала скорая с доктором Хаусом и симпатичными медсёстрами, чтобы трагически страдать в больнице, куда Спирито притащилась бы с кислыми фруктами и полезными советами. Пабло открыл глаза и увидел Серхио. Отец лучезарно улыбался и говорил о каком-то восхитительном будущем со снижением налогов, увеличением пенсий, пособий, безработицы; его морщины постоянно менялись местами и делали его похожим на старого бассета. А потом отец подмигнул ему. Парня прошив пот.
- Что он здесь делает?!
Мануэль, окружённый новыми друзьями и подругами, лениво повернулся.
- Перестань, старик, это не смешно. Зачем было так напиваться?
Пабло схватил мексиканца за плечи, пытаясь вытрясти из него правду о страшном заговоре, lucid dream – все вокруг знают, все молчат. Он хотел сказать, что это неправильно, несправедливо, что с ним нельзя так поступать, потому что… ладно, он не самый хороший парень в этом грёбаном мире, но он станет лучше, если отменят Серхио, если эти вечера будут проходить быстрее, а ночи исчезнут вовсе, когда их заменит спокойный прозрачный сон (восьмичасовой, без снов). Пабло хотел сказать об этом Мануэлю, и девушке справа, и парню с бокалом пива, и даже отцу – всем, но внезапно эти все объединились и стали тупой болью в виске, а после в челюсти и под рёбрами. А потом стало темно.
Он пришёл в себя в туалете, когда Агирре говорил в телефон что-то бессмысленное и одинаковое. Парень хотел подняться, но в самый неподходящий момент ноги согнулись и уронили его. Мексиканец быстро спрятал мобильный и обернулся; Пабло увидел, что у его левого глаза появился живописный кровавый след.
- Ману, что случилось?
Вместо ответа парень принялся рыться в карманах и после продолжительных поисков извлёк платок. Намочил его холодной водой и аккуратно разложил на лице Бустаманте. После так же аккуратно сложил конвертиком и бросил в урну.
- Можешь идти?
- Ты мне скажешь, что произошло?
- Ты вроде хорошо говоришь, значит, челюсть не разбита.
Пабло снова попытался подняться – на этот раз у него получилось. Мануэль положил его руку себе на плечо.
- Попробуем дойти до такси.
Пабло понял, что это его шанс узнать ту самую тщательно скрываемую мексиканцем правду.
- Я никуда не пойду, пока ты ни объяснишь мне, что было.
Мануэль пожал плечами.
- Старик, ты устроил драку. Тебе пора завязывать с алкоголем и таблетками. Сейчас я отправлю тебя в гостиницу, а сам попробую договориться с хозяином клуба – ты поломал немного стульев и разбил пару десятков бокалов.
Он улыбнулся, и Пабло оперся на его плечо. Они сделали несколько пробных шагов – идти оказалось нетрудно, несмотря на ватные ноги и ноющую боль под рёбрами. Всё оказалось хорошим, мир стал приветливо медленным, улыбчивым – не иначе миру было стыдно перед Пабло Бустаманте. Последнему это льстило.
- Отель, Агирре,- заметил парень, когда они вышли из бара.
- Что?
- Надо говорить не «гостиница», а «отель». Неужели Мия тебя не научила?
Мануэль остановился.
- Ты сейчас заткнёшься, да?
По интонации Пабло понял, что у него есть два выхода: заткнуться или ползти до такси самостоятельно. Он улыбнулся:
- Ладно тебе: знаешь ведь, что я никогда не умел шутить.
С этим Агирре согласился.
Аккуратная, похожая на игрушечную машина стояла прямо у бара. Мануэль посадил Пабло, назвал адрес и исчез в условном незадачливом вчера.
У гостиницы Пабло встретила Марицца – рассчитавшись с водителем, она вытащила Бустаманте из такси и милостиво дотолкала до холла. Парень улыбнулся – не худшее продолжение ночи. Спирито выгрузила его на диван и решительно направилась к лифту, демонстрируя прямо- таки высшую степень равнодушия.
- Мари? – Пабло закрыл глаза, представляя, что и в каких интонациях она сейчас ему скажет.
- Пошёл к чёрту, ублюдок, - в одно слово проговорила Марицца.
Даже не обернулась. Парень попросил большого детского бородатого бога оглушить на пару минут всех портье, неспящих постояльцев и прочих милосердных придурков.
- Проведи меня до него. Пожалуйста. Четвёртый этаж. Второй номер с конца.
Он очень старался казаться несчастным, и Марицца всё-таки подошла к нему: разумеется, превозмогая желание наброситься на него с кулаками и битами.
- Не боишься, что я придушу тебя в лифте? – она выжала солёную улыбку.
- Мы пойдём по лестнице,- ответил такой же он.
Марицца усмехнулась.
- Нет, Пабло, это я пойду. А ты останешься здесь и, надеюсь, трагически погибнешь от собственного кретинизма.
- Десять секунд, и я заткнусь и отстану.
А вот это её заинтересовало.
- Прости меня.
- Ни за что. Всё?
Пабло выругался – это действительно было всё. Ни одной мысли. Ни одной догадки. Всё чисто, нарядно и пусто - очень уютный мозг.
- Марицца, у тебя было когда-нибудь ощущение, что ты видишь один и тот же сон…- он скривился, ожидая свежей порции оскорблений.
- Поздравляю, Паблито прочитал книжку.
Лучше. Даже идиотом не назвала – всего лишь констатировала факт. Наверное, у неё хорошее настроение.
- Ты можешь раз в жизни дослушать меня? Чувство, что этот сон снился тебе тысячу раз, но неясно, правда ты видел этот сон всю жизнь, или тебе приснилось, что он тебе всё время снится, - Пабло с трудом понял, что хотел донести до неё, но ему здорово льстил факт, что аварийной дислексией ему удалось удержать Спирито на двадцать, а может быть, и целых двадцать пять секунд.
- Теперь всё, я надеюсь? Нет, со мной такого не было. А ты как-то внезапно протрезвел, поэтому в моей помощи уже не нуждаешься.
- Постой!
- Что ещё?
Он выдохнул.
- Я хочу, чтобы ты простила меня. Я не знаю, что на меня нашло. Меня муха укусила.
- Цеце, - уточнила Спирито.
- Цеце… - покорно согласился он.
- Да ладно тебе: я всегда знала, что ты придурок. Теперь я считаю тебя всего лишь редким уродом. Не расстраивайся так сильно.
Пабло испытал на ней ещё один действенный виноватый взгляд.
- Так, может, ты поможешь редкому умирающему уроду добраться до номера?

- Фу, Пабло, как ты здесь можешь жить? Работаешь над проектом «Ад для эколога»?
Марицца сделала брезгливую гримасу; Пабло, который поссорился с координацией так же незаметно, как и подружился, решительно нацелился на кровать и даже изловчился упасть на неё, игнорировав замершие в ожидании стопки дисков и футляр от гитары.
- Я несчастен, Спирито. Я умираю.
Она прыснула смехом и тут же зажала рот – боже, кто успел зачеркнуть отстранённую равнодушную Спирито?
- Зачем ты притащил меня сюда? – нет ответа. - Ну, так и быть, пропущу «Летающий цирк Монти Пайтона» и полюбуюсь на твою безвременную смерть – вдруг ты развлечёшь меня больше?
Он закрыл лицо руками и откатился в дальний угол постели:
- Какая ты злая… Почему ты попалась на моём пути, почему Дунофф не исключил тебя, почему я тебя не утопил?.. У меня было столько возможностей… Я ничтожество.
- Спи, придурок,- автоматически отозвалась она, и парень внезапно просветлел.
- А ты никуда не уйдёшь?
- Уйду, конечно. С какой стати мне здесь сидеть?
- Побудь со мной.
- Пабло, я не группи, я не скрашиваю одиночество.
- Я не хочу группи, мне страшно оставаться одному. А вдруг мне приснится Серхио? Тогда я точно не проснусь.
- Ты же не маленький, Паблито. Ложись, а я пока почитаю книжку.
Она включила светильник, парень предпринял несколько безуспешных попыток по избавлению от кроссовок. Марицца вытряхнула содержимое его сумки: на пол посыпались диски, вырезки, исписанные блокноты, книжки в мягких обложках. Она подхватила одну, раскрыла в середине, вопросительно посмотрела на Пабло. Тот ответил суетливым, щенячьим благодарным взглядом. Марицца хмыкнула, в очередной раз осмотрела комнату в поисках укромного безопасного уголка, из которого доносился бы её далёкий чарующий голос, - тщетно: вся комната казалась ей одинаково укромной. Удивительно, как Бустаманте мог здесь существовать – каждая вещь свидетельствовала против него: набор лангольер, не иначе.
- Поговори со мной, - Пабло сделал забавную умоляющую гримасу, и Марицца, вооружившись книжкой, легла рядом.
- За это берут почасовую плату.
- Как ты думаешь, я стану мегапопулярной суперзвездой?
Она сглотнула смешинки и сделала голос серьёзным.
- Возможно, если перестанешь пить.
Он провёл по её плечу укоризненным взглядом и недовольно отвернулся, не получив желаемого результата.
- Я пью от скуки.
Она пожала плечами. Наступила пресная, густая, как завтрак в летнем лагере, тишина. Пабло боролся с ней сопеньем и ёрзаньем; Марицца отстранённо смотрела в страницы.
- А ты станешь звездой?
Она соизволила к нему повернуться и даже выделила один короткий снисходительный взгляд – на большее рассчитывать не приходилось: девушка вздохнула и продолжила рассматривать укомплектованные смыслом буквы, не оставляя Пабло иных перспектив, как обидеться. Он лежал спокойно, изображая труп, надеясь, что так она быстрей поймёт, что натворила своим равнодушием. Марицца несколько раз перевернула и вернула обратно страницу. Наконец, решив, что Пабло удосужился уснуть, она стала осторожно подниматься с постели. Парень ту же толкнул её, Спирито, недовольно буркнув, вернулась на место, и тишина снова взяла их под свою опеку. На этот раз ненадолго: Марицца взорвалась, когда Пабло от нечего делать в третий раз толкнул её коленку.
- Оставь в покое мои ноги! Вот, послушай: «пристойный и безобидный закон, по которому между двумя звездами существует взаимное тяготение, но нет непреодолимого влечения. И вдруг на них обрушивается удар, и свет их меркнет, и они сливаются, чтобы вспыхнуть одним ярким пламенем*».
Парень медленно выпустил воздух из лёгких - только сентенций ему сейчас не хватало.
- Про кого это? – сухо спросил он.
- Про звёзды, Пабло, здесь же всё понятно написано!
- И что? – его голос был медлительнее и ленивее осьминога. - Они поженились или началась война?
Марицца фыркнула.
- Слушай: «по золоту неба разливалось рубиновое и изумрудное сияние. Сквозь редкие облака проглядывала такая яркая голубизна, что казалось, будто там, в бесплотном эфирном мире, звучит неуловимая радостная мелодия небесных сфер. Постепенно сумерки сгустились, и раскрытое небо, словно цветок, сомкнуло свои многоцветные лепестки…Она чувствовала, что настало время вернуться. Омито понял это и ничего не сказал. Он прижал к себе Лабонно, и они медленно пошли обратно*».
Её голос исчез и вокруг стало пусто. Пабло почувствовал себя обязанным что-то сказать. Ну хоть что-нибудь, хоть про погоду.
- Странная книжка. Интересно, откуда она у меня.
- Поцелуй меня.
А вот это было чудом. Абсолютным, неожиданным, необъяснимым. Парень, в воображении которого Лабонно приравнивалась к Эрику Бана, а тот второй мужик с мутным именем был просто набором круглых букв, даже не растерялся – рассыпался в догадках: как это она прошла путь от этих инопланетян до поцелуя с ним? Он попытался понять её логику и запутался уже на первом этапе. Пабло повернулся к девушке и заметил, как ожидание с надежной сменилось ожиданием с раздражением. Куда быстрее, чем он предполагал. Надо было что-то сделать, сейчас, немедленно, пока она не убила его за эту паузу. Парень придвинулся ближе и, собираясь сказать что-нибудь о красоте, ангелах или хотя бы что-то о любви, неожиданно для себя произнёс:
- От меня, наверное, пивом пахнет.
Марицца зажмурилась от омерзения.
- Идиот!
- Я подумал, тебе неприятно, - признался Пабло.
- Заткнись и больше никогда не думай.
Она прикоснулась пальцем к его губам, и вдруг оказалась сверху, он почувствовал её губы, её рот и её саму – невесомую, хрупкую, дрожащую. Её руки заскользили по его телу, по волосам, по рубашке. Он стянул её майку, Марицца снова прижилась к его губам и почти одновременно, с разбежкой в пару лёгких секунд, её кисть скользнула по его джинсам, опустила молнию и суетливо, неумело прошла под ткань. По телу прошла горячая волна: сверху вниз и обратно, как будто её заключили в нём. Дыхание закончилось, зато сердцебиение началось повсюду: в висках, в груди, даже в пятках. Чёрт возьми, только не теперь… Он остановил её руку и выдавил из себя:
- Давай не будем.
Марицца застыла. Пабло ожидал смертной кары.
- Почему? – запинаясь, проговорила девушка.
Он помялся, прикидывая безопасные варианты, и решил ограничиться простейшим.
- Здесь много крошек. И чипсов. И пачек от чипсов. И обёрток от шоколадок.
- Эстет-придурок,- она раздражённо стукнула его в грудь.
От боли Пабло дёрнулся, Марицца сощурилась и, как обычно, догадалась обо всём раньше, чем он сообразил придумать очередную нелепую отмазку. Расстегнула рубашку и уставилась в результат недавней драки. Парень принялся с интересом рассматривать очень увлекательный дальний левый угол своего номера.
- Что это? – её голосу позавидовала бы любая железная леди. – Я тебя спрашиваю, что это?
Пабло лениво повернулся к ней и даже отжалел короткий, как бы случайный взгляд.
- Меня похитили инопланетяне, и, да, ты была права, они вернули меня обратно, так и не отыскав мозг, - он посмотрел на свои рёбра и глуповато добавил. – Как показало вскрытие, спинного мозга тоже не оказалось.
Марицца воспроизвела свою обычную улыбку всезнайки.
- Отлично! Я слишком многого не знаю о тебе, чтобы лежать с тобой в одной постели!
- Побудь со мной, - «или выметайся к чёртовой матери, истеричка» - добавил про себя Пабло.
- Ну нет!
Она завелась, и между ними снова залетали искры. Обычные привычные искры, практически дрессированные.
- Чёрт, Спирито, я прошу тебя просто полежать рядом! Да, мне одиноко. Да, я неудачник. Я темноты боюсь, между прочим.
Марицца сжала кулаки, чувствуя, что ещё немного – ну вот ещё одна его глупая фобия, и она уже не сможет уйти. Почему только ей попался этот увалень? Вот сейчас он скажет про зубную фею, и ей, Марицце Пиа Спирито, придётся остаться с ним и жалеть его всю ночь, и рассказывать добрые сказки, рассчитывая, что утром он сгинет разом со своими золушками, белоснежками и прочими распрекрасными шлюхами.
- Отдай мою майку! – приказывает Марицца.
Парень вырывает из её рук кусочек цветастого трикотажа и прячет его за спиной; по телу проходит новая волна боли, но оно того стоило.
- Ну, полежи так, пожалуйста, - Пабло воспроизводит свой самый беззащитный, самый умоляющий взгляд – вымирающий морской котик с плакатов Гринпис.

У любви есть зубы, и она кусается. Любовь наносит раны,
которые не заживают никогда, и никакими словами невозможно
заставить эти раны затянуться.В этом противоречии и есть
истина - когда заживают раны от любви, сама любовь уже мертва.

Стивен Кинг

Глава 8
А у Мии всё хорошо. Так хорошо, что вся вселенная могла бы обзавидоваться, если бы всей вселенной было дело до её счастья. Девушка обменивается с зеркалом улыбками и тихонько выходит из номера, умоляя мир сделать так, чтобы никакому грязному мексиканцу не взбрело в голову с утра пораньше прогуляться по коридору. Она уже устраивает кастинг между лифтом и лестницей, решая, что ужаснее: ранний целлюлит или бездарно потраченное время, когда её догоняет знакомое «Мия!». Отвратительное мексиканское «Мия», то «Мия», которая она предпочла бы никогда больше не слышать. Ну, разве что ещё разок…
- Мия, хватит изображать глухонемую – мне неинтересно разговаривать с твоим затылком.
Она сводит лопатки, медленно считает до десяти, уговаривая маленькую хорошую девочку Мию остаться подольше, побыть рядом, пока она собирается с мыслями, вспоминает все ироничные реплики. Он детально изучил свои ботинки, повторил про себя первую отрепетированную реплику, покашлял – пауза, чтобы вернуть прежний уровень решимости, когда она повернулась и обдала его красотой такого качества, такого редкого сорта, что он не смог, не посмел обрушить на неё всю двухстраничную тираду, которую подготовил с утра, которой надеялся закончить их абсурдно затянувшиеся. Мия стала растворяться в его молчании, в утреннем глянцевом свете, в приливе неясной, некстати появившейся внутри нежности.
- Нет, даже не проси, я не сделаю Ларраби из твоей Ферчайлд*,- сухо, но всё же на полуулыбке начала Колуччи.
- Что ты несёшь?
Мия живописно закатила глаза.
- Ты решил нагрубить мне с утра, чтобы после не портить моё настроение? Очень предусмотрительно.
Он оторвал от неё взгляд, заставил себя вспомнить что-то неприятное и возмутительное, и говорить стало легче.
- Зачем ты приходила ко мне ночью? С какой стати ты лезешь в мою жизнь? Тебе делать больше нечего? Я в следующий раз вызову полицию, и если ты думаешь, что можешь вмешиваться в наши с Сабриной отношения, то... – он забыл, чем на этот раз собирался ей пригрозить, одновременно в уме появился и рассыпался миллион эффектных и действенных угроз, и парень уже хотел обрушить на Мию всё это сокровище, когда неожиданно её ладонь стала теплом на его щеке.
- Ману, ты хорошо себя чувствуешь?
Он недовольно убрал её кисть, Колуччи пожала плечами, продолжая играть эту девочку – улучшенную копию себя: фальшивую, приторную красавицу, целое королевство эмоций и единственная цель – превратить любой разговор с ним в абсурд высшей пробы.
- Перестань притворяться.
- Тогда объясни мне, пожалуйста, что хотя бы теоретически я могла делать ночью в твоём номере? – ввернула она с двойной порцией яда и тут же переменилась: кукольно захлопала ресницами, опустила и вернула на место бретельку сарафана, поправила прядь – всё, чтобы нежно и эффектно, как в голливудском кино, уничтожить его.
Он сглотнул.
- Ты размахивала ножом, потом ты смеялась, после плакала – ты всегда так делаешь, когда пьяная, - Мануэль остановился, с удовольствием отметив, что она растерялась. - Потом я тебя выгнал.
Мия стала вспоминать своё недавнее прошлое, прикидывая, где в нём могла уместиться ночь в номере Агирре; больше, чем «где-нибудь во сне» припомнить не удалось, и память, обманув её, повела по новой ложной дорожке: Мия стала вспоминать все свои сны, отыскивая тот, о котором каким-то варварским чудом мог догадаться мексиканец; потом она попыталась понять механику этого чуда - обличающий мимический рисунок на лице, лишнюю фразу, какой-нибудь некстати выпущенный вздох…
- Ты разучилась говорить? – улыбнулся Агирре, возвращая Мию к вопросу.
- Как мило, что ты рассказал это мне! – восторженно защебетала Колуччи. – Я с ножом – это так романтично! Ничего не помню! Скажи, пожалуйста, кто-нибудь умер?
- Нет, Мия, у тебя как всегда ничего не вышло. Зачем ты приходила?
Ей не понравился его сдержанный тон – зря она, что ли выкрутилась с таким глянцевым блеском.
- Наверно, перепутала номер. Наши напротив.
- Напротив моего – номер Сабрины, - напомнил Мануэль, уже вбивший себе в голову, что Колуччи приходила к нему по крайне важному, неотложному делу.
Мия рассмеялась:
- Ты решил пожаловаться мне? Я не твой психоаналитик, у меня нет оплаченного запаса великодушия. Вы такие дешёвые, некрасивые, как вещи с распродажи – я не могу вам сопереживать.
Она развернулась, представив, как лифт гостеприимно открывается и стремительно уносит её в прекрасный сверкающий Голливуд; Мануэль машинально схватил её локоть.
- Ты это говорила вчера. Придумай что-нибудь новое.
Мия инстинктивно шагнула назад, проступило что-то, чего она боялась и что заводило её тогда, когда ей было почти пятнадцать и никто не смел так обращаться с ней; опасаясь, что он впечатает её в стену или – того хуже – в любую горизонтальную поверхность, она приберегла новые шпильки до следующего раза.
- Можно я поищу вдохновение где-нибудь, где нет противных мексиканцев?
- Ты мне безразлична, - не столько ей, сколько себе ответил Мануэль, неосознанно разрешая ей вернуть язвительный тон.
- Поэтому ты меня не отпускаешь?
- Я счастлив с Сабриной, а у тебя всё ещё нет парня, вот ты и бесишься.
Он подумал, что это слишком по-девчоночьи, глупо, стервозно и хотел какой-нибудь мягкой, почти ласковой фразой вернуть свои слова обратно, но было уже поздно – теперь Мия действительно взбесилась.
- Послушай, мальчик, у меня тысяча, миллион, столько, сколько тебе не снилось, парней, ясно?! И я самая счастливая на свете, а до вас мне нет никакого дела! Отпусти меня немедленно!!
Он уже представил, как поймает её вторую руку, прижмёт эту верещащую куклу к стене и скажет ей, наконец, всё, что планировал утром, или, чёрт с ним, поцелует её – всё равно слов она не понимает, а целоваться с ним для неё унизительно; Мия со сладковатым страхом почувствовала, как он сильнее сжимает её запястье, когда одна из дверей отворилась и из номера, как из сонного кокона, вышла растрёпанная Сабрина. Брюнетка поморгала, надеясь, что после настройки изображение изменится и парочка разлетится по разные стороны земного шара, но ничего не поменялось, а ей слишком хотелось спать, чтобы злиться и обижаться на них.
- Почему вы кричите? – недовольно спросила Сабри, и за ней из номера справа появилась Соль.
- А эта что здесь делает? – вспыхнула Колуччи. - Ты её пригласил?!
Мануэль отпустил её руки, и в его объятиях как-то сразу оказалась Сабрина.
- Ману, ты пригласил мою подругу, чтобы мне не было одиноко?
- Да, Сабри, он попросил меня приехать, - Соль улыбнулась и, заметив, что парень необратимо выходит из замешательства, страховкой добавила. - Можешь не благодарить… не благодарить за то, что я бросила все свои дела.
- Я думал, ты приехала ко мне, - сухо проговорил Пабло, и Соль ласково обвила его руку длинными окольцованными серебром пальцами.
- К тебе и к Сабрине. Я могу остановиться у тебя?
Он пожалел, что их не видит Марицца: она бы, конечно, взорвалась от той нежности, с которой он обвил талию блондинки.
- Если хочешь, малышка, - улыбнулся Пабло, вдыхая её запах – лёгкий аромат ванили.

*к/ф «Сабрина» (1954): из дурнушки Сабрины Ферчайлд героиня превращается в восхитительную Сабрину Ларраби

Глава 9
Сабрина обернулась, безуспешно выискивая в общей мозаике лицо Мануэля – этой минутной слабости хватило, чтобы Соль заскучала и нетерпеливо стукнула туфелькой её стул.
- Наши мужчины бросили нас?
Сабри переключилась на подругу.
- Это дела группы, я в них не вмешиваюсь.
- Я думала, ты менеджер, - многозначительно заметила блондинка.
Сабрина вздохнула: ну да, менеджер. Да, сейчас она должна быть с ними. Но не получается у неё влиться во всю эту кутерьму, не выходит стать частью их живой и весёлой болтовни, не удаётся понять, почему надо вверх, а не вниз, почему вот эта реприза нужна, а вон та – пошла к чёрту, это слово подходит, а то – почти такое же, с тождественным значением и тем же количеством букв – испортит всю песню.
- Я управляю всем, кроме музыки, - она перевела взгляд на свой бокал мартини и, опасаясь врать в глаза подруге, стала обманывать светлую застекольную жидкость. - Сейчас они будут спорить о текстах: Мия как обычно начнёт требовать лишнюю ноту, чтобы вписать лишний слог, а Пабло примется ей объяснять законы гармонии, за что Марицца назовёт его заносчивой бездарностью, и Ману будет их разнимать, - она сделала неопределённый жест - переплела на пальцы с дымом - и непринуждённо резюмировала, – ничего интересного.
Блондинка надменно подняла брови.
- Это унизительно – сидеть и ждать, пока тебе разрешат заговорить.
- Всё равно я ничего не понимаю в этом – зачем вмешиваться? – раздражённо ответила Сабрина.
Соль устало откинулась на спинку кресла.
- И долго они будут нас игнорировать?
- Полчаса. Может, больше.
Блондинка подарила взгляд бокалу шампанского, как фокусник, выуживая из него лёгкий блеск, превращая его в подвижные искорки на радужной оболочке.
- Повеселимся?
Сабрина покачала головой.
- Нельзя.
- А раньше было можно? – лукаво улыбнулась Соль и тут же перехватила её соломинку. - Какой у тебя мартини? Можно я попробую?
Сабрина потянулась с кошачьей солнечной мечтательностью, предоставляя своей менее удачливой подруге попробовать этого счастья.
- Тогда у меня не было парня, надежды и будущего. Теперь я не собираюсь лишаться всего этого только, потому что ты не можешь посидеть спокойно.
- Когда ты успела стать такой скучной? – блондинка на секунду потеряла свою скульптурную, недоступную красоту, и её лицо превратилось в капризную гримасу ребёнка. - Давай, вспомни свою далёкую молодость!
- Перестань! Ему это не понравится.
- С какой стати ты должна делать только то, что ему нравится? – завелась Соль. - Я, например, в бешенстве от того, что Пабло за последние десять секунд ни разу не посмотрел на меня. И я не собираюсь покорно ждать, пока он соизволит меня заметить. Немедленно возвращайся на полгода назад и прекращай свой самоконтроль! Сабри, мы красавицы, и это даёт нам эксклюзивное право делать всё, что захочется. Давай! Beautiful daughter couldn't make up her mind*…
- Ты не сделаешь этого. То есть, ты можешь поступать, как угодно, но я в этом не участвую.
- Кто-то говорил мне то же самое, когда нас уводили из бара…трое или четверо? – Соль кукольно взмахнула ресницами, и Сабрина отчётливо представила, как сейчас выльет на неё остаток мартини.
- Замолчи немедленно! – прошипела она, заклиная мир отнести их столик за пределы слышимости. - И их было только двое.
Соль подперла подбородок ладонью и мечтательно пропела:
- Between a doctor and a lawyer man. Так?
Сабрину накрыла новая волна зыбкого влажного страха: сейчас необходимо было вспомнить, как нужно разговаривать с Соль, чтобы добиться результата или хотя бы, чтобы она замолчала.
- Банкир и… - Сабри остановилась, вспоминая второго: часы на цепочке, каштановые волосы, заправленные за уши, шрам на плече, грубоватые повадки, сходство то ли с Реттом Батлером, то ли с Богуславом Линда – из всего вороха не оказалось ничего, что помогло бы припомнить его профессию. - Что-то связанное с бриллиантами, - неопределённо добавила она, и у Соль от восторга появился румянец.
- Это он называл тебя Фредерикой и подарил тебе тигрёнка? О нет, это с ним вы занимались любовью в национальном музее!
- Если ты сейчас же не заткнёшься, мне придётся убить тебя.
- Her mother told her daughter go out and find yourself… Что если я обижусь и расскажу нашим мальчикам, как мы развлекались?…a brown eyed handsome man.
- That's what your daddy is a brown eyed handsome man, - обречённо ответила Сабри. - Видишь того парня? – не утруждаясь, она кивнула в сторону всей группы. - Я два года мечтала о нём, и я не собираюсь его терять.
- Видишь того парня? – отразила блондинка. – Улыбнись – он дёт к нам.
Она задела колено подруги, и со ступни брюнетки соскользнула туфелька. Сабрина поймала себя на мысли, что это как раз та реприза, которую следовало бы послать к чёрту.
- О’кей, я поняла, что моя личная жизнь – твой главный стратегический объект. Попробуем иначе: ты не боишься, что Пабло будет ревновать?
- Я же не ревную к его музыке. А эта музыка моя, - Соль придвинулась ближе, и та диковатая терпкая нежность, которую она стала источать, вдруг окружила их, как радужный мыльный пузырь, и укутала, как тёплое мягкое одеяло: девушки обменялись улыбками, синхронно поправили бретельки и локоны, их губы оказались совсем близко, выверенный поворот головы, яркое, электрическое напряжение и звонкий детский смех – они отстраняются в последний момент, в нескольких миллиметрах от поцелуя.
- Мы заведём их… - подмигивает Соль, и Сабрина недовольно морщится.
- Они подумают, что нас можно снять.
- Да мне наплевать, что они подумают! – блондинка вздорно трясёт локонами, перенимая очарование Анны Карины. - Milo Venus was a beautiful lass…
- She had the world in the palm of her hand…
Сабрина решает только попробовать: вон тот парень явно собирается уходить – заскучал, предпочёл выспаться, закрыл уже этот вечер, - что, если?.. Она улыбается ему, и одновременно чьи-то сильные руки сжимают её щиколотку – девушка смотрит вниз: очередной принц, нашедший её туфельку.
- But she lost both her arms in a wrestling match to get brown eyed handsome man… - продолжает Соль, принимая сигарету и наполненный бьянко бокал.
- She fought and won herself a brown eyed handsome man.
После Сабрина пытается вспомнить этот момент – момент, когда бар, и мальчики на диване, и огненная голова Спирито, и хрупкие плечи Мии, и парень у входа – всё стало превращаться в декорации, подтаивать, как в залитом ливнем окне, и давать начало другой – следующей сцене, где они в окружении мужчин, самцов, накаченных желанием: горячие взгляды, двусмысленные жесты, и нежный, как сладкая вата, туман; она с детской жадностью просит ещё, ещё мартини, но ничего не пьёт, она приказывает принести пирожное и устриц, и арахис, и мидий, и торт в форме Австралии… звуки плывут, растекаются, становятся тёплым летним дождём, Сабрина еле успевает реагировать на комплименты и непристойные шутки, пытается уловить что-нибудь в щебете Соль: «правда, моя подруга похожа на скинни-модель?», «а это такая песенка, она поднимает нам настроение», «ты такой решительный, тебе нужно быть полководцем»… Она запрокидывает голову, чувствуя мягкие прикосновения, чьи-то руки у шеи, пальцы очерчивают скулы и скоро она ощущает их на губах; она уже не в силах вынырнуть из сверкающего густого океана, открыть глаза, она не видит, кто ласкает её, но чувствует, что их должно быть двое, и, наверное, они совсем разные: скорее всего, один весёлый, другой серьёзный, один живёт неподалёку, а второй в стране по делам, пальцы первого твёрдые и пахнут сигарами, у второго мягкие руки пианиста. Дым и музыка сливаются и стынут ощущением в груди – ласковый кокон, лелеющий в сердцевине новую бабочку; горящая кожа, сбившееся дыхание. Сабрина на секунду открывает глаза, чтобы осмотреться: она не видит Соль, не помнит, где оставила сумку; ей кажется, что они были не здесь, или сцена повернулась на девяносто градусов… Чья-то кисть скользит по талии, и девушка отдаётся этому чувству – лёгкая, воздушная эйфория, подчинившая время танцу, уже не страшно, нет категории можно-нельзя; она, как слепой котёнок, ищет чужие губы, испытывая необъяснимую, восторженную радость от каждого прикосновения – ей хочется, чтобы её гладили и любили, чтобы с ней играли, чтоб бросали ей бантик и кормили с рук. Она подчиняется музыке и каждому, кто прикасается к ней, пока её, наконец, ни вырывают из общих объятий очередные руки, пока новый кто-то ни уводит её с танцпола за собой, в наскоро найденный кратковременный рай. По пути выдумывает она новые желания: ей хочется непременно в Африку и чтобы ей купили жирафа, а потом антилопу, и самого главного вождя, и ещё целоваться на Эйфелевой башне, и много шоколада, и сняться в чёрно-белом кино, и всё сейчас, немедленно, пока она это видит, пока она не остыла. Девушка чувствует мужской запах, и руки, жар под кожей и… десятки мелких ледяных ручейков, забирающихся под рубашку, скользящих по шее, по щекам и спине. Сабрина кричит, не узнавая свой – почему-то плаксивый и детский - голос. Её охватывает ужас, и она пытается найти ту деталь, которая подтвердит, что это сон, но тут же вспоминает, что по законам сна эта деталь не отыщется. Когда она упирается в белоснежный кафель, ей становится всё равно, что у неё там за голос, как она выглядит, можно ли кричать в этом аду: она зовёт на помощь, вырывается и вдруг понимает, что никто её не услышит из-за нарастающего шума. А после понимает, что сейчас она умрёт. Внезапно чудовище, воображаемый маньяк и монстр ослабляет хватку, и ей удаётся вырваться. Она прижимается к стене, смазывая с лица мокрую прядь, но страх ещё запрещает ей открывать глаза, и Сабрина ограничивается смятым:
- Не подходи ко мне… - она переводит дыханье и добавляет, - мой отец Джонни Гусман, ты о нём, наверное, не слышал, но он так любит меня, что тебе лучше меня отпустить. Пожалуйста. И не бери меня в заложники, ладно? Всегда боялась историй про заложников.
- Перестань нести чушь, Сабри.
- Ману? – она пытается свести две системы координат: ту, в которой исполняются всё её желания, и ту, в которой она в мужском туалете с Мануэлем Агирре. – Откуда ты здесь? И что ты наделал? Как я пойду в таком виде? Я вся мокрая… - ей вспоминается иллюстрации из любимой книжки, и девушка машинально добавляет, - как мышь.
- Как проститутка, - поправляет парень, и её передёргивает от пошлости. – Как алкоголичка. Как…
Она закрывает ему рот, зная, что сейчас он назовёт её тем отвратительным словом, которое обычно относит к Мие.
- Во-первых, я не алкоголичка. Во-вторых, не обязательно было до смерти пугать меня, чтобы привести в чувства. В-третьих, объясни мне, какого чёрта ты устроил эту головомойку? Ты понимаешь, что я не могу показаться с такими волосами?
- Сделай одолжение: не говори ничего. У тебя неприятный голос, когда ты выпьешь.
- Но я ничего не пила, – она замолкает, встретившись с его строгим, отцовским что ли взглядом. - Ладно. Но ты всё равно не прав.

*здесь и дальше по англ. Nina Simone – «Brown eyed handsom man»

У любви есть зубы, и она кусается. Любовь наносит раны,
которые не заживают никогда, и никакими словами невозможно
заставить эти раны затянуться.В этом противоречии и есть
истина - когда заживают раны от любви, сама любовь уже мертва.

Стивен Кинг

Глава 11
Иногда он заходит к ней в комнату. Бесшумно, осторожно, как агент 007. Умоляя дверь, пол, разбросанные вещи – все предметы покрыться слоем беззвучия. Она лежит на кровати, широко раскинув руки (и иногда ноги), во рту – микс карамели с дурацкой песней, плеер в ушах кричит так громко, что если прислушаться, можно разобрать слова; глаза предусмотрительно закрыты (ну, это, разумеется, чтобы не видеть мерзкого Бустаманте). Он подходит ближе, стараясь не касаться её шмоток, не отражаться в зеркалах; шарит по ней взглядом: она, как всегда, не то, чтобы одета – так, чуть-чуть не голая. Иногда ему везёт, и она переворачивается или начинает подпрыгивать, иногда не везёт – она принимает воздушные ванны в пижаме (надо упросить отца верховной властью запретить женщинам носить дурацкую пижаму). Он смотрит на её худые загорелые бёдра и думает, что она не только чокнутая, да ещё и не красавица – явно не супермодель его мечты. Котёнок какой-то, а не девушка: ни грации, ни лукавства, целуется, как чёрт знает что. Ругается, как чернорабочий. Выглядит, как гном. Ещё раз: выглядит, как гном, как гном, орк дурноватый, гоблин чокнутый… Он злится на себя, на неё, на эту грёбаную поездку, даже на Соль. Сжимает кулаки, выходит из её номера. Тихо, аккуратно, чтобы петли не скрипнули, чтобы она вдруг не возомнила, что он приходил к ней. Так, удовлетворил любопытство: она же каждый день грозится устроить торжественный суицид, чтобы покинуть мир, где живёт семейство Бустаманте. Мир, который иногда его слушается: убирает с его пути стулья, подсказывает, где под её брошенной футболкой затаилась пустая тарелка, смазывает тишиной дверную ручку. Это очень хорошая тишина, лучшего качества, та, после которой можно выдохнуть, не опасаясь случайного ядерного взрыва гнева Спирито. Спокойная густая тишина. Не в пример сегодняшней: слабой, зыбко расползшейся по салону автомобиля.
По дороге они не говорят друг другу ни слова: он представляет, как соберёт её чемоданы, она злится на него за порванное платье. Напряжение скользит по параболе и вырывается наружу, когда машина резко тормозит. Первым взрывается Пабло.
- Значит, стоило мне отвернуться, как ты стала клеиться к этим мужикам?!
- Как ты можешь упрекать меня? – её огромные карие глаза сжимаются в щёлочки, и парень впервые замечает сходство своей барби с Мариццей. - Ты ведь ничего не знаешь!
- Мне достаточно того, что я видел.
Она сжигает его взглядом, резко толкает дверцу и, приготовившись гордо покинуть его, цепляется носком туфли за бордюр и летит на свидание с асфальтом. Соль замирает, ожидая, что джентльмен в Пабло пересилит идиота, но парень демонстративно отворачивается и начинает разглядывать свои часы. Она чувствует себя такой беспомощной, что готова расплакаться, но с какой стати ей плакать, если никто не собирается утешать?
- А что ты видел, Пабло? – цедит блондинка, рассматривая своё – окончательно испорченное теперь – платье. - То, что я могу нравиться кому-то, кроме тебя? Если быть красивой теперь преступление, учти, что даже преступникам дают последнее слово.
Пабло выдерживает зловещую паузу, прежде чем повернуться к ней и сообщить скорбное:
- Это слово называется «до свидания», дорогая, - и, пользуясь её ошарашенным молчанием, добавляет. – Если тебе так сложно сказать за один раз всего десять букв, можешь развить до: «сейчас я соберу вещи и уберусь из твоего номера». Он у меня одноместный, если помнишь. Твои бесконечные тряпки сожрали всё моё личное пространство.
- Когда утром ты сказал, что мы пойдём прогуляться, я надеялась, что это будет романтическая прогулка с воздушными шариками, каретой и аттракционами, что мы обменяемся колечками из пачек с хлопьями и будем целоваться на чёртовом колесе, но ничего этого не случилось – ты привёл меня в какое-то странное место и бросил у барной стойки, я осталась совсем одна, только Сабрина была со мной… Конечно, нас сразу окружили мужчины, но каждую секунду я представляла, как ты придёшь и спасёшь меня от этих влюблённых самцов. А ты всё никак не приходил… - её глаза украсил влажный блеск, и сдавленным, слабым голосом Соль проговорила. - Пабло, ты разлюбил меня? Так быстро: всего день – и ты меня не любишь… Я думала, такого не бывает. Паблито, за что мне это?
Она расплакалась, и ему стало стыдно за себя, и за этот вечер, и за весь мир, который так несправедливо обошёлся с его ангелом.
- Мы привыкли обсуждать песни в том клубе: он близко к отелю. Конечно, в нём не порепетируешь, но разложить тексты можно. Ты же знаешь, какие у нас отношения: Мия не зайдёт в номер Мануэля, Мануэль не зайдёт к Мие, я – к Марицце, Марицца – ко мне, и все мы не любим Сабрину, - он понял, что оправдывается, и решил чуть смягчить, перевести разговор в доверительность. - То, что ты видела сегодня утром – исключение: Марицца напилась и ворвалась ко мне, я не смог её выгнать. Этот бар – единственная нейтральная территория, где мы можем спокойно обсудить музыку.
Соль вздохнула.
- Я не обижаюсь. Я просто очень испугалась… что ты не защитишь меня.
Пабло стало неловко смотреть на неё сверху вниз: он опустился рядом с ней и взял её лицо в ладони. Теперь она уже не была такой красивой, как днём: мокрая, с размазанной тушью, с красными распухшими веками. И это почему-то понравилось ему, он почувствовал себя сильным, надёжным, главным. Самым настоящим героем блокбастеров, тем, на кого должны равняться все мужчины, тем, по кому сходят с ума все смертные красавицы.
- Не бойся. Теперь я всегда буду рядом.
- Я сломала каблук, - виновато проговорила Соль. - Ты не донесёшь меня до номера? После этого ты не обязан на мне жениться и делать прочие романтические глупости, - она слабо улыбнулась, и он подхватил и приумножил ещё улыбку.
- Какие ещё глупости?

Глава 12
Она возвращается одна: каким-то чудом Мие удалось вызвонить очередного парня своей мечты и склонить его к романтическому ужину. «Хоть у кого-то получится отпраздновать совершеннолетие, как следует» - думает Марицца, и ей уже кажется, что неплохо было бы позвонить Соне или ответить на каждое её сообщение, и ещё на смс Факундо и Хавьера, и Начо, и каких-то незнакомых наборов цифр, - так выйдет забить время до утра – она уже не сможет уснуть. Ей хочется съесть что-нибудь очень большое: огромный кремовый торт с розами, новобрачными и башнями; или выиграть у компьютера в шахматы, соблазнить мальчика у входа – что угодно, лишь бы не думать о том, что он, этот светлоглазый ангел, эльф придурочный, забыл о её дне рождения. Даже не поиздевался, даже не поздравил с приближением климакса, не принёс соболезнования. «Кретин» - думает Марицца, разливая по чашкам кофе, пытаясь сосредоточиться на запахе, на прекрасной ночи или хотя бы на том, что ей уже восемнадцать, и она может делать всё, что ей заблагорассудится. Но какой-то шутник упрямо направляет её мысли в сторону Пабло; сколько раз она зарекалась не влюбляться в голубоглазых блондинов, супергероев и ледяных принцев, как она закалила себя за этот год: почти без перепалок, никаких обязательных ссор в столовой, ни одной шпильки в классе. Но он смотрит на неё сейчас, вот сейчас, сквозь стены, время, сквозь свои замашки супергероя, мимо обязательных злых принцесс, - и ей тяжело дышать, ей хочется оказаться у него на коленях и гладить его волосы, сказать ему это сериальное опошленное, но такое точное с ним «дорогой». Может быть, один раз, нечаянно, выронить из вороха перепалок: «господи, какой ты красивый, мне больно на тебя смотреть, глаза щиплет, убери ты хоть на секунду своё дурацкое сияние, и я приду в себя, и мы будем ссориться дальше, как ни в чём не бывало, обещаю». Ей всё реже удаётся следовать главному правилу: никогда не отступать, всегда давать ему отпор, не жалеть и не любить его ни в коем случае; всё чаще она теряется где-то между его взглядом и своим сердцебиением (которое, наверное, тоже можно заглушить, но музыка уже не помогает). «Капризный инквизитор, тоже мне, король Солнце, никто в хрустящей обёртке, Соль добавит кокетливый бантик» - ворчит Марицца, уничтожая кусочек сахара на дне чашки. Она думает, что это даже не сверхзадача – не замечать его, но сегодня в клубе Пабло Бустаманте собственной царственной персоной так крепко приклеил к ней взгляд, что, кажется, этот взгляд до сих пор на ней: щекочет шею, соскальзывает в вырез сарафана и контрольным стреляет по глазам – ей уже больно, жарко, в голове крутится навязчивая романтическая мелодия (наверняка понравилась бы Колуччи) и фрагментами, смиксованным артхаусом: танец на третьем курсе, какая-то неудавшаяся репетиция, на которую почему-то не пришли Мия с Ману, поцелуй под тюремными декорациями – как обычно, никаких нежностей, цветов, прочих трогательных (и таких желанных) штампов. Правда же, они не подходят друг другу: она вечная маленькая девочка «Я Изменю Мир», он принц, законсервированный в своей красоте, жестокий мальчик с лицом ангела; «ну помолчи ты хоть раз, закрой рот на минуту, я соберусь, я опытный боец с собой, с тобой и прочими соблазнами, ну, отвернись, сделай вид, что что-то забыл, пропусти своё обязательное про рыжих и бешенство, - я выдохну, и мы начнём новый ближний бой, и я позволю тебе победить». Ему хорошо, наверное, с этой пустоголовой блондинкой, у обоих бриллиантовые планы и убогий сквозняк вместо мозгов; как он бросился защищать её: вот бы сделал, как Ману: тихо, аккуратно увёл свою девушку, подставив Сольситу, так нет, этому надо было целую сцену из блокбастера устроить: всех растолкать, вызвать полицию, стул, ни в чём неповинный, бросить, - ах, какое геройство… Подумаешь, потанцевала с другим парнем. Ладно, парнями. Ну, возможно, поцеловалась там с кем-нибудь, - всё равно это не повод так яростно доказывать свою любовь, уж тем более, не поздравив Мариццу Спирито с днём рождения. «Нет, ну вы только посмотрите на этого идиота: влюблённый балбес, ребёнок, перекормленный сладким, внутри полторы мелодии, и всё в ля-миноре, в голове даже ветер соскучился, сплошные мечты первокурсницы: вот, когда я стану самым знаменитым, вот, когда я напишу нереальную песню… он же ничего так не напишет, он же пьёт, как старый рокер на отдыхе, не высыпается совсем – вон какие по утрам глаза, смотреть больно, хочется уложить его в постель, усыпить доброй сказкой и уговорить весь мир не шуметь пока что, позволить ему отдохнуть». Она делает тяжёлый солёный вдох и понимает, что кофе давно остыл, обменявшись теплом с рассветом.

У любви есть зубы, и она кусается. Любовь наносит раны,
которые не заживают никогда, и никакими словами невозможно
заставить эти раны затянуться.В этом противоречии и есть
истина - когда заживают раны от любви, сама любовь уже мертва.

Стивен Кинг