| katya_shev@ | Дата: Воскресенье, 11.09.2011, 22:25 | Сообщение # 1 |
 We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Статус: Offline
| Милый, милый... так странно звонить тебе отсюда. Так странно, что здесь есть телефон. С другой стороны, а почему бы ему и не быть, телефону-то? И уж совсем странно, что я собираюсь тебе сказать: “не волнуйся, я исчезаю, со мной все будет хорошо”… Нет, не так, я обхожусь с глаголами как иностранка. На самом деле, хорошо не “будет”, а “есть”, и я не “исчезаю”, а уже исчезла. Тут требуется прошедшее время, совершенная форма глагола. Самая совершенная из глагольных форм.… А если бы мы с тобой были великими британцами, вышло бы еще лучше. Можно было бы использовать Past Perfect, поскольку я исчезла ДО ТОГО, КАК.… До того как – что? А просто - до того как.
По большому счету, я исчезла задолго до того вечера, когда ты увидел меня на улице. И все-таки ты меня увидел, вот что славно! Но быть исчезнувшей – мое призвание, мания, мечта и единственное предназначение. Поэтому меня всегда тянуло куда-нибудь уехать: отъезд очень хороший выход для того, кто пока не научился исчезать, но непременно научится. Вот и я, наконец, научилась. В этом доме, куда ты меня привел, можно очень быстро научиться самым важным на свете вещам. Раз – и все.
Ты, конечно же, будешь в шоке от моей выходки. Не знаю, что бы со мной творилось, если бы ты исчез, а я осталась. Тому, кто остается, всегда трудно, а тому, кто исчезает - легко. Мне повезло, я исчезла первой. А ты остался. И я не знаю, как это можно исправить. Как сделать, чтобы тебе не было грустно без меня. Потому что ты все еще есть, и окно твое светится сейчас прекрасной бледно-изумрудной поганкой, как блуждающий огонек в городском болоте. Не грусти, не грусти, не грусти. В отличие от тебя, я сейчас знаю, что расстаемся мы ненадолго. Вернее, мы вовсе не расстаемся. Потому что кроме этой судьбы есть еще и другие, предназначенные для таких встреч, что по сравнению с ними наш роман – скучная, сентиментальная пьеска. Когда ты сам исчезнешь, ты поймешь, что я имела в виду. А ты непременно исчезнешь, иначе быть не может. Для того мы с тобой и родились, чтобы однажды исчезнуть.
Поэтому – ты уже понял, да? - я не приеду к тебе ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Никогда. Зачем приезжать, если мы и так вместе? Всегда, везде вместе, только ты этого пока не знаешь, а я уже знаю.
И поэтому я не прощаюсь.
Автоответчик щелкает зубами и умолкает.
- Точно, точно, - бормочу как безумный. – Она исчезла! Не ушла от меня, не уехала, вещи не собрала, а просто исчезла. А после – позвонила. Не до, после. Оттуда. Откуда? Понятия не имею. Но там, по ту сторону жизни, на перекрестке миров есть телефон. Усраться можно. Можно ведь? Здесь и сейчас, а?
Я ни жив, ни мертв, так – хлам человеческий, неразумный. Мой друг ведет себя как опытная сиделка. Плещет в лицо водой, вводит мне живительную влагу орально, потом заставляет запить ее коньяком, подавившись которым, я кашляю, чихаю и плююсь, и, наконец, внезапно успокаиваюсь. Сработало.
Она пропала... исчезла, ушла, растворилась ... Множество синонимов этих слов перекатываются у меня в голове, ударяясь, скользя, как стеклянные шарики в руках, излучая огненные искры и никак не желая покидать мои мысли...
Медленно по моему мозгу разливается какое-то тепло, противное, щемящее, голова кружится, как будто в сознании, засела трудолюбивая пчела и жужжит, жужжит, все, трудясь на славу всему улью в моей голове, ставя за цель свести меня с ума в бесконечном гудении. А потом, потом, кажется все...
И остаюсь один – не то покойник, не то новорожденный.
Выхожу на безлюдную платформу, мимоходом отмечаю, что даже друга моего Гидо, якобы спешащего к проживающей в этих краях невесте, нигде не видно. Но удивленное выражение к физиономии подклеивать не тружусь. И так сойдет.
Вдыхаю запах влажной земли и свежей хвои, пробую на вкус сладкий горный воздух. Ноги сами несут меня по узким кривым улочкам, кратчайшей дорогой к заветной цели, как я понимаю.
“Небесная лестница” мне на сей раз без надобности, я уже иду по Хохштрассе, Высокой улице, или как ее там... Сегодня я проникну на виллу через парадный вход: все же я тут и хозяин, и самый желанный гость. К тому же, мне назначена встреча. Я уже жду себя, нетерпеливо барабаня пальцами по подлокотнику кресла, обитого красным плюшем. В то же время, я приближаюсь к дому, погружаюсь в ароматную утробу сада, поднимаюсь по пологому склону холма туда, где стоит трехэтажный дом с башенкой, и блестят мокрые от ночного дождя каменные перила летней террасы.
Открываю тяжелую парадную дверь, навалившись на нее всем телом. Захожу в холл. Знакомая картина. Слева – вход на застекленную веранду; в центре - черный кожаный диван и журнальный столик, справа - кресло, обитое красным плюшем. Оно на сей раз пустует, потому что знакомый – ее! – голос доносится из-за приоткрытой двери.
- Ну вот, теперь я наконец-то могу предложить себе кофе с клубничным пирогом. Интересная инверсия! Не садо-мазо-эксгиби-нарциссизм какой-нибудь вульгарный...
Звучит обнадеживающе. Она в своем репертуаре.
Прохожу на залитую солнечным светом веранду. Здесь, и, правда, накрыт стол. На белой льняной скатерти расставлены чашки и блюдца, большие термосы, с грехом пополам имитирующие чайник и кофейник, сахарница, молочник, тарелочка с тонко нарезанным лимоном. В центре высится круглый пирог, поверхность которого напоминает о ледовом побоище: клубника со сливками, кровь на снегу. Аппетитное, что и говорить, сочетание.
Мой двойник, то ли точная копия, то ли драгоценный оригинал, возится с посудой, безмятежно посмеиваясь над безумием ситуации.
- Две чашки лишние, - бормочет (бормочу). – На стол, как мы с тобой понимаем, здесь накрывает папочка. Вернее, накрыл, раз и навсегда... Этот тип, помешан на числе 4. Вечно сервирует стол на четыре персоны. Почему – бог весть... Все-таки он Господь - улыбается
Оборвав фразу на полуслове, передает чашку ошеломленному гостю. То есть мне. Она – нерешительно нависла над стулом. Словно бы соприкосновение задницы с плетеным сидением – событие роковое и необратимое. Впрочем, очень может быть, что так оно и есть.
Я, наконец, усаживаюсь за стол.
Ну, слава тебе господи, умостился! Я гостеприимно скалюсь и приступаю к расчленению пирога. Она слизывает клубничный сок с ножа. Непроизвольно морщусь, наблюдая за человеком, вылизывающим острое лезвие.
- Лето закончилось, мир стал прозрачным, как оберточная бумага; мои следы больше не отпечатываются на земле, а сны перестали заканчиваться в момент пробуждения... Выходит, я дожил до сентября, - говорю, наконец, принимая из собственных рук блюдце с кроваво-молочным лакомством. Значит, я умер, как и ты?
- Я тоже, как видишь! – откликается. – Мне понравилось.Я теперь ангел... А тебе? – Она улыбается самой красивой из своих улыбок и прищуривает глаза...
- Вполне. И что теперь?
- А теперь, - улыбаюсь, - будем продолжать в том же духе... Это, кстати, дрянной пирог. Из полуфабриката. Советую поступить, как я: сливки слизать, желе и клубнику - в рот, а тесто – в трэш!.. Помнишь шарлотку, которую готовила Фели?
- О, пирог Фелиситас? Такое не забывается!
- И рецепт приготовления, небось, помнишь. Я же помню!
- Еще бы! Белки отделяются от желтков; первые взбивают, вторые растирают с сахаром. Меня же и припахивали их растирать до белизны.
- Ага. Так я постигал азы медитации, - ржу. – Помнишь, как потом поступали с этими ингредиентами?
- Аккуратно смешивали, добавляя немного муки...
- Точно так же следует поступить и нашими жизнями, не находишь? Смешать их: настоящую и кем-то придуманную, сбывшуюся и несбывшуюся, “взаправдашнюю” и ту, что проистекала словно бы “понарошку”... Добавляя при этом немного муки. Экзистенциальной, конечно. Куды ж нашему брату без нее? – ухмыляется, вставая из-за стола.
- Смешать? Что ты хочешь ска?..
- Сказать? Ничего. Я хочу помолчать, в кои-то веки. Сколько бы я не твердила нехитрую мантру: "Совпадение, совпадение, совпадение, совпадениесов, падениесов, падение сов" , - бесполезно. Сколько бы ни пало в этой битве сов, себя не обманешь. Вспоминаю твои ухаживания: "Уберите свою роскошную задницу с моих глаз, незабвенная, поскольку ее божественные очертания не дают мне сосредоточиться!""
Обмирая от ужасной догадки, поднимаюсь навстречу Ей. Приближаюсь, обнимаю за плечи. Почти утратив волю к сопротивлению, трясусь всем телом, рычу утробно, как околевающий бешеный пес. Адресую себе сочувственную улыбку из серии “все-будет-хорошо”, - такие улыбки отлично удаются врачам и медсестрам из детских поликлиник и прекрасно гармонируют с лязгом хирургических инструментов. Глажу себя по волосам. Внезапно успокаиваюсь. Расслабляю сведенные судорогой, окаменевшие мышцы живота. Понимаю вдруг, что рождение и смерть – почти тождественные события, два шага в сторону абсолютного одиночества. Или даже один семимильный шаг, который нам, созданиям от природы неуклюжим и медлительным, приходится совершать в два этапа. “Правильно, - думаю я, - наконец-то ты хоть что-то понимаешь, чучело!” Прижимаюсь ледяным челом к ее пылающему лбу. И, наконец, тону в ее глазах, голубых, как озерная вода.
Она... Она ангел... И все равно, что вижу я ее только в воспаленном воспоминаниями сне, пусть мертва, но жива... И я... Теперь такой безумный и настоящий...
***
- Все хорошо, что хорошо кончается, - резюмирует чудесное мое видение. - Ты вернулся и движешься в правильном направлении, с неплохой, смею заметить, скоростью. Километров шестьдесят в час... А я, пожалуй, составлю тебе компанию. Прежде – помнишь? – я не раз приходила к тебе во сне. В ту пору тебе следовало уделять сновидениям больше внимания, чем так называемой “действительности”, и я с удовольствием тебе помогла. А теперь я буду приходить к тебе в дороге. Потому что дорога, знаешь ли, стала наиважнейшим из твоих снов... Правда, это хорошая новость?
Вместо ответа я превращаюсь в огонь, который пляшет на поверхности ее кожи, а потом становлюсь милосердным дождем, погасившим пожар. Поднимаюсь к ней облаками теплого дыма, ласковой, горячей тьмой застилаю глаза, щекочу, ноздри благоуханием лесных трав, терпеливо жду, когда она вдохнет меня, и, наконец, проникаю в кровь. Неспешно теку, заполняю ее, проникаю повсюду: в кончики пальцев, нежные мочки ушей, разветвленные лабиринты сухожилий. Что еще может сделать для любимого существа тот, кого никогда не было?
Поезд, тем временем, следует по заданному маршруту, мчится вперед по раз и навсегда проложенным рельсам. В настоящий момент эта информация не кажется нам занимательной. Но завтра, когда пассажирский состав в соответствии с расписанием прибудет к месту назначения, горстка счастливого пепла, оставшегося от меня, поспешно примет приличествующую случаю форму, соберет манатки и покинет купе, смятенно перелистывая на ходу собственный паспорт, чтобы найти там последовательность букв, составляющую ни к чему не обязывающее человеческое имя. Рокко Фуэнтес Эчагуа. Не то чтобы оно действительно имело для меня принципиальное значение, но некоторые вещи о себе все же лучше знать. На всякий случай.
У меня нет больше вопросов, вроде: “куда идти?” - или, к примеру: “что делать?” Не бывает ведь, чтобы ветер задумался, следует ли ему дуть, и если да то в каком направлении? Он просто дует, как придется, потому что такова его природа: без дуновения нет и самого ветра. А я просто иду, наслаждаясь процессом движения, но и памятуя, что, остановившись, возможно, утрачу дивный дар быть.
Не знаю, и знать не хочу, куда меня занесет через полчаса, где окажусь вечером, или завтра, или год спустя. Где-нибудь, как-нибудь, кем-нибудь буду – этого вполне достаточно.
А пока я иду вниз по булыжным ступеням улицы-лестницы, спускаюсь к озеру, мимо которого проложена автомобильная трасса. Я, конечно, помню, как добирался сюда электричкой, но теперь в моем рукаве имеется не то запасной козырный туз, не то и вовсе джокер: где-то там, на обочине я припарковал арендованный в Буэнос-Айресе автомобиль, и это – отличная новость. Сидеть за рулем я по-прежнему люблю куда больше, чем шастать по тараканьим щелям между мирами. Впрочем, можно не сомневаться: и автомобилей, и щелей на моем веку будет, вероятно, в избытке. Что ж, стерпится - слюбится...
Вот и я вижу, что ноги мои не только шагают по каменным ступенькам, но и погружаются в сияющий песок перламутровых дюн. Сквозь небесную голубизну просвечивают незнакомые созвездия и нежная чернота нездешней ночи, а под загорелой кожей снулых обитателей богатого предместья погребены бессмертные, безбашенные, но совсем пропащие существа с огненными очами небожителей. Местные, никем пока не прирученные, дриады льнут ко мне из-под темной древесной коры, почуяв родственную душу, а хрустальные пузырьки, из которых, оказывается, соткан воздух, время от времени лопаются, соприкасаясь с кончиком моего носа. Всякий тихий хлопок я принимаю с тем же благодарным благоговением, что и прочие откровения, которым нет ни числа, ни имени, ни предела.
Узорчатая, рукотворная ткань мира понемногу приоткрывает мне свой великолепный испод; я уже различаю обрывки сияющих нитей, соединяющих пестрые лоскуты вещей и явлений, но не умею пока собрать тугие узелки первых впечатлений в мало-мальски пристойный гобелен. И (без особых, впрочем, сожалений) осознаю, что, вряд ли когда-нибудь научусь читать подвижную, переменчивую азбуку, положенную в фундамент всякого мира, иначе как по складам. Для меня и один-то петроглиф расшифровать – диковинная, никем не обещанная и оттого особенно драгоценная удача.
Я, впрочем, и сам по себе – тот еще “петроглиф”...
Одной ногой я твердо стою на земле, другая же увязла в топком болоте, описать которое невозможно - разве что обозначить ничего не объясняющим, но снимающим с рассказчика всякую ответственность, словом “нигде”. Такая вот нехитрая, но полезная конструкция. Своего рода мост. Впрочем, как я теперь понимаю, всякий Ключник и есть живой мост. Между сбывшимся и несбывшимся – как минимум. Мост, построенный, к слову сказать, для общего пользования. Поскольку, как втолковывала однажды мне, безумному, любимая девушка - Вико, кто родился, избран и посвящен, а значит - способен на все.
А потому нет смысла ни прощаться, ни даже ставить точку в финале. Все равно однажды...
... увидимся
The end
|
| |
| |
