Пятница, 29.03.2024, 09:46
Приветствую Вас Гость RSS
Esprit rebelle
ГлавнаяПока боги спят - ФорумРегистрацияВход
[ Список всех тем · Список пользователей · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Форум » Разделы для v.I.p. .::. 50 messages on forum » Fan-fiction .::. Фан-фики » Пока боги спят (by Лея)
Пока боги спят
katya_shev@Дата: Понедельник, 18.04.2011, 01:17 | Сообщение # 1
We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Репутация: 6
Статус: Offline
Title: Пока боги спят
Author: Лея
Beta–reading: Annetta, sounding minor
Rating: T
Genres: out of character, darkfic
Characters & (relation) ships: Марицца, Ману, Мия, Пабло в различных вариациях (No, не слеш); Франко, Соня и Лухан эпизодически
Disclaimer: отреклись
Distribution: No–No–No
Author’s note:всё–таки Марицца, а не Марисса. Мне больше нравится этот вариант.
Status: окончено

И последнее: частично это был челлендж.
Условия:
Между тремя героями происходит бурная и оживленная дискуссия, коя кончается в пользу кого–то одного +
Персонаж наслаждается ароматом лака для ногтей +
Кого–то уличают в измене +
Чернильное пятно на юбке +
Зловещая примета сбывается +
Глобальные нелады с техникой заканчиваются почти катастрофой +
Молодой человек неудачно стрижется +
Любое четверостишье на выбор, кое должно произносится стоя на столе +
«Я рефлекторно помассировал шрам за левым ухом, где мне вскрывали череп»+
«Пришла ... и все опошлила» +
Идет розыск. +
«Скидки тринадцать процентов покупающим винтовки ближнего боя», – в любом контексте +
Веселый полосатый окрас чего угодно +
Кто–то играет в догонялки в прямом или переносном смысле +
Кого–то будят варварским методом +
Кто–то рассуждает о рае +
+ фразы:
– Девушка, вам бы только гороскопы составлять! +
– Wake up, Neo. The Matrix has you +
– Повышаем уровень социальной адаптации?..+
– Раз ромашки, два ромашка... ... а я четвертую сорвал! +
– Очень приятно, детский алкоголизм. +

Пролог
Если в Далласе вдруг полицейский убит
И у копов зацепки нет,
Настоящий убийца не будет раскрыт,
Бонни с Клайдом нести ответ.
Если вдруг успокоиться пара решит
И квартиру снимет себе,
Через пару деньков надоест им быт,
И опять с автоматом в руке.
От холодных убийств содрогнулась страна,
И жестокость их – тяжкий грех,
Но я знала Клайда и в те времена,
Когда был он похож на всех...

Он затушил окурок о рукав кожаного плаща. Напряжение зигзагом взглядов перелетало от него к ней и обратно, на третьем изгибе достигало критической точки и шло на убыль, перерастая в необходимость дозировать выдохи. Дозировать – доза – зависимость. Нехитрая цепочка превращений и первый озвученный вопрос:
– Фирменная шмотка?
– Большой куш. Куплю новый.
– Уверен?
– Мы сделали своё дело. Почему бы им не заплатить.
– Почему бы им нас не убрать, – резонно предположила она, убирая с лица непослушную прядь.
Она ненавидела парировать. Слишком зыбко – непредсказуемость реакции. Он достал сигарету, предложил ей. Она отодвинула пачку.
– Сейчас в гостиницу.
– Почему?
– Потому что самолёт через 4 часа.

Она улыбнулась швейцару, когда он поправил её локон. Лестница придумала новую шутку: на пятой ступеньке она споткнулась, едва не подавившись собственным вдохом. "Дура, – процедил он сквозь приклеенную необходимостью улыбку, – когда ты научишься ходить на каблуках?". Но руку подал. Мысленно она убеждала себя, что привыкла к туфлям на шпильке, просто на заднем сиденье было слишком неудобно застёгивать пряжку. Но ведь всё обошлось. Потому что судьба её любит.

В пятизвёздочном номере он чувствовал себя неуверенно. Роскошь и удобство давили на него белоснежностью лебедей салфеток, шёлком простыней, смазливыми длинноногими горничными...
Она привыкла к комфорту: сбросила ненавистные шпильки, белые локоны, по-щенячьи тряхнула головой, залезла в ванну.
Полотенце очертило точные границы между "можно" и "нельзя". Хотя все девчонки так заматываются. Словно не желая чувствовать себя ущербным в роскошном гостиничном номере, Мануэль вышел на балкон. Марицца зябко поёжилась (вечер в любом случае кажется холодным, когда полотенце пытается заменить одежду), но осталась рядом с ним. Ему нужно её присутствие, особенно сейчас, в первые часы. Они так привыкли. Он не будет с ней разговаривать, а она превратится в бессловесную тень, если, конечно, предполагать, что некоторые тени умеют разговаривать.
В колледже он был единственным парнем, игнорировавшим сигареты. Теперь быстрыми темпами наматывал упущенное.
– Ты умрёшь от рака лёгких, – вздохнула она.
– Нет, раньше. А если бы?.. – нет, он не осёкся, просто смоделировал ситуацию и понял, что продолжение фразы уже сказал до него Джеймс Бонд. Необходимость закончить вылилась полуистеричным передразниванием из пыльной истории любви к третьекурснице Мие Колуччи. – Что бы ты сказала? "Простите, я тут вернулась с кровавого убийства..."
– Я бы сказала, что ты мог бы и помолчать, тем более, тебе никогда не приходилось ходить на каблуках!
Голос получился смешным и крикливым, и даже показалось, что на большом пальце появилось то самое огромное оранжевое кольцо. "Чёрт, то, что он начал, ещё не означает, что я должна подхватывать. Дура!»
Они визуально обменялись стандартными едкими репликами, так же пришли к примирению, и Мануэль озвучил: "Ладно, пошли. Три часа до вылета".

Они почти всегда изображали семейную пару. Иногда брата и сестру, хотя это получалось намного хуже. Ещё реже деловых партнёров: слишком похоже на правду. И несколько раз Мари надевала кислотно-розовую мини-юбку и красный парик, притворяясь секретаршей босса – Агирре. Но любовников получалось играть на порядок лучше. Марицце казалось, что это из-за того, что они никогда не любили друг друга. Только по пьяни.

Утро выдалось сонным. Небо, наплевав на осколки весны, набросило старое покрывало тумана на этот трижды проклятый город. Они намеренно избегали встречи взглядов, несколько опасных поворотов они ловко перевели в другую плоскость: «Ты смотришь на меня?» – «Я смотрю на небо», едва осознавая зыбкую двусмысленность ответа. Самолёт медленно поднимался. Ему тоже хотелось спать и не хотелось встречаться с идеальным вечным партнёром, этим заносчивым небом. Но он понимал, что это его работа. Пока не спишут.
Она старалась не смотреть вниз: после преодоления страха воды неожиданно появилась боязнь высоты. Мануэль читал местную прессу, стюардесса – на редкость некрасивая брюнетка – дефилировала с апельсиновым соком, неудачно дополняя их заведомо идеальную действительность.

Шаг назад
Хронический кашель безжалостно душил горло. Указательным пальцем она очертила границы прошлого и настоящего. Это там можно было жаловаться Соне, плакать в клетчатую рубашку Андраде и спорить до потери самоконтроля с Лухан исключительно с целью заглушить первые приступы истерики. Теперь нельзя – никто не пожалеет, здесь каждый сам за себя. Дождь рвал лужи, впиваясь в воспаленную шкуру воздуха ледяными брызгами, играл с нею в прятки, находил, просвечивал и оставлял, чтобы потом снова найти и выдумать себе, что и есть его это новая игрушка.
Слух обострился; она пыталась дышать неслышно и медленно, но даже когда это выходило, бешеное сердцебиение заглушало желание слышать. Мир казался карикатурно-выдуманным и при этом слишком настоящим, как в "Nobody's Home". Тщетные попытки восстановить цепочку событий перекликались с надуманными галлюцинациями. Хотелось поиграть в "Девочку со спичками", но почему-то не засыпалось, не умиралось. Во всём виновата Соня: только она могла испортить всё – что свою жизнь, что её.

Два шага назад
– Спирито, Андраде, или как вас там...
– Нас там, вас тут. Мы в сознании, сознание в голове, голова на человеке, человек на земле, а земля нигде. Вы что–то хотели спросить?
В нагрузку Марицца добавила невинные глазки: всё с расчетом, что Кармен хотя бы немножко удивится и забудет, зачем произнесла её имя. Эффект вышел неплохой, однако в целях сохранности авторитета преподаватель литературы всё же выгнала её из класса, но то было к лучшему.
Вместе со стаканом апельсинового сока и свежей газетой Мари устроилась в столовой. Булочка была заказана исключительно для задумчивого ковыряния, веки и мысли синхронно слипались. Соня, чтоб её. Марицца не так уж открыто удивилась, когда мамочке взбрело в божественную голову, что Франко далеко не мужчина мечты, и сделала вид, что ей всё равно, когда месяц назад Соня Рэй объявила о помолвке. Она даже не обиделась на отсутствие официального приглашения – с неё хватило фотографий с места торжества и газетных статей. И на предложение переехать к новому папочке Мари отреагировала неловкой симуляцией мудрости: "конечно, мама. Если уж ты такая безмозглая, а его я, судя по всему, так и не узнаю, кто-то должен присматривать за тобой, чтобы ты не захлебнулась в своей глупости. Поэтому я согласна жить в вашем замке. Готовьте для меня семнадцать комнат". Но сегодня с самого-самого утра почему-то предательски тряслись руки, падали карандаши и салфетки, и приходилось глубоко дышать, чтобы не дрожал голос. Вибрация мобильного не вызвала удивления: несколько слов, дальше – вырванный кусок воспоминаний: стакан с чётким звуком опрокинулся, и оранжевая жидкость принялась как будто медленно заливать заголовок статьи: «Скидки тринадцать процентов покупающим винтовки ближнего боя».

– Лухи, у тебя чернильное пятно на юбке.
– Марицца, ты очнулась? – осознание глупости вопроса заставило Лухан сменить интонацию с беспокойной на ругательную. – Ты заставила нас поволноваться, паршивка!
– Линарес, помнишь, у меня всё валилось из рук? – поморщилась Марицца.
– Да, Андраде, и что из того? Надо падать в обмороки?
– Это плохая примета, – она осторожно заглянула в глаза Лухан и заставила себя продолжить. – Сони больше нет.
– Она укатила на гастроли?
– У тебя пятно, – напомнила Мари.
– Будь оно неладно! – выдохнула раздражение Лухан. – Так что с Соней?
– Ах, да. Это не гастроли. Это автокатастрофа. Её совсем нет, понимаешь? Она... – Марицца нервно сглотнула, зажмурилась, чтобы скрыть слёзы. – Она умерла.

А дальше было много слёз, истерик, много соболезнований и пропитанный болью воздух. Вокруг пахло её духами, глаза постоянно слезились, хотя сил плакать уже не осталось. Молчаливое сочувствие Лухан, которая по определению не могла её понять, потому что сама никогда не имела то тепло, которого лишилась Мари. Вопли Колуччи, которая будто ждала этого момента, чтобы обновить гардероб, заказав самые дорогие чёрные корсеты, самые короткие чёрные юбки и самые модные босоножки. Это был тот траур, которым восхищались, на который оглядывались, которому были рады все парни элитного колледжа. Смешно, но эта истеричная конфетная девочка сумела выстоять. А Марицца сломалась: что–то испортилось внутри, выпала шестерёнка, расшатались нервы, застучали пальцы. Оправдывать ситуацию тем фактом, что Соня всё-таки не мать Колуччи и у Мии в голове не хватило мозгов на осознание её смерти, казалось глупым. Какая-то злая, беспощадная ирония играла с Мари в странные детские игры, где правила меняются в зависимости от обстоятельств и уровня сопротивляемости противника. «Но это ничего, – убеждала себя Марицца, – мне можно. Теперь я могу быть кем угодно: мне не нужно больше поддерживать образ сильной девочки. Но всё-таки мне надо разучиться плакать....». Окружающие с радостью пользовались её уязвимостью, но противостоять она уже не могла. Искусно имитированное безразличие, уже привычная маска жертвы, холодные ладони Лухан и заглушенные слёзы – всё было против неё, и Марицце всё сильнее хотелось спрятаться. От бывших друзей, от назойливых журналистов, от бесполезно красивого Пабло. Она много раз мысленно прокручивала плёнку до того отрывок прошлого. И она могла бы трижды поклясться, что нашла единственное правильное решение – идея бросить колледж и поселиться у отчима казалась правильной и простой.
Бумажка с заученным наизусть адресом находилась в правой руке; левая сжимала в кармане дежурный вариант записки, а где-то на дне сумки покоилась визитка последнего мужа Сони. Так, на всякий случай. Такси остановилось рядом с шикарным домом, в который недавно переехали новобрачные. Марицца была там всего пару раз. Первый – когда Соня попросила её подъехать, чтобы передать Франко документы на развод, второй – когда на выходных в колледже производили дезинфекцию. Мари вовремя заметила надпись «продаётся» на решётчатых воротах. Не имевшая ничего общего с логикой цепочка событий сложилась в воспалённом воображении идеальной картинкой. Отрывочные воспоминания из американского кино дополнил показавшийся серым и почему-то радиоактивным дождь. «Скоро, совсем скоро...». Ряд ассоциаций завершил случайный взгляд. «Продаётся». «Чтобы продать, нужно иметь. Чтобы иметь, нужно купить. Или украсть. Он убил Соню, чтобы завладеть её имуществом».
Марицца нырнула обратно в такси, вытряхнула содержимое сумки в поисках визитки и произнесла тот самый адрес.
– И остановись у какого-нибудь... строительного магазина. Мне срочно нужна одна вещь.

– Тяжкие телесные повреждения, среди которых два перелома и сотрясение мозга.
– Одно сотрясение?
– Простите?
– Я подумала, раз перелома два, то почему вы мелочитесь с сотрясениями.
– А о чём вы думали, когда набросились на отчима с...
– У образованных людей это называется молоток.
– Маленькая дрянь...
– Вы что-то имеете против моих параметров?
– Только из уважения к творчеству твоей мамы...
– ...которую убил мой отчим, которого я обязательно прикончила бы...
– ...и получила бы пожизненное заключение, так как у тебя нет ни прав избивать людей, ни доказательств вины конкретно твоего отчима.
– Вы меня посадите?
– А ты действительно могла бы его убить?
– Не волнуйтесь: как только вы меня отпустите, я куплю себе новый молоток.
– Тебе не страшно?
– Нет. Так вы меня посадите?
– Нет, мы будем долго с тобой разговаривать.
Марицца вжалась в спинку стула, когда мужчина, исполняющий одновременно роль доброго и злого полицейского, запер дверь и нехорошо улыбнулся.
– Очень долго разговаривать.

Три шага назад
Это был удар в солнечное сплетение: Франко запросто мог бы ударить в спину, но знал, что так больнее. Слишком много оставалось вопросов. Как он узнал? Почему разом со всем не покончил? Он, ведь, имел возможность. Эту смерть ему простили бы все, я в первую очередь. Но его сострадание – цинизм: Франко аккуратно и хладнокровно обрёк меня на ту же смерть, от унижения.
Последние два месяца мои информаторы стабильно молчали. Первые недели я привыкал к тишине, затем учился в ней жить, после пытался с ней договориться, подкупить её безразличием, схитрить, переиграть. А потом я начал в ней задыхаться: она душила меня холодными стенами, шёлком волос Мии, грязными ночными кошмарами. Мне снилось, как отец в одежде нищего он просит милостыню у костёла, как я протягиваю ему этот проклятый чемодан с долларами, и он опрокидывает его. Зелёные бумажки рассыпались липкими листочками и оседали на зонтах прохожих. Сознание того, что он всё знает и никогда меня не простит. Запретный ход, но уже ничего не изменишь. Это и кошмаром-то назвать сложно: так, лёгкие наброски страха в стиле Стивена Кинга. К тому же, предчувствия никогда не стояли в моей жизни на первом месте – мне нужны были факты. А информаторы молчали...
За те секунды, которые потребовались Франко, чтобы пробежать коридор, я выстроил примерную цепь событий: 1) Мия опять что–то наговорила папочке, и теперь одержимый идеей сохранить честь дочери до её тридцатилетия Колуччи своим грозным видом и старческим кулаком собирается покарать такого извращенца и педофила меня; 2) сейчас он меня ударит; 3) прибежит Мия и всё объяснит; 4) Франко попросит у меня прощения. Итог: на его чувстве вины я выиграю внеочередную порцию доверия. Глупость Ми всегда была мне на руку. Дальше механизм памяти дал сбой – я тысячу раз возвращался к этим секундам, чтобы детально рассмотреть картину, но видел только ассоциативный ряд: застёжки в форме бабочек, влажные глаза и листы исписанной бумаги. Они рассыпались клейкими бумажками, перекрывая панораму. Мия подбирала их, одновременно пытаясь набрать левой рукой телефон скорой помощи. Она что-то кричала Франко, но он не реагировал. Моя болезнь была фикцией, и я уже почти забыл о том времени, когда мне приходилось разыгрывать обмороки и надоедать медсёстрам своим здоровьем, но теперь лучшим выходом было потерять сознание.
Время сжималось, давило неуязвимостью – время играло против правил. Пять дней понадобилось Франко, чтобы законно исключить меня из колледжа. Четыре недели, чтобы убедить Мию в том, что нужно прекратить нашу связь. За три месяца он добился того, чтобы передо мной все потенциальные работодатели закрывали двери кадровых агентств. А связь с Мексикой была разорвана моим боссом: кому нужен неудачник? Мою чётко распланированную жизнь аккуратно и со вкусом уничтожил мой главный козырь – этот проклятый отчёт...
Обычно я дозировал информацию, подбрасывая по мере появления. Я передавал бумаги связному, тот пересылал в Мексику, дальше подавал сведения боссу. Не нужно обладать особенным интеллектом, чтобы понять, что таким путём карьеру не делают. И я нашел, как мне казалось идеальный выход: передавать часть информации, без основных данных. Весь архив был только у меня. Я обрабатывал сведения, делал расчёты, прикидывал, как можно использовать слабые стороны Франко и как подавить сильные. Это был мой отчёт, архив обо всей деятельности Колуччи. Я мог передать эти бумаги полиции, но босс дал бы мне больше пустых благодарностей. Архив всегда был с собой: он притворялся рефератом по экономике, и с ним не было проблем. Но супермены оступаются даже в кино. Я промахнулся, просто где-то забыл отчёт: возможно, меня отвлекли, или я задумался, – в любом случае, моя чёткая охранная система дала сбой. Последствия откликнулись ударом в челюсть, осыпались исписанной бумагой и растворились около ночлежки отбросов общества.


 
katya_shev@Дата: Понедельник, 18.04.2011, 01:19 | Сообщение # 2
We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Репутация: 6
Статус: Offline
Действие 1
Часть первая – «Салочки с судьбой»
В опасные времена не уходи в себя, там тебя наверняка отыщут.
Ежи Лец
Глава 1
–Wake up, Neo. The Matrix has you.
– Что-что?
– Доброе утро, мой ласковый и нежный товарищ. Мы прилетели. Поднимай свою задницу и тащи её разом с нашими вещами подальше от самолёта, поближе к машине.
Мануэль постарался наполнить взгляд циничным негодованием, но смог лишь иронию Спирито.
– Грубите, девушка.
Глупая привычка брать такси: «да, мы играем в шпионов, и нам это нравится». Уж кому-кому, а Марицце точно доставляло удовольствие ловить такси эротичной позой, в то время как ему, тому, который был мужчиной, по праву доставалась участь тащить чемоданы.
– Давай, Ману, быстрее.
– Свидание с личной жизнью?
Мари скривилась, стараясь изящно влезть в жёлтый автомобиль.
– Нет. Просто хочу поскорее получить много зелёных бумажек и отправиться на заслуженный двухнедельный отдых.
– Думаешь, нам поручат дяденьку из курортного города?
Она достала зеркало, играя в необходимость поправить макияж.
– Думаю, что мы отдохнём.
– В перерывах. Я за Канарские острова. Ты как к ним относишься?
Ману цинично улыбнулся – нет, всё-таки она сдастся: ей просто надоест отражать его реплики. Мари показалась себе усталой и аккуратно ответила:
– Как и к тебе: не вижу ничего хорошего. Я устала, Агирре. Мне солнце надо, – она поправила серёжку и закинула назад волосы: мимоходом заимствованный у Колуччи жест, который здорово нервировал Мануэля, – да, солнце, песок и много стриптизёров.
Ману погладил её по щеке и нежно проговорил:
– Это климакс, Спирито.
Мари мгновенно повеселела:
– Какая осведомлённость.
– Марицца Пиа Спирито, мы партнёры. Мы знаем друг о друге всё. По крайней мере, я о тебе точно.
Она убрала его руку. Грани, острые, почти стеклянные, будто из слишком тонкого льда, почти растаяли, и теперь Марицце приходилось играть холодильник, потому что Агирре по определению горячий мексиканец и просто обязан завалить этот спектакль. Мари поёжилась и добавила интонацией подростка:
– Да, а я в курсе, где ты закопал дохлую собачку.

Глава 2
Она считала секунды на спор с метрономом. Когда не получилось обыграть, попыталась договориться. Показалось, что всё вышло, и время, если не подчинится, то, по крайней мере, очень постарается выслушать её, но тщетно – метроном заходился ритмичным хохотом в ответ её выдуманным надеждам. Дождь за окном соткал слишком хрупкую реальность, и Марицца не могла решить, окунуться в неё или сломать. Стол с зеркальной поверхностью терпеливо испытывал её напряжение, передающееся нервным стуком наэлектризованных ногтей. Чёртовы условности...
Наконец Ману вышел. Мари поприветствовала его подготовленным осуждающим взглядом.
– Долго... – интонация вышла как в эпилоге дешёвого романа, но собраться не получалось, – почему ты так долго, мать твою? – почти по слогам договорила она.
Мануэль поправил галстук, сел напротив её, бессознательно копируя сцену из «Матрицы», одними губами улыбнулся отражению.
– Ну, чего ты тормозишь? Где большой чемодан с большими деньгами?
– Мари... чёрт, совсем не знаю, как тебе сказать...
Она перешла на крик.
– Да ты скажешь или ещё полчасика поломаешься?
– Спирито! Ладно, только пообещай, что прежде чем что-нибудь предпринять, досчитаешь до тысячи.
– Говори же!..
– Нам не заплатили.
Её глаза опустились так быстро... ему показалось, что это кости. Обычные игральные кости, которые он держал минуту назад, когда разыгрывал её жизнь. Ничего, Марицца поверит, обязательно поверит. Самовнушение – самая распространённая болезнь, передающаяся воздушно–капельным путём. Если банально предположить, что они дышат одним воздухом.

– Руки... пусти, больно... придурок хренов. Ману, мне больно!
– Сидеть тихо, – он перевёл дыхание.
Она не досчитала до тысячи. Впрочем, глупо удивляться, но ещё более глупо было идти на разборки с начальством, прихватив со стола бронзовую статуэтку Фемиды. Последнее касалось, конечно же, Мариццы.
– Ты не подумал, что у меня не титановые кости?
– Кости? Ах, кости! Спирито, ты...ты...
– Эгоистичная сука, которая едва не поломала твою хренову жизнь. Я правильно продолжила логический ряд? Развяжи меня! Пожалуйста.
Он поморщился. Показалось, что она всё знает и ведёт какую–то свою, нелепую и беспроигрышную линию. Мануэль закурил, тут же закашлялся и с раздражением бросил пачку на заднее сидение.
– А если бы мне в глаз? А? – донеслось оттуда, – Ману, не глупи, развяжи меня. Здесь нет твёрдых предметов, я уже успокоилась, и даже если мне вдруг снова нестерпимо захочется треснуть шефу по голове чем=нибудь значительным, охранники остановят меня. Ману, ты мне руки пережал этой хреновой верёвкой.
– Думай в следующий раз, ладно? – бормотал он, развязывая узлы за её спиной, – вот если бы ты дала шефу в голову железякой, а? – его по-отцовски наигранно-серьёзный взгляд встретился с её комичной гримасской, – ты бы его кокнула, так?
– Так, – согласилась Марицца.
Мануэль продолжил распутывать верёвки, с трудом подавив желание отправить её в угол.
– Ну и что? Нас бы кокнули вслед за ним. И тогда ни денег, ни выпивки, ни твоих стриптизёров на берегу Атлантического океана.
– И что? Я, как примерная девочка прямиком попадаю туда, откуда снимают рекламу апельсинового сока – в мир сказочных зверей и обнажённых культуристов, а ты, как простой бесстыдник, отправляешься в общественный солярий.
Ману почти развязал её, но убирать верёвки не торопился. Мари снова издевательски улыбнулась, её лицо оказалось совсем рядом: глаза, короткие ресницы, губы. Отчасти пользуясь ситуацией и столь же частично позволяя ситуации пользоваться собой, Агирре наклонился к Марицце.
– Значит, бесстыдник?
Самодовольное выражение сползло с её лица, уступив место лёгкому страху.
– Ману, не надо. Ты же знаешь...
Она не успела договорить: Агирре затянул последний узел, обхватил её голову, лишив возможности сопротивления. Мари почувствовала его дыхание, запах табака.
Поцелуй был непривычно длинным.
– Нет, Ману, хватит. Пусти же меня, наконец!
Агирре остановился.
– Развяжи, – Марицца головой указала на верёвки.
Мануэль послушно выполнил её просьбу. Надуманную, как хотелось бы думать.
– Больше никогда так не делай, слышишь? – проговорила она, потирая запястья.
– Почему? – имитация хищной улыбки.
– Потому что я чувствую себя так, будто меня Андраде поимел. Ману, мы с тобой... мы друзья, понимаешь? Почти как родные.
– Ну ладно, на месте разберёмся.

Глава 3
«По причине обоюдного отсутствия фантазии их вполне правдоподобная жизнь даже чем-то напоминала реальность: обычные комнаты с обычными обоями, кухня с перегоревшей тысячу лет назад лампочкой, одна кровать, один диван, два стула, две чашки, две ложки и две тарелки. Одна кастрюля, в которой один полуфабрикат. Два окна. Один письменный стол. Один матрас. Один вечно неизвестно где лежащий покусанный карандаш. Зато две тумбочки. Но один телефон. Но два мобильных. На этом люстрацию можно было официально завершить...»
– Новые духи?
Она машинально закрыла дневник.
– Тебя стучаться не учили? Или в Мехико это называется тактичностью и вежливостью?
Мануэль мастерски пропустил её реплику. Подошёл к окну, задёрнул шторы.
– Как у себя дома, Агирре, – Мари поднялась с матраса, отдёрнула занавески исключительно ради оправдания приклеившегося бунтарского образа, и тут же, по-детски прикусив многострадальный карандаш, лукаво закатила глазки, – смотри, Ману, ещё немного, и я приду к выводу, что в крови мексиканцев не только глобальный похуизм человечества, но и идиотизм предков-обезьян.
Сладкая-сладкая улыбка – новая вакцина в чемоданчике противоядий. Мари вопросительно подняла брови: «Ну, что, подерёмся?».
– А у тебя хорошее настроение...
Ману поморщился, опасаясь превысить собственноручно установленный уровень допустимой в отношениях со Спирито циничности. Мысль о том, что он боится её ранить, вовремя заглушило соло струны карниза – Мануэль всё-таки задёрнул шторы. Хотя и не видел в этом необходимости. Скорее, потребность в физических действиях.
Ответная реакция оказалась нулевой. Марицца зажала карандаш в зубах и, играя с ним в девочку с сигареткой, принялась играть на несуществующую публику. Выработанные линии поведения хоть и подчинялись общим негласным правилам, но шли параллельно. Как будто они играли в разные игры и при этом ставили цель победить друг друга.
– ...куда делся прежний Мануэль? – театральный взмах руками и ресницами. – Тот, который приходил в ярость...
Он отразил её фальшивую импульсивность искусственным равнодушием.
– ...брось, ты становишься похожей на Мию. Какого чёрта ты так надушилась? Мне, конечно, нравится, но... Спирито, это для меня?
Его совершенно дурацкое выражение лица приравнивалось к five of a Kind в финале их партии.
– Это не духи, Агирре, – раздражённо отозвалась Мари, разочаровавшись в диапазоне своего влияния. – Это лак. Знаешь, такая тягучая субстанция, которой девушки и готы красят ногти.
– Странно, что я не в курсе, правда? Учитывая, что я не отношу себя ни к первым, ни ко вторым.
Она толкнула его в грудь, обиженно надув губки.
– Ну и дурак.
Ману предпочёл рассмеяться.

Действие 2

Утро встретило их ярким режущим солнцем – умелой имитацией фиктивной стабильности. Мануэль старался не думать, но пропитанная дешёвым заезженным пафосом фраза: «он проиграл свою жизнь в карты» застряла в подсознании старой сим-картой, которую жаль выбросить из-за, по сути, ненужных номеров. Шаткое чувство удовлетворения: его личная жизнь копировала эту фразу с ошибкой в инструменте экзекуции, следовательно, результат в какой-то мере был непредсказуем.
– Процентов на десять.
– Что?
Хриплый с утра голос Мариццы порезал воздух, и Ману показалось, что пропитанная солнечным благополучием атмосфера брызнула кровью. «Вероятно, где-то кого-то сбила машина».
– Ничего, – озвучил он, подкуривая от спичек, – тебе послышалось.
– А у меня новые очки, – Мари показала ему язык.
«Кого-то сбила машина... – лентой автоответчика крутилась инородная и совершенно нелогичная мысль, – кто-то погиб или ранен. А всё из-за циничного подонка и инфантильной девочки, застрявшей в пубертатном периоде».
– Спирито, взрослая женщина, а такой ерундой дразнишься, – привычка разграничивать мысли и реплики граничила с фирменным лицемерием.
Марицца только улыбнулась. Нечестный обмен. Впрочем, её стиль. Спирито явно была рада и этому дурацкому солнцу, и своим дурацким очкам, и всему, что видела, слышала и ощущала. Ману показалось, что сейчас она готова танцевать на виселице и резать салями гильотиной, подобно тому, как наивный французский предводитель ставил кулинарные опыты на лезвии, которое по злой иронии судьбы отрезало ему голову. Неплохая параллель, учитывая равную степень неосведомлённости жертв.
– Так куда мы летим, мистер-X? И, кстати, когда ты начнёшь посвящать меня в наши планы? Мне порядком надоело идти неизвестно куда, неизвестно к кому, неизвестно зачем, – она достала из кармана оранжевой ветровки огромный чупа-чупс и принялась за истязание крученой обёртки.
– Мари, это лишнее. Зачем тебе ломать свою рыжую голову? – их взгляды встретились, отразились, и он продолжил. – Да-да, именно. Узнаешь, кого мы должны устранить, найдёшь о нём информацию... найдёшь–найдёшь, я знаю тебя. А у него жена и дети, любимая собачка... – Ману трагически закатил глаза. – Пожалеешь его и испортишь мне всё дело. Так?
Мари недовольно скривилась – чупа-чупс отказывался вылезать из фольги, несмотря на её титанические усилия.
– Ману, мне не тринадцать – не надо со мной разговаривать, как с ребёнком. Не то я тебя кокну. Ночью подловлю и всажу нож в твою задницу, – из природной вежливости ответила она.
Мануэль беззвучно рассмеялся.
– Ладно. Рад бы всё рассказать, да не могу – у начальства свои секреты.
Из кармана его гавайской рубашки как по заказу выглянул уголок конверта.
– Вскройте по ту сторону Ла-Манша? – бессознательно процитировала Ришелье Мари.
– Боже, какая таинственность! – подхватил Мануэль.
– Хотя бы, куда мы летим? – Марицца закусила фольгу, пытаясь зубами заставить леденец вылезти из фабричного панциря. – Может, ты удивишься, но мне надоело узнавать об этом от стюардесс.
– Мы летим домой.
– На Канарские острова или в пламя чистилища? – несчастный чупа-чупс наконец-то поддался.
– Пафоснее, Спирито. Мы летим в Буэнос-Айрес.
Быстрый взгляд, тестирующий на достоверность услышанное. Мари замедляла шаг, пока пришлось остановиться. Мануэль выжидающе оглянулся. Не зная, что ответить, она растерянно выкрикнула резервную реплику.
– Какого чёрта?!
Из левой руки предательски выпал злосчастный апельсиновый чупа-чупс.

Действие 3
Часть 1
Стихнет шёпот песочных часов,
Выскользнут моря алмазные чётки.
Ты мой самый несбыточный сон –
Самый сладкий, самый короткий.
«Колыбельная для Солнца», Flёur

Иногда Марицце казалось, что вся её жизнь запакована в один большой самолёт, что способность дышать возвращается к ней только во время перелётов, и то, забирая в залог чувство ответственности за прошлое и будущее. Но эти волшебные часы, это настоящее... она рассыпалась разноцветным бисером эмоций, играла наперегонки со временем, растворялась в собственном отражении... Мари раздражённо захлопнула комиксы. Убеждение в том, что её жизнь чётко разделена на «в полёте» и «на земле» бесило опошленным пафосом из серии: «почему люди не летают, как птицы, или хотя бы как мухи?» вперемешку с больным воображением красноглазого диснеевского Икара.
В самолёте они игнорировали друг друга: как-то не выходило общаться. Мануэль упорно притворялся спящим; Марицца делала вид, что читает. Комиксы? Да, нет, просто попались под руку. Никаких параллелей между жизнью и Spider-men’ом она не проводила. Хотя тот тоже летал и занимался антиобщественной деятельностью.
– Ты спишь?
Глупый вопрос, тысячу раз глупый. Если человек не моргает, значит, он спит или умер. Учитывая неравную вероятность вариантов, логичнее было спросить: «ты умер?». Хотя, опять бред.
Он флегматично раскрыл газету.
– Спирито, не пугай меня.
– Придурок... – она осеклась – реакции не последовало: Ману только нервно дёрнул плечами, будто она, такая назойливая и бесполезная, успела достать его своим затяжным присутствием; Мари опустила глаза и, выловив из воздуха привычные истеричные интонации, проговорила, – может, просветишь меня в вопросе, сколько нам ещё лететь?
– Ну, я же придурок, – он наградил её усталым взглядом и, убедившись в том, что она чувствует себя мухой, случайно залетевшей в салон бизнес-класса, добавил, – а не стюардесса.
Мари сжала кулаки в попытке выместить всю свою злость на спокойствие Агирре; захотелось надавать ему по голове деревянным молотком, привязать к кактусу, отдать аборигенам... она демонстративно отвернулась и уставилась в комиксы, придумывая новые способы экзекуции. Раздражённость летала вокруг роем мошкары, отчего Марицца чувствовала себя долбанным рождественским фонариком.
– Я ещё станцую ча-ча-ча на твоих похоронах, – озвучила она.
Мануэль отложил новости. Повернулся к ней, почти ласково и осторожно развернул её к себе лицом.
– Это самая невинная твоя фантазия?
Мари показала язык. Они обменялись улыбками. Он обнял её бережно, как сестру. Поцеловал в лоб. И ей захотелось забраться к нему на колени, укрыться пледом, и грозу за окном, и сказки о приведениях... она ненавидела себя в такие моменты, но ничего не могла поделать – слишком долго они были вместе: порог доверия превышен давно и необратимо, реплики заучены назубок, а линии поведения срежиссированы на несколько дублей вперёд, и что не сыграно, сотню раз прорепетировано.
– Четыре часа. Примерно.
– Ману, давай убежим, а? – она понизила голос до шёпота. – Слушай, мы пересядем в Буэнос-Айресе, полетим в Африку... в ЮАР, там нас точно не найдут.
Он выдавил снисходительную улыбку: всё-таки она оставалась наивным ребёнком, и это его забавляло.
– Мари...
– ...нет, нет, послушай: ты будешь ловцом жемчуга, я устроюсь официанткой...
– Глупенькая, ты не понимаешь...
Она говорила, как одержимая, словно боялась упустить следующую глупость, забыв предыдущую – скользкие мысли суетливо путались тонкими линиями безысходности. На глазах выступили слёзы, но Марицца не замечала этого.
– ...нас не найдут, потому что не будут искать. Мы же пойдём в расход – ты и я, они нас держат, пока мы соглашаемся на их условия.
Он сам не заметил, как ввязался в чехарду её мыслей и уже пытался там освоиться.
– И что?
– Мы сбежим, – Марицца озорно улыбнулась, как будто собиралась ускользнуть в публичный дом. – Ну, устроим имитацию аварии, пусть думают, что мы погибли вместе с жертвой, – быстро пояснила она, полагая, что Ману далеко не всегда соображает с её скоростью.
– Жертвами, – поправил он. – Но ты не понимаешь...
– ...так даже лучше.
Он выругался про себя, не в силах найти достойный аргумент её высокопробному искреннему бреду.
– А как же деньги?
– Деньги?.. – Мари по-детски закусила нижнюю губу, – я не подумала. А давай убьём шефа? – она наивно подняла глазки и добавила самую милую улыбку. «Мы перестреляем полмира, а потом айда в McDonalds; ты не против клубничного мороженого?».
– Мари, это невозможно. Ты выдумываешь нам ненужные проблемы. Поверь, лучше от этого никому не станет.
– Но...
– Хватит. Мы отрабатываем заказ в Аргентине, и нам платят за двоих: вспомни, в прошлый раз с нами так и не рассчитались. И тогда мы с чемоданом долларов улетим куда угодно. Запомнила?
Мари кивнула.
– Повтори.
– Агирре, ты пока что не сеньор профессор!
– Спирито, вспомни, кто вытащил тебя из кучи дерьма!
– Ладно. Мы уберём кого нужно, получим деньги и улетим. Доволен, мистер придурок?
– В ЮАР?
– А тебе так туда хочется?
– Вообще–то, тебе хотелось.
– Мне хотелось, чтобы ты захлебнулся в бурлящих водах океана, грязный мексиканец!
Он довольно улыбнулся.
– Почему я тебя терплю?
– Потому что я делаю твою хренову жизнь незабываемо прекрасной, – предположила Мари.
– Это точно.
Только теперь они заметили с интересом наблюдавшую за их дебатами молоденькую стюардессу.
– Мы её шлёпнем? – звучало, скорее, как предложение.
Ману улыбнулся и озвучил совершенно глупую и нелепую отговорку:
– Дети...
– Агирре, какие я тебе дети? – наиграно возмутилась Марицца.
– Дети... – глуповато повторил он.
Стюардесса оставила стакан и с фирменной улыбкой удалилась, не забыв при этом выразительно закатить огромные глаза: «и как только таких психов пускают в салон первого класса?».
– Так мы её того? – как бы невзначай поинтересовалась Мари.
– Угу, обязательно. Спи, нам ещё долго лететь. Ты устала.
– Ничего подобного, – обиженно отозвалась она.
– Значит, ещё устанешь. Спи.
– А мы убежим? Пообещай.
– Убежим.
Он заправил прядь волос, она как-то нелепо улыбнулась. Зевнула, устроившись на его плече. Закрыла глаза. Мануэль медленно выдохнул. Мари уснула почти сразу. Во сне она казалась защищённой: она была в своей оболочке, в своём безопасном мире. Только мокрые ресницы выдавали беззащитность.
«Если бы спрятать её в стеклянном доме. Таком же хрупком и сюрреалистическом, кукольном. Только бы она спала, только бы не просыпалась... а что, если угнать самолёт в ЮАР?..»
Мануэль горько усмехнулся. Как же он ненавидел своё бессилие...


 
katya_shev@Дата: Понедельник, 18.04.2011, 01:20 | Сообщение # 3
We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Репутация: 6
Статус: Offline
Часть 2
Даже в лабиринтах уже висят надписи: «Заблуждаться запрещается!»
Ежи Лец, Непричёсанные мысли

– Слушай, как насчёт салюта? Давай в следующий раз закажем себе салют, а?
– И киллера в розовых стрингах, – добавил Мануэль, вытаскивая её чемодан из багажника такси.
– Нет, правда, мы такие серьёзные и значительные, пора бы знать себе цену, – Марицца поправила жёлтые очки и выжидающе посмотрела на Мануэля, – не знаю насчёт тебя, но ко мне это точно относится.
– Конечно. Марицца Пиа Спирито достойна самого лучшего катафалка, – передразнил её манеру выпендриваться Агирре.
– И это правда, – гладко завершила она, помахивая сумочкой и ресницами.
– Когда-нибудь я отомщу тебе, Спирито! – бросил он вдогонку.
– Ты, правда, так считаешь? – закатила глазки Мари.
Дальнейший ход дискуссии оказался невозможным по причине отсутствия оппонента – Марицца предусмотрительно скрылась за дверями гостиницы.

За окнами пошёл дождь. Робкая морось постепенно набирала силу, осторожно вживаясь в атмосферу расслабления. Тонкие струны ливня казались слишком отчётливыми, почти рельефными. Дождь напоминал старые гардины.
Мари потянулась, нащупывая пачку сигарет; в результате с журнального столика почти одновременно упали тёмные очки, подставка для ручек, несколько салфеток и стакан с лимонадом. Спирито звучно выругалась.
Аккомпанементом ей послужил громкий мужской смех.
– А идея включить свет не приходила в твою гениальную рыжую голову?
– Что б тебя, Агирре! Вместо того чтобы ржать над горем несчастной девушки...
– ...несчастной безрукой девушки, – уточнил он.
– ...не ебёт тебя какой девушки, – вежливо поправила Мари, – так вот, мог бы помочь и посочувствовать.
– Мать твою, Спирито, ты залила мои сигареты!
– Бедный мальчик, – скривилась она, – а ножками на улицу купить, нет?
– Милая моя девочка, стоит мне отлучиться на пять минут...
– ...минимум сорок. И меня давно интересует вопрос: чем можно так долго заниматься в душе? И пока ты изводил меня ожиданием, мне пришлось заняться релаксацией моей хрупкой трепетной души, а отсутствие света и прочих раздражителей является одним из главных условий этого процесса.
– Великолепно. А заливать мои сигареты – это какое условие? Самое важное, средненькое или так, нюансы глупостей?
– Нюансы глупостей, точно!– улыбнулась Мари и, слегка устав от затянувшегося спектакля добавила, – Ману, я жутко устала, мне хочется в ванну и спать, поэтому ты как мой официальный старший брат сейчас купишь много-много сигарет, зажигалок и чупа-чупсов. Иначе я как твоя младшая сестрёнка вынуждена буду разреветься от жалости к себе.
– Люблю тебя, Пиа Спирито, до одури, – проворчал Агирре, натягивая рубашку. – И где мои джинсы?
– А в чём дело? Тебе так даже лучше...
– Спирито!
– Всё, молчу-молчу... и не забудь чупа-чупсы! – бросила вдогонку она, – и, кстати, ты научился покупать за просто так? Мануэль Агирре! К чёртовой матери, ты забыл бумажник! – она выбежала с портмоне в коридор, надеясь застать Мануэля.
Тщетно: её встретила унылая пустота, материализовавшаяся отсутствием мексиканца. От своего бессилья и его распиздяйства хотелось кричать, громко кричать, матом, что Спирито и сделала, устроив театр одного актёра в холле гостиницы.
– Замечательно, и всё благодаря твоей пиздоватой скорости, спринтер! Неужели сделать что-то с первого раза – сверхзадача?! Нет, всё круто: теперь моя благоухающая ванна откладывается ещё на пару часов! Думаю, этого времени будет достаточно, чтобы добраться до ближайшего супермаркета, найти там, что нужно, отстоять очередь и обнаружить отсутствие дензнаков! Хотя, что уж тут – с нашей-то скоростью, с нашей-то глупостью...
– Не кричи так громко, у меня будет мигрень!
Мари нацелилась на источник звука, который походкой от бедра приблизился на небезопасное расстояние, и, оценив способность оного дискутировать с Мариццей Пиа Спирито на троечку, остановила выбор словесного оружия на слабейшем.
– Зайка, если у тебя проблемы, можешь сменить номер! Правда, боюсь, это тебе не поможет – тут впору производить замену мозга, если таковой имеется, конечно.
Блондинка как-то странно посмотрела на неё и неожиданно бросилась ей на шею.
– Спирито? Мать твою, Спирито!!!
– Эй, что ты делаешь? – сказать, что Мариццу обезоружила такая резкая смена тактики, значит, ничего не сказать.
– Ты меня совсем не узнала? – пролепетала блондинка, помахав длинными синими ресницами.
Мари скривилась от необходимости выбирать вариант, но всё-таки произнесла совершенно нелепое и несообразное:
– Колуччи? Колуччи, это точно ты?
Девушка закивала головой, как китайский болванчик.
– Что б тебя, – Мариццу всё ещё поражала несуразность ситуации, но это действительно Мия и действительно рядом, – что ты здесь делаешь?
– Живу! – радостно прощебетала та, – я думаю, что сейчас это очень модно – жить в гостиницах! И ты здесь живёшь, правда? А в каком номере? В этом? Не оставляй дверь открытой – могут ворваться журналисты, и тогда пиши «пропало».
Мари никак не могла понять прыгает Мия или бегает, но её движенья и речь были настолько быстрыми, что могли дать фору сверхскоростной ракете.
– Да, вообще-то тут.
– Ой, какой у тебя халатик! – Мия с потрясающей непосредственностью примерила розовую, шёлковую и короткую тряпочку, и, кажется, даже подпрыгнула от удовольствия, любуясь отражением в зеркале. – Ты тоже актриса? Мы могли бы неплохо сработаться... скажем, в каком-нибудь сериале. Я была бы избалованной принцессой, а ты...
– Ми, ты актриса? – еле успела вставить Марицца.
– Да, и очень талантливая, – поспешила доложить та.
– В этом я не сомневалась, – выдохнула Мари, чувствуя, что общение с Колуччи можно приравнять к марафонскому забегу.
– Ещё бы. Ты ведь тоже одна из нас? Или играешь в каком-нибудь забытом «гениальном» театре? Тогда здесь у тебя нет шансов. Кстати, хорошо, что ты невысокая – роли соблазнительниц не для тебя, значит, ты не составишь мне конкуренцию. К тому же...
– Мия, ты можешь замолчать?!
– Как?
Спирито быстро закрыла и открыла глаза – существо в её халате не исчезло, следовательно, это всё-таки Мия, а не галлюцинация, что, несомненно, огорчало.
– Ну, представь себе, что ты думаешь.
Колуччи примерила скучающую гримасску и красиво, как в сериалах теряют сознание, рухнула на кровать. Но, заметив раскрытый чемодан с мужскими вещами, тут же преобразилась, вернув прежнюю заоблачную скорость глупостей в секунду.
– Ой, ты не одна! Чьи это вещи? Твоего любовника? Ничего страшного – вы обязательно поженитесь, если ты успеешь забеременеть до полуночи.
Мари почувствовала, что противостоять такому напору даже она не в состоянии.
– Мия!
– Спасибо, что напомнила. Кто он? – Ми взмахнула руками и моментально сочувственно опустила глазки. – Наверняка мальчик с парковки: в таких влюбляешься от нечего делать. А потом он бросает тебя, и ты остаёшься одна с пятью детьми на руках, а у него новая подружка, которая вдвое младше вашей старшей дочери. Он ведь безработный? – весело добила она.
– Если ты сейчас же не заткнёшься, я отрублю тебе голову!
– Когда ты успела стать такой злой? – обиженно отозвалась Ми.
Мари потянулась за мокрыми сигаретами, пытаясь сдержать желание задушить Колуччи во благо человечества.
– Ой, кто–то идёт! Наверняка это твой безработный неудачник! – с искренней непосредственностью, граничащей с идиотизмом, добавила Ми. – Ты мне покажешь его или пощадишь мою тонкую душевную организацию?
Мануэль слегка удивился коммуникабельности Мариццы, услышав щебетание в два голоса.
– Спирито, у нас гости? Мия?! Что ты здесь делаешь?
Колуччи сладко улыбнулась и профессионально закатила неестественно голубые глаза.
– Ману? Ты узнал в той красавице с голубого экрана меня и приехал припасть к моим совершенным ногам?
Вслед за Агирре в номер вошёл ещё более поражённый увиденным Бустаманте.
– Марицца?
– Мануэль!
– Осёл?
Марицца резко обернулась. Воздух впитал напряжение: жёлтые клейкие ленты ловили каждый взгляд, каждый случайный жест, каждую инородную мысль. Ловко сплетённая и по недосмотру брошенная паутина стала действовать сама, отбирая идеальных жертв с расчетом на сытный ужин.
Три четверти, затянувшаяся пауза. И почти вынужденный, выжатый из надуманной необходимости, привычный цепкий диалог.
– Спирито, причём тут ослы?
Она поморщилась. Это было пройдено, как старый учебник, дежа вю, скомканные отрывки бесконечности.
– Не знаю... Пабло – осёл, элементарные ассоциации, – Мари опасливо оглянулась: те самые хвалёные ассоциации играли в опасные игры – Спирито легко представила свой красивый, как у Мии, обморок, мягкое падение в пошлость объятий Бустаманте, и его неестественно голубые блестящие глаза крупным планом; Марицца почти по-собачьи тряхнула головой и переключилась на Мануэля, – любовь моя, мамочка так и не отучила тебя таскать в дом всякую гадость? – выразительный кивок в сторону Пабло.
Она сладко улыбнулась, зачем-то расстегнула и тут же застегнула пуговицу на его рубашке, ловко выловила пачку из заднего кармана джинсов Агирре, задела боковым зрением Бустаманте и осталась довольна эффектом своей импровизации.
Мануэль напоминал манекен – что по уровню подвижности, что по количеству мыслей. Колуччи – модная обложка модного журнала – весьма посредственно изобразила удивление. Паутина растянулась в довольной улыбке, расширяя свой диапазон, ловко захватывая мысли, перерабатывая их в кислотно-зелёные слова. Первым попался Пабло.
– Спирито, тебя никогда не посещала гениальная идея заткнуться? Или идеи ты оставляешь врагам?
– Ману, можно я его задушу?
– Нет, – он рассеянно оглянулся, – я ему должен. То есть, он мне помог.
Голос звучал неуверенно. Будто что-то инфицировало присутствующих, и если у Спирито последствия проявились в незатейливом эпатаже, то его парализовало. Говорить было тяжело: видимо, сломался фильтр мыслей. Голос Мариццы резанул по нервам.
– Помог? Паблито перевёл тебя через дорогу?
– У тебя первый приз за иронию? – отозвался тот.
– Нет, Пабло выручил меня, когда оказалось, что по твоей истеричной милости я забыл бумажник, – наконец мало-мальски уверенно ответил Ману, – вот.
Бустаманте растерянно и несколько разочарованно смял протянутые бумажки. Конечно, какие там друзья... Его взгляд скользнул по Спирито, по забытому на подоконнике гостиничному халату, опять по Спирито, потом по смятому покрывалу двуспальной кровати... На покрывале в красивом полуобморочном состоянии возлежала Мия Колуччи.
– Ми?! – Пабло поперхнулся своим удивлением, – что ты здесь делаешь? Ты вообще здесь?..
Его незаконченная реплика в мгновенье растворила атмосферу скованности, развязав языки присутствующих до привычного диалога. Начала, как обычно, Марицца.
– Доброе утро! А меня ты узнал? Я – Марицца, та, что слывёт идеалом доброты, а это Ману – он у меня в магазин бегает. А ты Пабло – нечто бездарное и бесполезное. И все мы, представь себе, здесь!
– Хм... нас собрали для возмездия?
– Пабло, не нагнетай.
– Что ты, Агирре! Дай мальчику показать, что он читает не только «Playboy», но и умные книжки.
Мия нехорошо отреагировала на слово «Playboy», вспомнив о подвешенном предложении эротической фотосессии. Так или иначе, Колуччи почувствовала себя обязанной высказаться.
– Паблито, здесь слишком много отрицательной энергии, у меня будет скверный цвет лица. Забери меня отсюда! – Ми томно вздохнула, сцепив руки Пабло на своей талии.
– Не могу: я ещё не закончил со Спирито.
– Жестокий!
– Ты делаешь ей инъекции глупостью?
– Скорее, спермой. Глупость Бустаманте предусмотрительно оставляют себе.
– Спирито, тебя волнует и этот аспект моей жизни? Когда напишу мемуары, подарю тебе пробный экземпляр!
– Пошлость – негатив, пошлость – негатив... я в астрале, я ничего не чувствую, я растворяюсь в положительной энергии. Ой, мои кончики посеклись!
Мануэль почувствовал необходимость развернуть ситуацию, так как порог бреда был превышен стократ. К тому же, ему надоело смотреть, как Пабло обнимает Мию.
– Замолчите! Значит так...
– Я слушаю тебя, о, мой несравненный мексиканец!..
– Ещё одно слово, Колуччи, и я отрежу твои ногти.
– А я всё остальное Бустаманте! – подхватила Мари.
– Спирито, в твоих комментариях никто не нуждается. Итак. Мы приехали...
– Мы? – Мия похлопала наклеенными ресничками. – Ацтеки уже короновали тебя?
– Мы с Мариццей, Колуччи, не сбивай меня. Мы приехали, чтобы... чтобы...
– Воссоздать «Erreway». Чем ни вариант? – Пиа Спирито сама удивилась нелепости своей мысли, но тут же осознала, что она идеально вписывается в окружающую атмосферу безумия.
Первой отреагировала Мия – нехотя оторвавшись от своего отражения, она картинно выпалила:
– Что за бред? Я не собираюсь скакать по сцене, изображая свихнувшуюся газель.
Мануэль искренне рассмеялся:
– Правда? Я думал, это твоя профессия... а ты умеешь что-нибудь ещё?
– Ману, это на самом деле невозможно. Дело в том, что Мия звезда.
– Ну, это мы уже заметили.
– Спирито, заткнись хоть на мгновенье, – небрежно бросил Пабло, – Ману, понимаешь, Мия начинающая актриса, я её продюсер. Мы бы с радостью попрыгали в клубах, но нам итак нелегко. Без покровительства Франко и Серхио мы никто, к тому же если Ми в ближайшее время не снимет лифчик перед фотографами, нам не за что будет её раскручивать.
В его голосе преобладали болезненные интонации: то ли внезапно проснувшийся кашель, то ли нескладная имитация образа неудачника.
– Мы уже поняли. Ману, я же предупреждала тебя: эти мелкие эгоисты в жизни не согласятся нам помочь.
Пабло выдавил улыбку, пытаясь спрятать грустные глаза.
– Ми, нам пора.
Принцесса развернулась с максимальной степенью грациозности, в очередной раз бросила оценивающий взгляд и мастерски отразила улыбку Бустаманте.
– Да, общение с такими простыми людьми иногда угнетает.
Агирре обнял Мариццу, та в свою очередь гостеприимно распахнула дверь.
– Ману, если безмозглость в крови, то можно предположить, что Бустаманте и Колуччи кровные родственники, – она специально говорила громко, бросая колючие взгляды в спину Пабло. Она всё ещё верила, что он это чувствует. Ману положил руку на худое смуглое плечо и спокойно добавил:
– Так и есть, Мари. Он её папа.
– А мы вас не слышим! Зависть смертных – это так утомительно, правда, любовь моя? – завершила репризу Ми.

Часть 3
Глава 1
Ошибка становится ошибкой, когда рождается как истина.
Ежи Лец
Хрустальная балерина – то ли хрупкая деталь интерьера гостиничного номера, то ли забытая собственность предыдущих постояльцев – ударилась о стену и с хрустом разлетелась на осколки. Мари оглянулась в поисках других средств отстаивания собственного мнения.
– Спирито, этот ущерб оплатишь ты!
Ману еле успел увернуться от летящего в его направлении стакана, в результате чего осколков на ковре стало на треть больше.
– И этот тоже!! – прокричала Марицца.
Он, наконец, подошёл к ней. Заправил пряди за уши, обнял за талию. Мари опустила глаза.
– Можешь запустить в меня оконной рамой, если захочется.
– Не могу, – Мари отдышалась и добавила, – она тяжёлая.
Её глаза как-то странно заблестели, отчего Ману показалось, что Спирито таки выпила в его отсутствие что–то горячительное. Марицца нервно улыбнулась, почти оскалилась, брови вопросительно поднялись. Он постарался говорить предельно спокойно.
– Значит... как это красиво прозвучало? «Воссоздать Erreway», кажется?
– Именно так. Тебя всё ещё что-то не устраивает?
– Тебе перечислить?
– Что ты! Я догадаюсь сама, я же умная девочка! Давай лучше я расскажу тебе, почему ты придурок.
– Сделай милость.
– Всё просто: ради своей тупоголовой Колуччи ты притащился в этот грёбаный отель, а так как Миита занята красавчиком, ты захватил меня, чтобы ему нескучно было. Только вот в одном ты просчитался.
– В чём?
– Я, в отличие от тебя, никогда не влюбляюсь в однокурсников: Паблито мне безразличен. А теперь возвращай мне мою зарплату за прошлый заказ... да-да, ту, что ты прикарманил, чтобы восхитить Колуччи: я возвращаюсь в Мексику, а ты барахтайся тут, сколько хочешь.
– А заказ?
– Тот, который ты придумал? Не смеши меня, Агирре!
Её волосы переливались тысячами оттенков красного. Ему хотелось её задушить.
– Как в любовных романах. Только один нюанс: я не люблю Мию, поэтому мы приехали сюда не ради моей пламенной страсти. Твоих денег у меня нет по той же причине. Поэтому тебе придётся остаться.
– Смешно. Знаешь, я, пожалуй, задержусь. Если ты мне скажешь имя и фамилию клиента.
– Запросто. Пабло Бустаманте и Мия Колуччи.
– Ману, если это шутка, то она до меня не дошла.
– Это не шутка.
– Какой, к чёрту, Пабло?! Я ещё понимаю, зачем нужно убить Колуччи, но причём тут Бустаманте?
Мануэль щёлкнул зажигалкой, наблюдая за отрывками пламени. Мари держалась молодцом, он–то представлял, что у неё в душе. Убить красавчика... ещё бы. Он задул огонёк.
– А я как раз не в курсе, зачем шефу вздумалось убрать Мию.
– Хочешь, подкину мысль? Они трахнулись, а потом он приревновал Ми к Паблито.
– Глупости.
– Кстати, почему нормально убить Бустаманте? Он же простой безмозглый продюсер, разве что не голубой. Думаешь, шеф из партии геев, поэтому решил прикончить его за отступничество?
– Спирито, у тебя начался брачный период? Почему в догадках один секс?
– Потому что более нелепого заказа я ещё не видела: убрать глупую актриску и её полуадекватного менеджера. Знаешь, если бы мы вступили в гильдию киллеров, коллеги засмеяли бы нас.
– За это я тебя терплю. Но тут всё не так просто.
– Так объясни мне, в чём сложность. Ну, кроме наших подростковых комплексом и слёз о третьекурсном прошлом.
– Ты думаешь?
– Ману, что за привычка тянуть?
– Ладно. Только постарайся меня не перебивать. Ладно?
– Даже если я ничего-ничего не пойму?
– Даже если. Когда я жил в Мексике...
– Агирре, ты начнёшь со своих первых подгузников?
– Нет. Послушай. В общем, в странах ЛА была два больших босса. Один жил в Мексике...
– ...и это был ты!
– Спирито, ты можешь заткнуться? Так вот. Один жил в Мехико. Мой отец работал на него. Когда папа умер, меня взяли в дело. Я тогда ровным счётом ничего не понимал: зачем я нужен в такой серьёзной организации? Но во всём разобрался, когда в деле появилась фамилия Колуччи. Помнишь, я рассказывал тебе, что официально мой отец покончил с собой из-за несостоявшегося контракта с Колуччи, не так ли? Так вот: никаких совместных дел между ними не было. Легенда отца – автомобильный бизнес – никак не пересекался с деятельностью аргентинского импресарио.
– Я уже ничего не понимаю.
– Я же сказал, было два лидера. Мой босс и Колуччи. Это так просто: один и второй.
– Второй Колуччи?
– Наркобароны. Магазины с кое-как прошитыми вьетнамцами шмотками – не более чем каналы для отмывания грязных денег. Всё было неплохо – мой босс и Колуччи терпели друг друга, пока ни появился новый поставщик. В сущности, ему было всё равно кому продавать товар – схемы были одинаково налажены, поэтому продавец искал наиболее выгодные условия. Стоит ли упоминать, что оба барона сочти ситуацию лохотроном. Но слишком уж заманчивым казалось предложение. Поэтому босс послал меня собрать архив на Колуччи. Меня никто не знал, официальный компромат – смерть отца – был моим прикрытием. Мы рассчитывали на то, что Франко узнает о мести и решит, что у меня больше нет камней. Так и вышло. Я быстро получил доступ к закрытым документам. Моей целью было собрать как можно больше компромата и передать всю информацию шефу. Таким образом, босс смог бы шантажировать Франко. Все знали, что и он, и Колуччи – далеко не самые честные люди в Америке, но доказательства... Всё шло великолепно – мои схемы, планы, расчеты. У шефа уже было достаточно сведений, но самое важное я приберёг на потом. Ты в курсе, что Колуччи занимался торговлей органами? И тут я прокололся – забыл отчёт в доме у Франко.
– А Соня его нашла. Она мне говорила о каких-то несчастных детях, но я не придала этому значения. Она узнала обратную сторону бизнеса Колуччи и сбежала от Франко к новому проходимцу.
– Так или иначе, Колуччи принял меры. А теперь оцени ситуацию: Франко погибает в автокатастрофе, думаю, не стоит говорить о случайностях, Мия остаётся на мели.
– Кулоче ничего не оставил доченьке? Не поверю. Стоп, Франко умер?
– Я же сказал – погиб в аварии. Но поверь мне, Мия осталась ни с чем: Лукас приехал утешить племянницу и за полгода промотал всё состояние брата.
– Откуда тебе это известно?
– Мари, я же не танк – я думаю. И вникаю в суть дела. И навожу справки. Так вот, Мия остаётся одна, всё рушится, и тут появляется Пабло, а вместе с ним и удача, счастье и успех.
– Белая полоса?
– Или он нашёл лазейки к бизнесу Франко?
– Брось, ты же его видел: он еле протаскивает Мию. Думаешь, Колуччи стала бы сниматься в дешёвых мыльных операх, имея миллионы папочкиных долларов?
– Полагаешь, она знает об этом? А вот насчёт Пабло... лучшая гостиница в Буэнос-Айресе, «Ягуар», «Ролекс»... он явно преувеличил свою несостоятельность.
– И всё-таки я не верю.
– Моя теория многое объясняет. Пабло занял место Франко, а это навряд ли могло обрадовать шефа.
– Пабло не такой. Он сволочь, но это ему не по зубам.
– Ты уверена?
Мари зажмурилась, проигрывая в воображении эту нелепую, как её жизнь, историю. Образы сливались, синий перемешивался с оранжевым, красным, фиолетовым, ярко-розовым и ядовито-зелёным. В результате – банальная противофаза, все цвета гасит чёрный. Грёбаный пессимизм её грёбаной жизни.
Она выдохнула.
– Я уже ни в чём не уверена. Кажется, мне пора спать.
– Надеюсь, это не двусмысленно.
Он улыбнулся. Как всегда, чтобы она отреагировала. Роли маленькой девочки и дяди-мачо – чем не герои комиксов?
– Нет. Это по пути в ванну. Ману, я устала, – она подхватила зажигалку, пару раз щёлкнула; сначала уронила пачку, потом сломала сигарету. – Подкури мне.
Он протянул ей свою. Мари затянулась сладким дымом и решила, что этот мир не так уж плох. Ведь есть среди кучи минусов и пара положительных моментов. Значит, не всё потеряно...

Глава 2
Elles si douces, si farouches
Dessinaient les gestes
Et du rouge, sur ma bouche ...*
«Amelie m'a dit», Alizee
Она вернулась ровно через полчаса. Худая, болезненно бледная, кое-как завёрнутая в по-больничному белый халат. Он отложил газету и погасил свет. Она легла с краю, стараясь дышать как можно тише. Им не впервой было смотреть в один потолок и в одну точку. Мари напевала незатейливую мелодию. Тихо-тихо, срывающимся на шёпот голосом. Мануэль не знал этой песни, но чувствовал себя обязанным хоть как-то отреагировать.
– Ты в ноты не попадаешь.
Она поморщилась:
– Я думала, ты спишь.
– И поэтому пела? – ухмыльнулся он.
– Ману, обними меня.
– Как кого?
Мари привыкла к прямым вопросам. На её стороне была ирония: универсальная шкатулка с правильными ответами.
– Как до неприличия дорогую куртизанку.
– Чтобы Пабло полез на стенку? – продолжил он.
– На китайскую, – уточнила Марицца, – на самую китайскую в мире стенку.
Он сжал её руку. Марицца улыбнулась: им не впервой. Правда, раньше была необходимость напиться, а остальное прилагалось как побочный эффект. Под пьяные слёзы, перемешавшиеся со скомканными словами: «Ману, мы его убили... мы убиваем людей. Тебе их не жалко? Ведь когда-нибудь мы уберём всех, и что тогда?». Ману отпивал виски, чувствуя, как мышцы согревает горячая дрожь, затягивался дешёвой сигаретой и спокойным голосом умудрённого алкоголика отвечал что–то в стиле: «ну, убьём, и дальше что? Люди–существа паразитические, и их много. Земля провиснет, прогнётся и лопнет. А сострадание – это проповедь Ничто. Просто не говорят – "Ничто", а вместо этого говорят – "мир иной", "бог", "подлинная жизнь", или нирвана, искупление, блаженство... Эта невинная риторика из сферы религиозно-моральной идиосинкразии выглядит далеко не столь безобидной, когда начинаешь понимать, какая тенденция маскируется возвышенными словами – враждебность жизни».
На самом деле он не любил Ницше, но любил его цитировать. Мари одними глазами ловила бабочек, пытаясь запомнить отдельные сочетания букв и слов. Ману снисходительно улыбался, пуская в лёгкие очередную порцию дыма. Оба были не в том состоянии, чтобы спорить о сущем, акценты смещались сами собой. Агирре лень было тащиться за быстрым сексом, Марицца не могла сопротивляться. Или не хотела. Всё-таки он был ближе и реальнее, чем разные супермены.
– О чём ты думаешь?
– О... нафиг, Ману, я не думаю. Или мы разовьём эту тему? – Марицца прижалась к нему сильнее и машинально поцеловала его.
Он был нежным. Приторно-нежным, Мари едва не стошнило. Сладкая-сладкая карамель – как раз для Мии – Марицце казалась слишком липкой и тягучей. Запутавшиеся дежурные фразы: «Ты меня любишь?» – «Люблю» – «Я тебя тоже» – как лишний способ доказать себе, что кто-то в этой чёртовой жизни тебя любит. Хотя бы так, взамен на аналогичный глагол. Сердце забилось у шеи, горячее дыханье согревало, движенья перемешались. Мари улыбнулась и закрыла глаза, утопая в этой тёплой и чертовски сладкой карамели.


 
katya_shev@Дата: Понедельник, 18.04.2011, 01:20 | Сообщение # 4
We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Репутация: 6
Статус: Offline
Глава 3
Люди верят, боги спят, время дарит новый взгляд
На старый мир кривых зеркал и стен
Сергей Маврин, «Пока боги спят»

Её рука запросто помещалась в его ладони. Марицца поёжилась, Ману повернулся к ней. Её глаза казались чёрными и... какими-то пустыми. Острые плечи, скомканное одеяло – она всё ещё дышала нежностью. Он мог бы поспорить, что будь на его месте Пабло, она бы разревелась. Но сейчас слёзы заменил шёпот.
– Ману, а ведь они тоже где-то сейчас спят.
Его передёрнуло. Мануэль выловил из темноты зажигалку и сигарету, два раза затянулся, покрепче сжал её руку.
– Да, в соседнем номере.
Марицца поморщилась.
– Нет, я о них.
– Судя по пафосной интонации, о богах, – он отпустил её и выдохнул облако дыма.
– Как ты думаешь, они тоже спят? – пульс вибрировал у шеи, медленно растекаясь по телу; Марицца закрыла глаза. – Или они, например, следят за нами, управляют...
Мануэль потёр лицо. Шершавые ладони, вот только бы задрожали, ни дать ни взять, как у наркомана.
– Они всегда спят.
– Есть аргентинский бог и мексиканский бог... – она уже чувствовала, как растворяется в сновидениях. – Однажды аргентинский бог пришёл в гости к мексиканскому, тогда...
– Мари, умоляю тебя, прекрати эти глупости.
– Я люблю тебя, – она что–то рисовала на его подушке, пытаясь справиться со сном.
Мануэль провёл ладонью по её лицу. Марицца казалась слишком хрупкой, почти стеклянной. И кожа у неё была тонкой и холодной.
– Я тебя тоже.
– Мы ведь справимся? Мы что-нибудь придумаем, правда?
– Да. Я что-нибудь придумаю. Я убью шефа и спасу мир от вселенского зла. А заодно сломаю себе голову, рассчитывая где и откуда стрелять. Мари, мне нужно тебе сказать... как бы точнее... из Буэнос-Айреса должен вернуться только я. А ты останешься здесь, навсегда, мёртвая. Спирито, ты спишь?
– Нет, что ты. Ты спасёшь мир, и мы уедем в Африку. Ты будешь ловцом жемчуга, а я...
– Знаю, официанткой, – он поцеловал её в лоб, – спи. Спи.

Глава 4
Ты со мною шагнёшь в дамы и короли,
Ты со мной принесёшь жертву первой любви....
...Мы ступили на путь от любви до войны,
Мы срываем плоды, и мы обречены,
Мы спешим потерять то, что нам не забыть,
Нас уже не догнать, нас уже не убить
Агата Кристи, «Джиги-дзаги»

Её ожерелье мягко опустилось в мохнатую розовую шкатулку.
– Я была великолепна, не так ли?
Пабло лениво обернулся, растерянно осматривая номер.
– Так ли, так ли.
Ми медленно и грациозно по одному снимала колечки.
– Неподражаема.
– Угу, – осмотр шкафа не принёс желаемых результатов.
– Совершенна.
– Да, конечно.
Мия поправила макияж, сладко улыбнулась и, ласкаясь, как кошка, обняла его.
– Паблито, я великая актриса.
– Как Мерлин Монро, только лучше, – отозвался он, сбрасывая с плеч её кисти.
– Ты меня не слушаешь...
– Где моя рубашка? Куда ты её засунула? Я же тебя тысячу раз просил не прикасаться к моим вещам своими гениальными руками!
– Паблито...
Его бесила эта беспомощность, бесил её тонкий голос, её постоянное совершенство, её капризные замашки папенькиной любимицы и суперзвезды человечества.
– Паблито не сыщик и не рентгеновский аппарат: он не может жить в одном номере с истеричкой, которая помимо того, что не замечает ничего, кроме себя, разбрасывает чужие вещи. Мои вещи!
– Заткнись и сядь, – Ми нервно подкурила и продолжила, – тебе не нужна эта чёртова рубашка, потому что ты никуда не пойдёшь. Ты останешься здесь и прекратишь выставлять меня идиоткой.
Её голос напоминал интонации его первой учительницы – страстной мадемуазель с чёрными чулками и глубоким декольте. А что если на Мие чулки?..
– Ложись спать, – продолжила принцесса, – завтра у нас съёмки, и я не хочу, чтобы ты выглядел, как алкоголик.
Она провоцировала его. Неосознанно и сознательно, каждым движеньем, каждым словом, лезвием по оголённым нервам. Слишком много на него сегодня свалилось.
– ...и поэтому я хочу тебя предостеречь, иначе ты бросишь уродливую тень на мою сказочную репутацию.
– Мия!
– Прекрати! Я сказала им, что ты сегодня занят.
Пабло резко развернул её к себе, отчего Мия едва не потеряла равновесие.
– Повтори!
Колуччи опустила глаза и скороговоркой проговорила:
– Тебе не надо никуда идти, потому что я нашла твой мобильный и обзвонила всех шлюх из записной книжки.
– Ненавижу тебя!
Пабло обхватил её талию и прижал Мию к зеркальной стенке. С туалетного столика посыпались десятки карандашей, колпачков и флакончиков. Он заломил ей руки, сожалея об отсутствии возможности заткнуть ей рот.
– Пабло, что ты делаешь?.. Бля, Пабло, пусти меня!
Зрачки Мии расширились, и глаза превратились в кошачьи.
– Ты же хотела, чтобы я остался, – напомнил он.
– Это не смешно. Пабло, мне больно!
– Что ты... фарфоровые куколки не чувствуют боли, правда, Колуччи?– он остановился, зафиксировав её в объятьях.
– Ты не посмеешь...– медленно проговорила она, неуверенно отстраняясь.
– Посмотри на меня! Если ты ещё раз прикоснёшься к моей вещи...
– Пошёл к чёрту! – он дёрнулась, пытаясь вырваться, упёрлась коленками, Пабло отреагировал пощёчиной. Мия потеряла координацию, он выругался, пытаясь расстегнуть её блузку. Треск ткани вызвал у неё новую вспышку гнева.
– Пусти меня, ублюдок!
– Тебе не нравится? – улыбнулся он, изображая удивление. – Тебе же всегда нравилось. Так?
Он попытался поцеловать её, но Мия увернулась, и его губы попали в шею. Кожу обожгло холодом, как азотом, будто он приложил к ней лёд.
– Пабло, пожалуйста, не надо...
Он никак не отреагировал, только сильнее сжал её запястья, и Колуччи прикусила губу, чтобы не закричать.
– Раздвинь ноги!
– Пабло...
– Чёрт возьми, Колуччи, неужели это так сложно? Представь, что я твой ацтек, и разведи бёдра!
– Ничтожество!
Она оттолкнула его, Пабло замахнулся, Мия взвизгнула, и он не решился ударить. Осторожно приподнял подбородок, с нарочитой нежностью поцеловал в губы.
– Мия, мы не в сказке: третий раз я повторять не буду. Давай сама, – напомнил он.
– Иди к чёрту, Бустаманте!
– Быстро!
Лихорадочно быстрые движенья. Она всё ещё вырывалась, хотя понимала бессмысленность своих действий. Пабло должен был доказать. Ей, Марицце, всем... неважно. Непривычно яркий свет резал глаза, изображение сливалось в причудливое сочетание цветов и форм. Мия шептала проклятья, кусая губы и обламывая ногти об его спину. Что-то странное и злое засело внутри, давно уже, ещё с колледжа. Он пытался это уничтожить, и почти получилось, пока ни появилась она. Какого чёрта она полезла в его жизнь? Воспоминаниями о Марицце тёплым влажным ветром, забытой белой нежностью... Пабло сильнее сжал её руки. Мия вскрикнула, но тут же примолкла, вспомнив о репутации.
– Когда же ты, наконец, кончишь? – зло прошептала она.
Он не слушал её. Он задыхался в воспоминаниях.
Ми облизнула губы.
– Чёртов ублюдок.
Пабло не мог понять, вправду она так шатается или нахваталась в выпусках криминального обозрения. Всё ещё совершенная, Колуччи скрылась за дверью ванной. Там бы и оставалась...
А ему было паршиво. И ещё хотелось напиться, но это второстепенное. Пора принимать витамины и вставать в полшестого. Пора заканчивать с вечеринками и девочками. Он уже сходит с ума, и хочется верить, что с Мией была не завязка, а кульминация. И теперь всё будет проще. Ведь руки уже перестали трястись. Точно, всё будет хорошо. Осталось лишь исправить последнюю ошибку, что, в принципе, не составляет особого труда.
– Прости. Ми, не надо так. Это же не смертельно... – дождь за окном усилился. «Она боялась грозы... в ту ночь она пришла ко мне, потому что на их половине сверкали молнии. Её рука была мягкой и влажной, пальцы перебирали пуговицы на рубашке. А Томас был у Пилар... а Гидо с Августиной. Неужели она почувствовала? И почему пришла к нему, а не к Хавьеру? Или Аланис тоже боялся грозы? И боялись они, судя по всему, вместе. Проклятье, она даже плакала от страха. Маленькая лживая дрянь! А он ещё успокаивал её, говорил всякую ерунду, пока она не заснула. Вот влюблённый придурок...»
Принцесса выжидающе смотрела на него. Одной рукой она сжимала кружку с чаем, другой щёлкала по подушке. Пабло попытался вспомнить нужные слова, но вышло ничуть не лучше, чем у провинившегося героя-любовника из банальной дешёвой новеллы.
– Ми, пожалуйста... Хочешь, ударь меня. Ну, если тебе сложно, я могу сам себя ударить. Понимаю, не смешно. Прости. Иди спать, ладно? Вот, возьми, тебе легче станет. И ещё эти... таблетки у меня в кармане, в куртке. Держи. Выпей две, нет, четыре. Это успокоительное.
Она бросила таблетки в чай. Её взгляд был одновременно осуждающим и беззащитным. Пабло не выдержал и отвернулся. Закрыл ладонями глаза. Руки были холодными. Он слышал, как она поставила кружку на пол и подобрала одеяло. Когда он открыл глаза, она уже лежала в постели. Пабло думал допить её чай, но неловко задел локтем кружку, и та опрокинулась, расплескав жидкость по ковру.
– Проклятье!
Мия вынырнула из–под одеяла. Без косметики ей запросто можно было дать пятнадцать лет.
– Что случилось?
– Ничего, – проговорил он, потирая намокший рукав, – всё в порядке. Ты спи, хорошо?
Она улыбнулась.
– А ты?
– Я в кресле.
– А...
– Что?
– Нет, ничего.
– Спи, завтра съёмки. Спокойной ночи.
Она что-то промурлыкала в ответ и исчезла среди одеял и подушек. Он толкнул ногой чашку и погасил свет. Гром ударил в окна. Будто кто-то оттуда, сверху, нарочно напоминал ему о той ночи. А ведь правильнее было бы тогда изнасиловать Мариццу, чем сейчас Мию. Мозаика воспоминаний открывала всё новые фрагменты, подтверждая его догадки десятками фактов и тысячами ассоциаций. Он сжал кулаки. Надо запретить себе думать об этом. Посчитать баранов, что ли...
Растворяя мысли в густой полупрозрачной темноте, Пабло представил свою душу как большую телегу с камнями. И старичка с табличкой «Совесть», который ехал на этой телеге и тихонько сбрасывал эти камни. И становилось легче. Если бы ещё вороватый старик не прятал камни за пазухой, было бы совсем хорошо. Всех накрыла бы какая-нибудь бирюзовая волна счастья...
Пабло улыбнулся. Таблетки начинали действовать, забирая в аренду сознание, унося его куда-то далеко-далеко, в разноцветный карточный мирок. До утра.

Глава 5
Каннибализм
Я за принудительный каннибализм: раз уж убил – съешь!
Если заставить поедать всех, кого ты убил, то не стало бы войн.
Эбби Хоффман
Каждый даст ответ, что делать, чего нет,
Что думать, что не думать,
Что петь, что не петь,
Каждый скажет, что надо хотеть,
Потому что сами ничего уже не хотят.
Агата Кристи, «Гномы-каннибалы»

Ночь казалась чужой и украденной. Надуманное безразличие и острые кусочки любопытства. Она была в розовом платье. Почему-то махровом, как полотенце. И таком же мягком. Новая мода? Наверное, он никогда в этом не разбирался. Ми сидела на подоконнике и теребила пальцами влажные волосы. Только что из душа. И глаза неестественные, слишком яркие... когда только успела надеть линзы?
Он обнял её за плечи, сжал её. Мия засмеялась, на пол полетели игральные кости. Он дёрнулся, будто по нему прошёл разряд тока. Так оно и есть – пальцы в какой-то новомодной розетке, да ещё левая рука на мокром плече Мии... Он зажмурился, представляя как кубики с хрустом ударяются о пол, а потом подпрыгивают, и снова падают, снова подпрыгивают, хруст, много хруста... все звуки доносились откуда-то издалека, сквозь этот хруст.
– У тебя сломались наушники, – Мия нажала на stop, и музыка исчезла, – такое бывает, купи новые, а то эти хрустят.
Она показала пальцами на уши и мило улыбнулась. Её глаза были совсем близко, и губы... блестели, и запах конфет. Игральные кости повисли в воздухе. Мия подула на них, как на воздушные шарики, и кубики медленно переместились к Мануэлю. Она снова засмеялась.
– Вкусно?
– Что вкусно? – он слегка растерялся в попытках сохранить адекватное понимание действительности, – Ми, почему они не падают?
– Ты же этого не хочешь... если они упадут, то начнут подпрыгивать, и уже никогда не остановятся. Ты же ненавидишь этот звук. А так они летают. Тихо, беззвучно.
– Я ничего не понимаю. Мы в вакууме? В невесомости?
Она обняла его и нежно прошептала на ухо:
– Я тебе всё объясню.
Он поймал её к себе на колени: Ми не отпустила поручень, когда поезд неожиданно тронулся. Вокруг были люди, много людей. Пацан хулиганистого вида нагло подмигнул ему, вытаскивая из кармана засаленной куртки картинку с обнажённой Пэм Андерсон.
– Теперь понял?
Мия уже не пахла конфетами, от неё исходил странный аромат: какие-то дешёвые резкие духи, которые не подходили ей по определению. Волосы были заколоты. Махровое розовое платье осталось прежним, только вырез стал больше. Поезд остановился, и серо-коричневая масса начала постепенно растворяться. В отражении Мануэль увидел, что Ми в платье с голой спиной. Она как-то нелепо улыбалась и гладила мизинцем воротник его белой рубашки. Послышалась ругань, в вагон продвинулась новая порция пассажиров – тех же серо-коричневых, даже пацан был прежний – наглый, в клетчатых брюках и синей бейсболке.
– Ми, ничего не понимаю. Где мы?
Она облизнула губы и сильнее прижалась к нему. Мануэлю показалось, что у неё не бьётся сердце. Или бьётся, но где-то далеко и очень тихо. Её сердце билось шёпотом. Ми запрокинула голову и едва не соскользнула с его колен. Она неловко улыбнулась, цепляясь за его рубашку.
– Мы в метро.
– Что мы здесь делаем?
– Играем в кости.
Розовые туфельки на ногах Мии то появлялись, то растворялись; воздух пронзили сотни снежинок, под потолком летали кубики. Ману зажмурился. Когда он открыл глаза, снежинки пропали. «Я слишком посторонний».
– Что мы здесь делаем?
Она сделала скучающую гримасску и подула на свои ногти.
– Едем.
– Почему на нас все так смотрят? Почему они такие странные? Почему одни и те же?
– Потому что мы живые. А это все, кого вы убили. Ты убил. А машинист – ваш шеф, – её ладони оказались под его рубашкой, Мия наклонилась к нему, её зрачки расширились, и она нежно прошептала, – хочешь, я тоже стану серо-коричневой?
Поезд тронулся, и Мануэль ухватился за поручень. Ми рассмеялась. Пульс зашкалило. Выскочить на ходу. Фак, это же метро. Броситься на рельсы? А ты уверен, парень, что тебя переедут? Что в следующую секунду ты не окажешься на Марсе или того хуже, в кинговском кошмаре с регуляторам?
Пот скользил под рубашку вместе с ладонями Мии. Хотелось кричать. Беззвучие. Люди вокруг улыбались, кубики подлетели ближе. И тут Мануэль всё понял: надо сделать так, чтобы они упали, точно, чтобы упали. Пусть хрустят о пол – звук проколет тишину, и она расползётся, как старая простыня. Он потянулся за кубиками, чуть прицелился, чтобы поймать, и почти схватил их, когда Мия дунула, и они подлетели к потолку. Мия истерично смеялась, сползая с его колен на пол, пытаясь ухватиться сумки за пассажиров. Она против? Она заодно с ними? Дрожь ударила в кончики пальцев, мутировала в лихорадку и выстрелила в лёгкие. Стало слишком душно. Кто-то попросил открыть люк. Мануэль старался не терять из виду кости. Парень в панаме посмотрел вверх, его рука неожиданно вытянулась метров на пять, достала задвижку на потолке, и люк растворился. В поезд ворвался свежий воздух. Ману выдохнул, но тут же страх парализовал его: в открывшуюся полоску света вылетели и его кубики.
– Ману, что с тобой?
– ?
– Проснись! Бля, ты же знаешь, что я не в курсе, что в таких случаях делать! Ману!
– Я спал?
– Ты орал, как резаный. Что тебе приснилось?
– Подай сигареты.
– Вот. Ты напугал меня, Агирре.
– Да брось. Ничего особенного.
– Так что тебе снилось?
– Что я на сцене Ла Скала, и мне надо спеть арию Аиды. А на днях я напился, и теперь моё сопрано слегка шелестит. Все смеялись, а я как закатил...
– Это сны гомосексуалиста или трансвестита?
– Так, вот из моей кровати.
– Эй!
– Так-так, на коврик. У каждого уважающего себя мужчины должна быть прикроватная тумба, прикроватный коврик и прикроватная Марицца.
– А что должно быть у женщины?
– У женщины – терпение и молчание. Кровать и коврик. Кровать для мужчины, – уточнил он.

Часть 4
Начало игры
Глава 1. Шесть сожжённых записок.
Первая.
Я проснулась от холода: одеяла были зверски сброшены на пол, а Мануэль издевательски улыбался, удерживая зубную щётку на манер трубки Шерлока Холмса.
– Доброе утро, принцесса.
Тихо посылая проклятья этому миру и этому утру, я перетащила себя на край кровати и удосужилась принять вертикальное положенье.
– Ты животное, Агирре. Правда, я пока не решила, хомяк или скунс.
– Мари... блин, – он неловко подхватил щётку, – Марицца, любовь моя!
Я брезгливо отвернулась, пытаясь вывернуться из его дружеских объятий – нет, солнышко, тебе придётся это терпеть.
– Ты была великолепна.
– А ты был придурком.
Он сжал меня с нежностью орангутанга, я стёрла ладошкой полоску пасты с его щеки.
– Иногда мне кажется, что я тебя люблю. Иначе я бы давно тебя....
– ...знаю-знаю. Одевайся, не соблазняй меня.
– Потрясающая уверенность. Тебе пора давать мастер-классы по мании величия.
– Я тоже тебя очень люблю.
Я улыбнулась, прикидывая пути к отступлению. Слишком уж кстати под руку подвернулась подушка.
– Ману, а ты знаешь...
– Что?
– Я вот сейчас вся такая в страсти, вся такая таю...
– Ты сбрендила, Спирито?
– Это потому что ты рядом. Ты сводишь меня с весьма скромного ума.
– Серьёзно? Никогда не замечал.
– Мне сложно скрывать свои чувства. О, мой рыцарь! – и я с размаху стукнула его подушкой по растрёпанной и наглой голове. За последующие 40 минут великий и ужасный Мануэль Агирре сломал дверь в ванную, прикончил мыльницу, пару раз даже попал полотенцем по моим замечательным ножкам и был утоплен мною же в мыльной пене с ароматом несъедобной клубники. И пока он там барахтается, я чувствую себя вполне счастливой женщиной.
Марицца Пиа Спирито


 
katya_shev@Дата: Понедельник, 18.04.2011, 01:22 | Сообщение # 5
We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Репутация: 6
Статус: Offline
Вторая
«Твоё лицо нарисовали ангелы, твои глаза – отражение капель росы в тёмном небе, твой голос – пение прекрасных сирен, в тебе нежность первых лучей весеннего утра!!! С добрым утром, моя единственная любимая!!!». Получатель: Милена, Анита, Августа, Юкки, Джульетта, Кларисса, Сесилия, Джейн... Кажется, все. Традиционная массовая утренняя рассылка вкупе с упражнением в словоблудии.
– Пабло, если ты не изменишь выражение лица, тебя перепутают с победителем шоу трансвеститов.
– Лица?.. Ми, твоё лицо нарисовали ангелы...
– О, боги! Если хочешь сделать мне комплимент, просто скажи, что я хорошо выгляжу.
Я выругался про себя. Акценты сместились: Мия вышла на первый план, а мне досталась роль обиженного интеллектом неудачника.
– Ты прекрасна. Что это? Новые салфетки в полосочку?
Она отвела взгляд, пытаясь перекрасить ресницы из чёрного в фиолетовый.
– Это приглашения. То, что лежит в конверте в сердечки, для Мариццы, другое – в полосочку – ты отдашь Мануэлю.
– Зачем?
Мия убрала чёлку, поморщилась и вернула её на место, стараясь показаться себе предельно милой и непосредственной.
– Просто так. Мне захотелось. К тому же, так они быстрее поверят нам.
– Пожалуй, ты права. Где приглашение?
– Нет, я передумала. Я сама отдам. И Мари, и Агирре. Надо же начинать что–то делать самостоятельно.
– Ты чудо. Я недостоин тебя.
– Я в курсе этой банальности.
– Ми...
– Судя по интонации, тут мне положено поплакать?
– Как хочешь.
– Ладно, Пабло, забыли. Я переиграла, ты перенервничал. От этого ещё никто не умирал, не так ли? Всё хорошо. Слышишь, всё хорошо.
Мия улыбнулась, я механически обнял её. От неё пахло нежностью.
Пабло Бустаманте

Третья
Я в третий раз прокляла этот мир, выдохнула, закусила губу, чтобы почувствовать вкус клубничного блеска и постучалась. Чёрт-чёрт-чёрт, неужели их нет? Или они спят? Нет, пусть лучше их не будет. Всё хорошо, Мия, они навсегда уехали в далёкое-далёкое королевство, и теперь ни одно рыжее отродье не помешает твоим фантастическим планам. Хотя жаль, конечно, что с ней увязался этот доморощенный ацтек... впрочем, так ему и надо. Ой, мамочки, что это с дверью?..
– Марицца?
– Представляешь!
Улыбнись, принцесса, и сделай вид, что этого и ожидала.
– Только не подумай, что я пришла пожелать тебе доброго утра.
– Что ты! Эта алогичная мысль нипочём не поместится в мой скромненький мозг. Так зачем великая Мия Колуччи припёрлась к простым людишкам в такую рань? Я вся – внимание.
– Спасибо судьбе за терпение, благодаря которому я могу слушать эту чушь. Вот.
– Что это?
– Пригласительные.
О, мамочки, он в полотенце. Судьба, почему ты так жестока ко мне?
– Спирито, немедленно собери свои вещи, они забарахляют весь номер! И если ты ещё раз кинешь мокрое полотенце... Мия принесла нам туалетную бумагу?
– Угу.
Мерзкая мексиканская макака, болван и придурок, и ещё много разных определений, которые я пока что тебе не скажу, но наступит час, и Мия Колуччи... а пока я вынуждена жить в предвкушении и быть чертовски любезной.
– Не хотелось бы вмешиваться в вашу дискуссию, но я пойду, пока фотографы не сбежались. Ах, да...доброе утро, Мануэль.
– Доброе... что это?
– Приглашения на премьеру её нового клипа и пресс-конференцию по этому поводу.
– Колуччи поёт?
– Не смеши меня. Прокатимся?
– А что нам мешает? Надень что-нибудь облегающее.
Внушение, Мия, внушение. Ты просто ничего не слышала, а то, что слышала, уже забыла. И тебе совершенно не интересно знать, почему это Спирито должна надеть что-нибудь облегающие. Сконцентрируйся на своём маникюре. Так? – Так.
Мия Колуччи

Чётвёртая
Рука сжимала конверт: тот смешной конвертик с приглашением, в полосочку. Синяя, зелёная, красная, фиолетовая, оранжевая – предсмертные конвульсии монохромной зебры. На плоском экране посреди мотоциклов прыгала и скакала Мия Колуччи, периодически экран оккупировали нездорового цвета розы и танцующие хип-хоп цветные подростки – видимо, режиссёр собирался снять культовый фильм об ужасных последствиях расизма, а его под прицелом семидесяти раритетных пистолетов заставили придумывать клип для очередной Бритни с поправкой в имени и размере бюста. Пистолетов... Я должен был думать о деле, но мысли распадались и исчезали, уступая место весёлому клипу с Мией.
– А ты заметил, что у неё линзы?
– Не шурши обёрткой.
– Ты слышал меня?
– Нет, я не слушаю глупости.
– А я тебе повторю: у твоей драгоценной Колуччи линзы. Таких голубых глаз в природе не существует. Только в фотошопе и линзах. Хотя, что это я тут терминами распространяюсь: какие, к чёрту, глаза, когда декольте по колено.
– Декольте у кого?
– Ману, о чём ты думаешь? Опиши примерно, я назову номер позы.
– Пошла вон.
– Ой, а мы командуем.
– Мари, я не командую, я очень прошу: выйди из помещения, ты мешаешь мне сосредоточиться. А если я не сосредоточусь, то я не смогу придумать, как нам быть.
– А что тут придумывать? Шлёпнем их утречком и всего делов.
– Очень смешная остроумная шутка.
– Ещё бы. Я же Марицца Пиа Спирито.
– Да, с этим не поспоришь.
У неё озорная улыбка и шуршащий чупа-чупс, разноцветные ногти и растрёпанные волосы, лёгкое платье и смешные зелёные ресницы.
– Ману?
– Что ещё?
– У тебя странный вид. Будто твой супермозг ведёт неравный бой с логикой. Расслабься...
– ...и получай удовольствие?
– От Колуччи?
– Это твои слова.
– Все великие слова мои. Это участь гениев.
– Мне нечего сказать: я подчиняюсь.
Она рассмеялась, и на нас обернулись передние ряды. Марицца тут же сделала серьёзный вид и принялась сосредоточенной грызть леденец, и мне снова показалось, что ей всё известно, но я внушил себе, что это чушь.
Мануэль Агирре

Пятая
Ладонь мяла список правильных ответов. Я помнила их наизусть: любовь – «моё сердце свободно, можете дерзнуть», дружба – «одна из самых важных вещей в жизни», работа – «как раз через два часа у меня фотосессия для вашего любимого журнала», чувствую ли я себя богиней – «возможно, я ещё не думала об этом». Фразы составлял Пабло. Когда журналисты задавали сложные провокационные вопросы, он отвечал на них раньше меня, чтобы я не успела сказать какую-нибудь глупость. Хотя я считаю, что никто этого бы не заметил, ведь глупость – часть моего имиджа. Как и роман с Бустаманте. Как и моя непосредственность. Впрочем, сегодня всё шло великолепно: Мия Колуччи казалась беззаботной Барби, а Пабло Бустаманте – опытным сутенёром. Я легко отражала резкие реплики и воспроизводила искреннюю улыбку. Но в голове волчком крутилась одна-единственная запретная мысль, а глаза жадно искали одного человека. Неужели они не пришли? Или это новая шутка – принять приглашения и отправить их подальше? Ненавижу...
– Если вопросов больше нет, мы можем завершить пресс-конференцию.
Паблито, ты невыносим! Все итак уже поняли, что ты опаздываешь к своей сучке. Ничего страшного – она тебя подождёт. Они всегда ждут. Я вот уже сколько лет... О, ужас! Марицца! Одета в стиле пособия для первоклассников «узнай на мне цвета». Зачем только она высунулась?
– Супер–пупер–журнал «Звезда без подгузников или разная голая правда».
– Этого ещё не хватало. Никогда не слышал о таком журнале!
Спасибо, Пабло. Сейчас она заткнётся и исчезнет из моей прекрасной жизни в небытие.
– Вы многое потеряли. Вопрос к Мии Колуччи.
Ещё бы! Я бы удивилась, если бы ты, исчадие радуги, решилась атаковать своего неприкосновенного Паблито.
– Я слушаю.
– Сколько пластических операций вы перенесли, прежде чем стать снова молодой?
Спокойно, Миита, спокойно.
– Вообще-то я ещё очень молода.
– О, юная богиня! Тогда погрузимся в ваше недалёкое детство. Вы умеете читать?
Ты куколка, улыбайся и изображай миленькую дурочку.
– Слегка.
– Тогда прочитайте нам стишок – читателям будут интересны ваши литературные пристрастия.
Ненавижу её, ненавижу, ненавижу... Почему Паблито молчит? Он же менеджер, это он должен отвечать на такие бредовые вопросы.
– Пабло, что мне делать?
– Не знаю.
– Подскажи!..
– Ну, встань на стул и расскажи басню! В конце концов, пригласить эту неуравновешенную сюда – не моя идея.
– Спасибо, миленький. Я тебе это ещё припомню, – и вслух, – что ж, пожалуй, я попробую.
– Да, сеньорита, извольте. А мы вам потом похлопаем.
– Я люблю твои брови, твои волосы, я сражаюсь за тебя
в ослепительно белых коридорах, где плещут
фонтаны света,
я оспариваю тебя у любого имени, осторожно счищаю его
с тебя, как корку со шрама,
я осыпаю твои волосы пеплом от молний и лентами,
спящими в дожде.
Все замерли. Воздух стал густым и осязаемым. Репортёры швыряли в меня болезненно ощутимые взгляды, перед глазами потемнело. Мне показалось, что вот-вот я потеряю равновесие, и я даже увидела своё лёгкое бесшумное падение. Пабло подал мне руку, и я спустилась, пытаясь сохранить в каждом движении оптимальную степень грациозности. Марисса удивлённо подняла брови. Меня передёрнуло. Я заставляла себя думать о потёкшей туши, об ужасных синих разводах и кругах под глазами, но это плохо помогало: я чувствовала как слёзы, скопившиеся на радужной оболочке, медленно стекали по щекам, оставляя влажные дорожки на тон темнее пудры. «Тише, крошка, тише. Не плачь, всё ведь хорошо. Ты умница, самая-самая красивая девочка, ты живой образец нежности... представь себе мохнатого розового слона, в конце концов!». Под столом Пабло сжал мою руку.
– Пресс-конференция окончена! – бросил он журналистам, поднимаясь со стола, – по вине этой сучки.
Он пропустил меня вперёд, и в сопровождении недоумённого ропота мы вышли из зала. Моя рука всё ещё была в его ладони.
– Всё хорошо.
– Ми, что это было?
– Это был Хулио Кортасар.
– С тобой точно всё в порядке?
– Если хочешь, можешь померить мне температуру.
– Малыш, я просто волнуюсь за тебя. Может, ну его? Я же вижу, как ты срываешься. Я сам еле выдерживаю. Укатим в Мадрид вечерним рейсом, а?
– Не говори ерунды.
– Но я вижу, как тебе тяжело.
– И что ты предлагаешь? Сбежать или помочь?
– Сбежать.
– Отвези меня домой. То есть в гостиницу.
– Так мы не успеем: сейчас у тебя по плану фотосессия. Раз уж ты решила, что мы будем играть по этим правилам.
Мия Колуччи

Шестая
Он по-дурацки тащит меня за ручку. Словно ребёнка, а я ненавижу, когда со мной так обращаются. Даже Соня говорила, что у меня никогда не было детства, и я родилась в пубертатном периоде. Я силой освобождаю свою руку, но он не перестаёт меня мучить – на этот раз акустически.
– Мари, что это было?
– Отстань!
– Стой! Спирито, ты всё ещё думаешь, что мы приехали сюда в качестве цирка шапито? Вынужден тебя разочаровать – у нас здесь, знаешь ли, работа, за которую сажают и расстреливают, поэтому какого чёрта ты устраиваешь спектакли?! Тебе мало было вчерашнего?
– Тише ты, пока не все услышали.
– Так ты мне объяснишь?
– Нет!
– Спирито, чтоб тебя!
– Значит так, Мануэль Агирре, хочешь получить ответ – вот он: я не знаю, какого я полезла к Мие с этим дурацким вопросом, я не знаю, что на меня нашло и почему я вообще осмелилась открыть рот в твоём присутствии. В следующий раз обещаю заручиться твоим письменным разрешением. Доволен? А теперь, будь добр, отвали от меня: мне итак сейчас хреново.
– Это было в последний раз, так?
– Тааак.
– Постой!
– Ну что ещё?
– Ты извинишься.
– Ещё чего!
– Да-да, Спирито, и немедленно.
– Это такая шутка?
– У тебя же хватило глупости обидеть её!
И я, к своему позору, сдаюсь.
– Ладно. Но только ради тебя. Чтобы ты меня не доставал.
Гримёрку Мии легко узнать – на ней табличка с её именем (о боги, у бедняжки даже почерк сладкий!). Мне никогда не нравилось стучаться, поэтому я вхожу без предупреждения. Первое, что я вижу – Пабло, который держит Мию на руках и кормит её конфетой. Ну, что ж, господа, вот и я пришла... и всё опошлила.
– Спирито? – удивляется Бустаманте.
– Я самая. Я пришла, только не перебивайте меня, я пришла извиниться перед Мией, но как вижу, у Мии всё итак хорошо, поэтому забираю свои извинения обратно и ухожу, дабы не портить вам идиллию, – выпалила я на одном дыхании.
– Твои нелепые извинения приняты. Королева сегодня добра, – Мия вправду кажется мне королевой, и от её слов мне становится легче.
– Я благодарна и счастлива, – правда, очень хочется, чтобы слова звучали искренне, но выходит противный стёб, – с чувством выполненного долга и чистой совестью я удаляюсь.
Приветливость моей улыбки граничит с искренность извинений, и мне хочется быстрее испариться, но Пабло останавливает меня. Мне нечего сказать и я просто вопросительно смотрю на него.
– Знаешь, Спирито, только сейчас я понял, как тебя ненавижу.
Он толкает меня и захлопывает дверь. Я понимаю, что должна вернуть сторицей, но злости во мне не осталось. Мне нужно найти Мануэля и попросить его довезти меня до гостиницы. И по пути решить, кого я больше ненавижу – Паблито или себя.
Марицца Пиа Спирито

Глава 2. Контрабанда желаний.
Play
...в каждой женщине, похожей на тебя, копится, точно оглушительная тишина, острое стеклянное молчание, которое, в конце концов, печально рушится, как захлопнутый мокрый зонтик.
Хулио Кортасар, «Игра в классики»

Окно укутала паутина. Тёплая, мягкая, тонкая, она казалась необычайно прочной. Марицца устроилась на подоконнике, завернувшись в липкую ткань. Ночь была тёмной и тихой, ночь была нежной и кроткой, беззвёздной... Мари зрачками отражала лунный свет, пытаясь унять расшатавшиеся нервы сигаретами. Какого чёрта они приехали в этот проклятый небесами город? Соня – Пабло – отель. Отель – номер – телефон. В руке оказалась телефонная трубка. Серпантин провода исчезал за окном.
Её глаза сверкали миллионами оттенков нежности. Он положил руку ей на плечо. Кожа тут же покрылась инеем. «Лёд?» – «лёд».
– Открой окно, – попросила она.
Он послушно выполнил её просьбу.
– Подай телефон.
– Вот.
– Можешь уходить.
– Мари...
– Я говорю на французском или ты забыл родную речь?
– Я ничего не понимаю.
– Возьми трубку и выйди.
– А так поговорить мы не можем?
– Нет.

Правила игры

Он сжимает зубы и возвращается в номер. Ему непонятна эта игра, но он и не стремиться разобраться в правилах: ему известно, что Пиа Спирито ненавидит условности и ловко меняет умолчания. Он поклялся себе не привыкать и старается выполнить это неприкосновенное правило. Единственное, чего он сейчас боится – это выронить трубку. Его взгляд скользит по руке – нет, трубка на месте. Ему не кажется это странным: когда Марицца рядом, он чувствует только то, с чем согласна она – покалывание в пальцах, шершавость в горле, ноющую боль в мышцах. Даже его глаза рядом с ней меняют свой цвет на ярко-голубой – всё как она хочет, как она себе представляла. Остальное он сам отдаёт ей: каждый взгляд, жест, каждое слово – он сходит с ума от желания к ней прикоснуться, провести пальцами по её влажным волосам, вдыхая аромат корицы и мяты, дотронуться до её кожи, такой тонкой и нежной. Он понимает, что это безумие, но набирает цифры, записанные ей на запястье. Звон в ушах становится громче и отчётливее, и ему кажется, что это зашифрованная инструкция к действию. Он пытается разобрать звуки по полочкам восприятия, но внезапно настаёт тишина. Он непроизвольно задерживает дыхание; она берёт трубку.

Первый уровень

– Мари?
– Не–а, Сапфо.
– Ты можешь раз в жизни не выделываться?
– Нет.
– Великолепно.
– Почему ты мне звонишь?
– Потому что мы в разных номерах, и если я буду кричать тебе, то охрипну.
– Откуда ты знаешь? Ты пробовал?
– Представь себе.
– Ты точно придурок.
– А ты водитель самосвала.
– О, какой изысканный комплимент!
– Что на тебе надето?
– Полотенце.
– А под полотенцем?
– А под полотенцем я. Тебе этого мало?
– Да нет, хватает.
– Это всё, что ты хотел узнать от меня?
– Угу.
– Бустаманте, хочу тебя поздравить! Ты самый голубоглазый извращенец в истории!
– Угу.
– Мне уже можно вешать трубку?
– Нет, погоди. Слушай...нет, сначала пообещай не перебивать.
– Это я уже где–то слышала.
– Что у тебя было с Хавьером?
– О, господин корреспондент, у меня была бурная молодость! Но с Хави меня связывали только безопасный секс и пара тонн героина.
– И всё? Спирито, так скромно?
– Ну....
– Хватит. Тогда, ночью, помнишь, ты пришла ко мне?
– О, мальчик выдаёт желаемое за действительное!
– Дождь, молния, помнишь? Гроза... ты боялась грозы.
– Ну а ты боялся папочки, и что с того? Хотя, признаюсь, Серхио пострашнее любого стихийного бедствия. Снова спешу тебя поздравить: один ноль в твою пользу!
– Ты была с Хавьером?
– Сходи к врачу.
– Спирито, на тебе была его рубашка!
– Не ори на меня!!! Что ты хочешь услышать? Что я поспорила на тебя? Что я сказала Вико, что ты такой же голубой, как и твои глазки? Что я с ног до головы обливалась духами Фернанды, чтобы от меня не пахло Хавьером? Это ты хочешь услышать?
– Сука.
– Прости. Рубашка Мартина... случайно захватила, а потом он уехал. Я хотела вернуть, честное слово, хотела, но... да ладно, это просто кусок ткани. Не могла же я спать в пижаме с сердечками, мишками и пингвинчиками.
– И где верная версия?
– Тебе решать, во что ты хочешь верить. Да, кстати, почему ты привязался к этой ночи?
– Я её помню. Ты была со мной.
– А я помню, как мы танцевали.
– Паола была богиней.
– Первая версия.
– Что?
– Я поспорила с Мией и Вико, что ты гей и придурок: сказала, что явлюсь к тебе ночью в рубашке Хави, и буду лежать рядом с тобой всю ночь, а ты на меня никак не отреагируешь.
– Угу.
– Что «угу»?
– Угу – верю.
– Угу – ну и дурак.
Она нервно выкуривает сигарету, вторую, третью. Пальцы дрожат, и она проклинает себя и свой язык, который не может озвучить ни одну подходящую мысль, и даже простое слово «прости» кажется труднопроизносимым. Он молчит. Она закусывает бомбилью и проливает мате. На полотенце появляется и растёт влажное пятно. Мари ругает себя всеми словами, которые ей известны. Когда слова заканчиваются, ей становится не по себе: ей кажется, что она теперь одна, совсем одна, и больше никого нет. Ей страшно и хочется летать. Она смотрит вниз.
– Эээ...
– Почему ты молчал? Бля, Бустаманте, я уже беспокоилась за твою безмозглую башку. Нет, только не подумай, мне ты, разумеется, безразличен, но эта доморощенная королева австрийская без тебя совсем пропадёт, да и разные там фанатки, фанаты...
– Спирито, ты опять за своё?
– Наш мальчик снова подал голос, значит, ничего не случилось.
– Да, к твоему сожаленью.
– Не молчи.
– Я не молчу. Я просто уснул.
Она стягивает мокрое полотенце и закрывает глаза. Ей хочется что–то ему сказать, но слова снова застревают в горле. В конце концов, она решает произнести самое обычное, что ей придёт в голову.
– Ты уже спишь? Хорошо там, наверное... там, во сне. В твоём сне.

Уровень второй

Он проснулся от едкого колючего холода. Под ресницы просачивался жёсткий свет: пришлось открыть глаза. Пабло поморщился: что–то здесь не так, что–то кажется странным и неправильным, вот только что именно? Пазл, не хватает одного кусочка, взгляду не за что зацепиться. Не за что? В тело будто впиваются сотни ледяных игл ...белые иглы. Белый потолок, белые простыни, белые стены... его заперли в холодильнике? Он хочет понять, что случилось, но веки предательски закрываются, заменяя белый бежевым. Ему кажется, что ресницы покрылись инеем и на ногтях мелкая снежная крошка. Перед глазами появляются кубы и призмы, цилиндры и сферы. Они медленно перемещаются в плотном воздухе, и, соприкасаясь, меняют цвета. Красный, синий, фиолетовый... и Пабло улыбается. Становится всё темнее, и фигуры видны за счёт фосфорического свечения. И тишина.
– Кто у нас здесь?
– Приступообразно-прогредиентная шизофрения. Остро развивающийся синдром психического автоматизма с бредом физического воздействия, инсценировки; острые бредовые; галлюцинаторные; кататонопараноидные, кататонические и кататоногебефренные. Характеризуется приступами, разделенными ремиссиями, отчетливыми скачкообразно нарастающими изменения личности...
Только два голоса: тёплый и холодный. Пабло пытается сфокусировать взгляд, но изображение расплывается, контуры исчезают, а цвета переходят друг в друга. Ему нравится эта игра. Он снова закрывает глаза, и когда открывает, картинка становится на место. Рядом с ним Марицца в зелёном больничном халате и так же одетый мужчина. Пабло хочет понять, что случилось, и даже что–то объяснить, но тут же понимает, что не может пошевелиться.
– Спирито?
– ...и ложными узнаваниями, – завершает она. –Пабло Бустаманте собственной персоной.
– Уже лучше. Лечение?
– Инсулинокоматозная терапия. Как медикаментозное лечение: транквилизаторы, реланиум, оксазепам, хлордиазепоксид по 10– 40 миллиграммов в сутки, феназепам; при резистентности к психофармакологическим препаратам – атропинокоматозная терапия. При психопатоподобных состояниях, конечно, неулептил, тоже 10–40 миллиграммов, а также небольшие дозы аминазина, трифтазина, ну, или тиопроперазина. Для лечения галлюцинаторно-параноидных, кататонических и кататоногебефренных состояний – нейролептики: аминазин – 250 – 400 миллиграммов, тизерцин – 250 – 400, триседил – 2 – 5, трифтазин – 40 – 60 – в таблетках и парентерально. При аффективно–бредовых состояниях – сочетание антидепрессантов с нейролептиками.
– Замечательно. И что мы получим в лучшем случае?
– Результат действия нейролептиков – органические нарушения в головном мозге. Мы превратим его в безопасное для общества растение.
– И?
– И это лучше кандалов, электрошока, скальпеля и смирительных рубашек.
– Неправильная последовательность...
Пабло кажется, что его слышит только она. Но она не обращает на него никакого внимания, она говорит с этим мужчиной на непонятном любому нормальному человеку языке, а когда этот мужчина отворачивается, она смотрит на пальцы и произносит умные слова. И ещё у неё на халате пятно. Пабло старается дотронуться до неё, и у него выходит задеть её подол. Она резко оборачивается.
– Мари?
– Замолчи.
– ...вам не помешало бы понимать, что смирительные...
– Что я здесь делаю?
– ... рубашки были куда раньше психохирургии...
– Помогаешь мне получить диплом.
– Какой диплом?!
– ... и уж тем более, электрошока.
– Заткнись! Простите. Это не вам.
– С кем вы тогда разговаривали?
– С собой. Знаете, я иногда люблю с собой поговорить: это успокаивает, уравновешивает, помогает сосредоточиться.
– Вы здоровы?
– Не знаю. Идеальное психическое здоровье – эталон – гипотетическое психическое состояние, все составляющие которого соответствуют теоретическим нормам – в реальной жизни не существует. У вас телефон.
– Что телефон?
– В кабинете. Звонит телефон.
– Я не слышал.
Пабло тоже не слышал, но ему хочется всем своим видом соответствовать её лжи, он даже пытается сделать правдивое выражение лица. Марицце это не нравится, и она толкает его в бок.
– Зато я слышала. У меня абсолютный слух и колоратурное сопрано. Могу продемонстрировать, если это зачтётся.
– Пожалуй, в следующий раз. Не тревожьте пациента.
– Хорошо. Я останусь с больным.

Третий уровень

– Марицца, что я здесь делаю?
– Лежишь.
– Это психушка?
– Нет, что ты, это дом престарелых.
– Мари, я серьёзно. Я уснул в номере, с Мией, а проснулся в сумасшедшем доме: можешь мне ответить на один вопрос?
– Номер, Мия... снова бред. Бред... бред-бред... это у нас мелипраминчик.
– Что произошло?
– ..с антидепрессантом?..
– Да не с анти... чего–то там, а со мной!
– Ты правда ничего не помнишь?
– А это незаметно?! Развяжи меня! Ну же!
– Ладно, только пообещай, что купишь мне клинику, после того как меня отсюда уволят за нарушение.
– Спирито, ты невыносима!
– Доволен?
– Помоги мне выбраться отсюда!
– А ты уверен, что...
–...Марицца, посмотри на меня: я кажусь тебе сумасшедшим?
– Мой учитель ставил тебе диагноз, а только что я его полностью подтвердила, и...
– Спирито, мать твою! Я был в гостинице, в номере, с Мией. Вы с Мануэлем живёте в соседнем...да, в соседнем номере, я точно помню. Днём ты довела Мию до истерики...на конференции, помнишь? Ми ещё читала Кортасара...а Ману прячет в ванной бомбу.
– Нет, ну выдуманные гостиницы и бомбы я ещё могу понять, как, впрочем, и истерику Колуччи, но Мия и Кортасар в одном предложении–явный признак гапллюцинаторно–бредового расстройства.
– Я ничего не понимаю, это всё неправильно, не так. Это какой–то другой мир, ошибка. Если бы ты проснулась в сумасшедшем доме, и я отказался тебе помочь?!
– Обход через 3 минуты. Быстрее!
Она хватает его за руку и тянет за собой. Пабло пытается справиться с ватными и как будто чужими ногами. Они несутся по зелёному коридору, задевая людей, которые набегу кажутся одинаковыми. Мари толкает его в лифт. Восемьдесят девять этажей, она нажимает на стрелку «вверх». Пабло ничего не понимает, ему кажется, что все его подставили и в первую очередь она. Она его предала. Эта алогичная мысль остаётся в понимании действительности, и он с размаху бьёт Мари по лицу. Спирито удивлённо смотрит на него, она хочет что–то сказать, но не решается и целует его руку, двери лифта открываются, и у него не остаётся времени объяснять, а у неё нет желания слушать. Весь диалог сжимается до двух слов:
– Дальше?
– Дальше.
Они поднимаются по лестнице. Пабло пытается сосчитать этажи, но сбивается на сорок восьмом. Его не заботит цифра, он думает только о том, что нельзя отставать от Мариццы. Наконец они выходят на крышу. Он закрывает руками глаза от яркого света, Мари убирает его ладони, и Пабло видит карусели и клоунов.
– Это что?
– Парк. Аттракционов. Хочешь сахарную вату?
– За нами не гонятся.
– А мы уже и не убегаем.
– Так что со мной случилось?
– Ты правда хочешь знать?
– Представь себе.
– Ты набросился на Хавьера в разгар предвыборной кампании Серхио. Иннес подала в суд, и тебя признали невменяемым. Аффект, шизофрения...
– Ты же меня помнишь, да?
– Смутно. Дождь. Знаешь, это уже пятый ливень за день. Будто небу кто–то наступает на ногу и тут же смешит. А потом опять наступает...
– Так что с Хавьером?
– У меня ничего. Дождь...
– Ты таешь... смотри, у тебя уже нет пальцев...
– Дождь.
– Спирито, чтоб тебя, где выключается эта новая шутка?
– Дождь.
– Не исчезай!
– Дождь...
Она становится прозрачной и хрупкой. Пабло пытается её обнять, но от его прикосновения она разлетается на миллионы стеклянных осколков.
И он остаётся один...
Game over

Игра вторая

«Твоя история слишком похожа на историю твоей куклы: тебя так же «купили в магазине», так же не могли наиграться, также хвалили–кормили–одевали, тебе даже построили крошечный замок, точь-в-точь копия игрушечного. Твоя работа заключается в ничего не деланье и разглядывании журналов. Ровно в 8 часов 3 минуты ты потягиваешься, твои ноги ныряют в туфельки, волосы поправляются привычным движением, и ты начинаешь делать вид, что безумно торопишься уйти домой. Ты собираешь косметику, роняя канцелярские принадлежности, сбрасываешь всё в сумочку, после вытряхиваешь это же всё из сумочки в поисках ключа от машины, который неизменно теряется в миллионах блесков–помад–карандашей и запасных колготок. Ты притворно вздыхаешь, искусно имитируя разочарование, и идёшь домой пешком. По пути ты придумываешь причудливые облака, похожие на сказочных птиц и зверей, или на фасоны новых платьев. Тебе скучно...Хочешь, я развеселю тебя? Я нарисую тебе новую жизнь, хотя, нет, ты можешь испугаться. Я раскрашу твой мир. Новыми красками. Каково, принцесса? Поверь в мой талант художника – я умею рисовать, а уж по трафаретам я мастер. Давай!
Ты моя игрушка. Посмотри, это твоё новое платьице. И обязательно банты. Белые, красные, голубые и жёлтые. Я подарю тебе игрушечный сервиз, дочку и расчёску. Это будет весело, поверь мне. Я отведу тебя в садик, а потом заберу. Тебя никогда не поставят в угол, тебя все будут любить. Я даже могу построить тебе глупый замок из сахарного песка, если захочешь. Это будет интересная игра.
Или давай так: ты дочка охотника. В коротком клетчатом сарафане, с шоколадными локонами. Ты собираешь шкурки белок и енотов, потому что тебе с ними уютно и тепло. В этом странном лесу ты почти что одна. Рядом только я, в портрете заезжего маркиза, которому вздумалось поохотиться перед грозой. А тебе вздумалось поиграть. Со шкурками уже неинтересно, зато интересно с ним, правда? С его париком и лентами. Он был таким белым, будто его посыпали мукой...».
– Это мне? Ты написал? Не отнекивайся, я вижу, что ты: этот дикий почерк...
Он раздражённо поднимает голову и понимает, что за его спиной стоит Колуччи. Какого чёрта она делает в его номере? Но Мануэль не хочет в этом разбираться, его больше интересует дискуссия с Колуччи.
– А у тебя он дрессированный?
– Ты грубый и невоспитанный, сделай книксен.
– Ты выпила?
– Да, то есть, нет, совсем немного шампанского.
– И пузырьки ударили в голову? Или твои пузырьки дерутся с головой только под деревьями в день пятнадцатилетия?
Она закатывает глазки, придумывая, как бы побольнее его задеть. Но ничего не приходит в голову, и она следует стандартной схеме:
– Дурак и невежа. О чём это я... ах, вот. Эту муть точно написал ты, потому что только дикорастущие ацтеки такие грубые, наглые, противные, гадкие, мерзкие, отвратительные, не умеющие одеваться, злые, гнусные и не знают, что мука на голове у приличных людей называется перхотью, а есть ещё специальные шампуни...
Он пытается справиться с желанием ударить её и в результате её целует. Она резко отталкивает его. Её глаза широко распахнуты, она механически поправляет причёску. Оба молчат. Наконец, она приходит в себя.
– Ненавижу тебя!
– Я тебя тоже.
– Пабло мой любовник.
– А у меня есть Марицца.
– Я тебе искренне сочувствую.
– А ты передай Пабло мои соболезнования.
– Подлец!
– Дверь не заперта. Если ты очень хочешь хлопнуть ей с обратной стороны, я только «за».
– Спасибо. Так вежливо меня никогда не посылали.
– Всё когда–то бывает впервые.
– Я не страдаю зоофилией – перспектива любви с грязной мексиканской обезьяной меня ничуть не прельщает.
– Ты уверена?
– Более чем. Отпусти меня, иначе я закричу.
Он знает, что она не будет кричать: это читается в её глазах, в том, что она так и не поправила соскользнувшую бретельку, в нотках неуверенности её голоса. Но он отпускает её, чтобы потом догнать.
Через полчаса он стоит у её номера. На двери висит табличка: «мерзким ацтекам вход воспрещён!». Мануэль срывает её, решив оставить себе на память. Он представляет, как будет показывать её своему маленькому сыну, их с Мией сыну. Он стучится первый раз, второй, третий... что ж, вероятно, Пабло ушёл по делам, иначе ему бы обязательно открыли. Это к лучшему: в их отношениях с Ми третий – лишний. Немного помедлив, Мануэль начинает спектакль.
– Колуччи!
– Её нет. Здесь только её итальянские сапоги, которые не желают с тобой разговаривать!
– Пять балов за шутку. О, мне смешно, я ухохатываюсь. Смотри, я уже на полу.
Ручка опускается и мир являет восторженным зрителям Мию Колуччи в домашнем открытом платье и домашних металлических шпильках.
– Там тебе и место. Мне указать тебе на выход, мексиканское животное, или ты прикинешься, что умеешь читать?
– Что ты! Это только куклы Барби умеют читать, писать, считать, носить шпильки и короткие юбки! Куда уж нам – простым смертным!
– Говори, что тебе нужно, и проваливай.
– Мне нужно... огласить весь список?
– Идиот.
– Я?! И это сказала безмозглая кукла из Миаландии. Из твоих уст это комплимент.
– Придурок, ты пришёл, чтобы вылить на меня порцию мексиканских гадостей?
– Дура, зачем так орать? Пригласи меня лучше в номер.
– Только потом не жалуйся, что задыхаешься в аромате французских духов.
– Обещаю. Если я не задохнусь в твоей пещерной глупости.
– Это ты пещерный человек, настоящий монстр! Так что тебе нужно?
– Предложишь мне выпить?
– Чтобы ты, пьяный и счастливый, изнасиловал меня? Чтобы потом во всех красивых глянцевых журналах написали, что Мия Колуччи устраивает у себя в номере оргии? Чтобы эти противные папарацци засняли нас, и эти грязные фотографии увидел весь континент?.. тебе шампанского?
– Когда придёт Пабло?
Мия недовольно морщится: она не давала права менять тему.
– Утром. Если вернётся.
Она отводит взгляд, а Мануэль не успевает спрятать улыбку:
– Сахарный мальчик изменяет сахарной девочке?
Ми сжимает зубы, потому что французский маникюр своей безупречностью не позволяет сжать кулаки.
– Подонок! – шипит она, стараясь прожечь взглядом центр его клетчатой рубашки.
– Кукла, – флегматично отвечает он, подхватив с туалетного столика баночку с шариками румян, – а что это такое? Таблетки от истеричности или драже для увеличения массы головного мозга?
– Животное!
Колуччи резко вырывает из его рук баночку, теряет координацию, и шарики разлетаются по сторонам. «Как живые, – думает Ми, – как будто они всегда умели летать...». Мия закрывает глаза и представляет, как её румяна превращаются в сказочных и разноцветных птиц. Она чувствует руки Мануэля на талии, его губы у шеи, и ей кажется, что это ужасный позор, что если она сейчас откроет глаза, то обязательно сгорит от стыда.
– Ты... ты чем-то намазала волосы?
Всё. Сказка прервана по причине тотальной глупости принца по отношению к самой прекрасной в мире принцессе. Мия открывает глаза и разочарованно вздыхает.
– Идиот, это такой бальзам, конди... концине... кон–о–ци–нер...нет, нет так. Похоже, с тобой я совсем пьяная.
Мануэль проводит ладонью по шёлку волос.
– Послушай, Мия, мы... мы с Мариццей должны... неважно, что должны. Давай уедем, а? Мы можем уехать в ЮАР или в Египет. Или в Штаты. Хочешь? – ему кажется, что он не может сказать это себе, а не Мии.
– Я итак...
– Если мы останемся, я... так нельзя, понимаешь? Марицца... Нам нельзя остаться.
Колуччи хлопает ресницами, попеременно строит недовольную гримаску и улыбается.
– И что?
– Утром... нет, сейчас. Собери вещи.
– Ты с ума сошёл?
– Нет. Нет, мы никуда не поедем.
– Это почему? – она надувает губки мнимым разочарованием.
– Прячь чемоданы – я забыл закончить сказку.
Мия удивлённо вскидывает брови, он ловит её взгляд, и ей кажется, что в воздух кто–то выстелил конфетти. Всё становится пугающе ярким и неестественным, и даже его дежурный поцелуй в щёку кажется чужим и незнакомым, и... каким-то холодным. Мия проводит по щеке тыльной стороной ладони, чувствуя тепло и лёгкую дрожь пальцев. Мануэль растерянно улыбается, зачем-то протягивает ей руку, тут же убирает. Потолок превращается в спираль, из центра которой продолжают сыпаться кусочки разноцветной бумаги... и бантики, ленточки. Какая-то детская мелодия, звуковая партитура диснеевских мультиков заполняет номер, превращая предметы в рисованные картинки. Мия улыбается и открывает глаза. В своём отражении она видит несколько морщинок. «Так я скоро превращусь в злую фею. Фею?..»
– Ману, чёрт возьми, какую сказку?!
Но его уже нет. Ми разочарованно вздыхает и мнёт листок из ежедневника. Она представляет, что написала прощальную записку Пабло. Такую банальную: «я тебя невыразимо люблю, но давай останемся друзьями, не ищи меня, это бесполезно, просто думай, что я счастлива». Он наверняка бы оценил это произведение эпистолярного жанра циничной улыбкой и назвал её сукой. А она бы когда-нибудь вспомнила о нём. -\\
– Но нет, Мия, ничего этого не будет. Потому что роли разобраны, сценарий написан, а самовлюблённый режиссёр застрелен бездарной фанатичкой. Фанатичкой–истеричкой–католичкой... Спокойно, Ми, Катерина Медичи в твоём исполнении прекрасна, – ей хочется сжаться, уронить голову на колени, ощутить шёлковые пряди между пальцами... но она выпрямляет спину и поправляет светлые локоны. – Только бы хватило реквизита.


 
katya_shev@Дата: Понедельник, 18.04.2011, 01:23 | Сообщение # 6
We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Репутация: 6
Статус: Offline
Действие 3
Часть первая
Глава 1. Принцы и Короли.
Калейдоскоп: синий переходил в фиолетовый, фиолетовый в жёлтый, тот в оранжевый, который медленно превращался в тёмно–красный. Он поднял на неё глаза; Марицца скривилась.
– Мне здесь скучно, – неожиданно для себя капризно заявила она.
Он поморщился: никак не удавалось снова получить синий.
– Эй, мне скучно, – напомнила Мари.
Парень спрятал калейдоскоп в карман и нехотя проговорил:
– Обратись к клоунам, они тебя легко примут за свою. Или это я должен тебя развлекать?
– Ты.
– Спирито, мать твою!
– Соню Рэй...– машинально продолжает она, – эй, не трогай память моей мамы, ублюдок! Прости...
– Пойдём отсюда. Давай я расскажу тебе сказку. В одном далёком–далёком королевстве жил Белый Король. И всё у него было белым: и мантия была белой, и корона из пенопласта, и подушки на троне из взбитых сливок, и дворец был из сахара. Даже волосы у Белого Короля казались седыми, а в ресницах сверкали запутавшиеся колючие снежинки. И бороду из ваты он приклеил белым клеем ПВА...Только никому не говори, ладно? Он хочет, чтобы все вокруг считали, что у него настоящая белая борода, но я заметил полоску засохшего клея. Тссс...можешь мне верить. Так вот, слуги у Короля тоже были белыми, потому что он посыпал их мукой и кокосовой стружкой. И ел Король только белые сладости (знаешь, он очень любил сладости). А правил он очень долго: сто раз по сто лет. И ни разу в его Королевстве не было войны, потому что оно было скрыто от посторонних глаз Снежными Северными Горами.
В будни жители Королевства выращивали виноград, или финики, или абрикосы, а некоторые ухаживали за цветами, а кто не любил ни цветов, ни деревьев, сидел на крыше и играл на свирели, чтобы другим не было скучно. По выходным в городах устраивали ярмарки с леденцами и лентами, а Король раздавал детям пряники. Вот так хорошо жили в далёком–далёком Королевстве.
Но однажды горячий чёрный ветер принёс мёртвую птицу. Советники очень испугались, а мудрецы растолковали это как страшную болезнь Короля. Тогда лекари изготовили десять тысяч разных белых порошков – от десяти тысяч разных болезней. Но никто не заболел. Все обрадовались, а лекари даже обиделись и переделали порошки в сахарный песок. И только чёрный ветер никак не покидал замок, шатая ледяные подвески на люстрах и задувая вымазанные глазурью свечи...
Однажды ночью Короля связали, а на полу кто–то углем написал, что королевство захвачено. Раньше на Короля никто не нападал, поэтому у него не было ни рыцарей, ни дружины, потому. И когда рассвет осветил замок, Белый Король впервые увидел Чёрного Принца. Принц казался красивым и выдуманным, он был худым и бледным. И плащ у него был чёрным, и меч с чёрной рукояткой, а на костяшках у него была татуировка: «Злой и Чёрный». Принц долго прыгал от радости вокруг привязанного к трону Короля, примерял корону и пел матерные песни. А потом устал, загрустил, закурил и сел на пол напротив Короля.
– А ты знаешь, кем был твой отец? – спросил Принц. –Вот, не знаешь. Ты прямо родился таким: с приклеенной бородой и послушной свитой. А детство своё помнишь? Правильно, у королей не бывает детства, и ничего ты не помнишь. Ты и появился здесь только потому, что так захотела левая нога невезучего сказочника. И сразу – задницей на трон! И побелку по всему королевству...Скучный ты, Белый Король, вот и автор твой неудачник – кому интересно читать про такого положительного... тебя и героем–то не назовёшь... персонажа, что ли? Посыпал башку сахарной пудрой, сидишь на троне и радуешься... Я бы тоже так посыпал, но пудры у меня нет, трона у меня тоже нет, слуги мне ничего не принесут, и вообще жизнь моя не удалась. Скажи, вот тебе за меня обидно?
Белый Король зажмурился и выдавил:
– Ага.
– Конечно, обидно ему! А ты знаешь, что твой придурочный сказочник придумал не только тебя, дурака такого, не только пряники на ярмарке и дождь из кокосовой стружки, не только Снежные Северные Горы из самого чистого сахара, но и жаркий ветер Чёрных Пустынь Несчастий? Конечно, откуда тебе знать, сидишь тут, рафинад жрёшь, молоком запиваешь! А твой сказочник, между прочим, придумал и Пустыни Несчастий, и Чёрного Короля – видимо, собирался сюжетную линию прорабатывать и систему образов расширять... глядишь, и принцессу бы выдумал, такую капризную, модельной внешности, и принца...знаешь, из меня вышел бы прекрасный принц – я в меру самовлюблённый и глаза у меня голубые. Но твой сказочник забросил свою сказку. Вот сейчас, наверное, сидит как ты в кресле–качалке, отдыхает, чтоб его!
Вот так появилось моё племя. И отец мой – Чёрный Король – всю жизнь должен был придумывать другие племена, чтобы их убивать и грабить (мы, как–никак, зло, а в масштабах нашей сказки зло вселенское). И, знаешь, однажды стало ему так обидно... он даже есть перестал: всё говорил мне, что только нарисует на песке новых людей (а рисовал он отменно, каждому мордашку прорисовывал, домики, юрты, даже ручных волков изображал), как тут же надо затевать с ними войну, убивать их, потом новых придумывать....Хлопотно, да и жалко их: забавными иногда получались, добрыми. А раз было и так: сломался у нас телевизор и никак не чинится. А нам, сам понимаешь, скучно без хит–парадов всяких, политических обозрений... Вот папа и изобразил новому племени никогда не ломающийся телевизор – всё равно ведь мы его потом отвоюем. Ну, вот и получилось племя очень умное: они даже себе компьютеров навыдумывали, роботов, интернет между палатками провели – красота! Так мы их потом еле победили: наше племя на них по старинке, с дубинками, а они какой базукой али химическим оружием по нам как вдарят! Вот какие смышлёные были! Нам тогда пришлось им высший разум придумать и ждать, пока они с ним сражаются. Проиграли они; даже жалко их было... Все наши тогда очень расстроились.
Так вот, рассказал папа мне однажды, что за Северными Горами живёт глупый богатый король, и всё у него хорошо, и войн нет, и рисовать он не умеет, потому как без надобности, и не расстраивается он, а только сидит счастливый на троне и радуется. Вот я и решил завоевать твоё королевство. А так... Ты, конечно, и глупый, и бесполезный, и с придурью, и ногти замазкой красишь, но ничего личного у меня к тебе нет. А мой отец был чёрным, и я чёрный. Поэтому я должен тебя смертельно огорчить. Ты уж прости, но так получается.
Всё равно у нас с тобой нелепая сказка: ничему она не учит, добро в ней никого не побеждает, да и редактор её давно забраковал, и мыши её съели. А так хоть финал у нас какой–никакой будет. Ты только не обижайся: когда–нибудь тебя снова кто–то придумает – Белые Короли сейчас в цене – и будет у тебя твой сахарный замок, и дочка–красавица станет придумывать причудливые облака, похожие на сказочных птиц и зверей,и банты, и охотники... Только вот войну тебе объявит не сын Чёрного Короля, а какой–нибудь Рембо или Терминатор, ну, или Джордж Буш, или Бил Гейтс, или ещё какое сказочное чудовище. Ведь меня больше никто никогда не выдумает. Так что ты не переживай!
А я лучше останусь здесь. Поугнетаю твой народ пару–тройку столетий, а потом умру от диатеза: у тебя же тут всё сладкое. Я это сам себе придумал. Раз уж автор не захотел... А, может....

Глава 2. Противофаза.
– А, может, сказочник допишет свою сказку?
Он останавливается. Она выжидающе смотрит на него. Он растерянно улыбается:
– Сказка ведь почти окончена. И ровно на это «почти» он и забыл о ней.
Её глаза тёмно–коричневые, становятся чёрными, влажными и...сладкими. Как чёрный шоколад. Она вопросительно смотрит на него: «Ты оставишь мне немного боли?». Он чуть заметно улыбается: «Всё, что найдёшь, – твоё». Он наклоняется и целует её в шею; на коже остаётся влажный след. Ветер хочет приласкаться к ней, словно соревнуясь в нежности с любовником. Марицца улыбается и смотрит на него сквозь ресницы. Она опускается на подоконник, и теперь ветер целует её волосы. Он сжимает её кисти, и Мари подвигается ближе к краю. Она абсолютно доверяет ему, ей кажется, что только он знает, что дальше произойдёт. В сознанье остаются лишь наиболее значимые для неё детали: рубашка в крупную клетку, запах моря, кружево на шёлке. Он подхватывает её ноги, и ветер забирается под комбинацию. Резкое движенье – и опора исчезает. Он тоже исчезает. Остаётся только ветер. Он путается в ресницах, играет лёгким шёлком, кружится в волосах. Небо становится ослепительно–белым, свет кажется настолько ярким, что больно смотреть. А потом все краски глушит чёрный. Опять эта проклятая противофаза.

Глава 3
Esprit d Escalier**
И думали, это про них,
Не зная, что это про нас.
Flёur, «Люди, попавшие в шторм»
Услышав стук в дверь, Мия бежит открывать, потом к зеркалу, потом в ванну, потом судорожно пытается превратиться в королеву, и, наконец, отрывает. Она не знает, что сказать, и поэтому улыбается. Он изучает свои ботинки. Ей кажется, что он слишком бледный, и ещё у него неудачная стрижка. Пауза становится неловкой, и Ми выдавливает: «Привет». Он отвечает тем же, она просит его пройти: так разговаривать намного легче, так она чувствует себя защищенной.
– Ну, ты закончил свою сказку?
– Почти.
– Не хватило чернил?
– Да, разбилась чернильница.
Ему хочется взять её за руку и гулять с ней по парку; оба действия кажутся ему невозможными.
– И каков финал? Прекрасная принцесса заснула в хрустальной колыбели в ожидании поцелуя принца?
Она постоянно улыбается, как будто кто–то предупредил её. И каждые три секунды она ловит своё отражение в зеркале, чтобы убедиться в том, что улыбка достаточно тёплая.
– Нет, это же новая сказка – здесь всё иначе.
– Так что же случилось с принцессой?
– С которой? – он замечает её удивленный взгляд и поясняет, – в некоторых сказках не достаточно одной принцессы.
Мия пристально смотрит в его отражение, и ей отчего–то ей становится холодно.
– С той, о которой мы говорим, – неуверенно продолжает она.
– У той была постоянная депрессия, и она страдала бессонницей, и однажды она перепутала ангельскую пыль со снотворным. В галлюцинациях она видела прекрасного принца вместо сказочника, и много...
– ...перепутала?
– Перепутала – не перепутала – какая разница? Сказочник обещал издателю закончить сказку за неделю, а издатель поклялся хорошо заплатить.
– И сказочнику не жаль было расставаться с героями?
– Жаль. И себя, и героев, и денег. Поэтому перед тем, как сочинять новую сказку, он решил положиться на судьбу и подбросил кости.
– И что? Разве он проиграл?
– Он проиграл принцессу, но получил свободу.
– А если издатель обманул его?
– Хватит.
– И всё же?
– У тебя есть, что выпить?
– Там Пабло держит выпивку, – она указывает в угол комнаты и берёт его за руку. – Я вернусь.
– А, может, всё обойдётся? Как скажешь, Ми? Может, пошло оно всё к чёртовой матери ихватит ломать себя? Всё равно человек сам создаёт правила игры, которая зачастую присутствует только в его воображении. Так почему бы ни поменять умолчания? Хотя бы раз... Ми, мы ведь можем сбежать. Да куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
– Я скоро вернусь, – тихо повторяет она, исчезая за дверью.

Часть вторая
«Принцессы и Зло»
Глава 1
«Однажды злую фею не пустили на крестины очередной прекрасной принцессы. Фея рассердилась и наложила на принцессу своё самое страшное заклятье. Узнав об этом, король приказал запереть принцессу в самой высокой башне на самой высокой горе в королевстве. Там принцесса спокойно коротала время до тех пор, пока не стала прекрасной, и слух об её красоте не разнёсся по всему миру. Но король помнил о заклятии и ни за что не соглашался выпускать дочку из башни. Принцы хором пели серенады подеё окнами, но когда наступила зима, петь стало холодно, и принцы поодиночке разбрелись к не таким прекрасным, но зато более доступным дамам. Остался только один храбрый рыцарь, который разжёг костёр и замотал шею шарфом. Принцесса решила, что будетлюбить только его,и сбросила ему косу. Принц очень обрадовался и полез по косе на башню. По обледенелым выступам и скользким камням он карабкался очень долго – пока у принцессы случайно не оторвалась голова. Тогда принц сорвался и разбился насмерть. А злая фея просто пошутила: ведь злые феи тоже иногда любят посмеяться».

Она очнулась, когда в зеркале отразилась фарфоровая кукла, на стекле в ванной засверкали капли ледяной воды, а часы по секрету, шёпотом, рассказали о том, что совсем скоро придёт зима. Но об этом думать не хотелось. А хотелось о парке, сахарной вате и карете с большими белыми лошадями.
Одна маска, вторая, третья... Она останавливает выбор на самой привычной и самой послушной, потому что именно эта маска кажется ей самой красивой.
Мия заходит в комнату и ищет глазами Мануэля. Не отыскав его в поле зрения, она решает ориентироваться по звуку. Звук явно не против продуктивного сотрудничества, и поэтому немедленно обозначает своё присутствие нечленораздельным бормотаньем из–под стола. Тысячи придуманных наспех историй о феях, драконах и ФБР тут же обесцениваются, и интерес сменяется суетливым негодованием.
– Вот придурок! Ты там живой?
«Сейчас он ответит, что мёртвый, и твои мученья закончатся, принцесса».
– Правда? – нехотя отзывается ацтек, тщетно пытаясь придать непослушному телу позу, близкую к вертикальной.
– Ты считаешь меня лгуньей?! Ах ты, мерзкая обезьяна: лежит тут у меня в номере без сознанья и обзывается! – она ищет глазами стакан с водой, но его нигде нет. Чёрт, что же сегодня за день такой? День пропадающих вещей?
Несколько секунд Мия смотрит в окно, стараясь в сумерках разглядеть происходящее перед отелем, но Мануэль снова её отвлекает.
– Моя голова...
Колуччи недовольно поворачивается к нему и язвительно бросает:
– Очень приятно, детский алкоголизм!
– Я говорю, моя голова...
– Твоя–твоя, не волнуйся. Я принесу тебе какой–нибудь воды, – оттаивает принцесса.
– Это хорошо, – у него наконец–то, получается зафиксировать сидячее положенье.
– Тебе простую или минеральную? Если минеральную, то с газом или без? А простую газированную? Ой, а тут ещё есть из горных источников...
– Мия, чтоб тебя...– Мануэль попеременно закрывает руками уши илицо, решая, какая необходимость предпочтительней: не видеть Колуччи или не слышать Колуччи.
– Говорю же: пещерный человек! Чудовище, он даже не знает, чего хочет! – она подносит ему стакан воды и тут же останавливается, чувствуя мокрый ворс под ногами. Спустя секунду Ми замечает разбитую вазу, развороченный букет и его идиотскую улыбку. – Что это? – строго спрашивает она.
– Раз ромашка, два ромашка...а я четвёртую сорвал...
–Ты хочешь меня похоронить, или Мии Колуччи наконец–то поставили прижизненный памятник?
– Хочу...
– Ах ты похотливое животное!.. – автоматически реагирует Ми.
– В смысле, похоронить. Ну, раз уж памятника всё равно нету...
Мия недовольно хмурится, но тут же вспоминает о ранних морщинах. И почему–то о Пабло.
– Гениально! Поднимайся, скоро должен приехать Пабло, а он не должен тебя видеть.
– Почему?
– Подымайся! Кто тебя просил так напиваться? – она несколько раз пытается его поднять и столько же раз роняет его. Осознав, что это невозможно, Мия злится: её раздражает комическая абсурдность ситуации, её бесит то, что он напился, что время не поддаётся уговорам, а Пабло вот–вот должен прийти. В конце концов, её злит и пугает перспектива неотвратимого трагического финала. Нет, это не её пьеса, не её маска, не её декорации – да здесь всё не так, всё идеально жестоко и идиотично бессмысленно, и Мия уже подумывает пристрелить режиссёра.
– Ми?
Он смотрит на неё так, как на третьем курсе. Этот взгляд рыцаря со страниц немецкого романтизма её тоже раздражает (и одновременно устраивает). На её губах появляется и тут же исчезает мечтательная улыбка – Мия слышит шаги за дверью.
– Не успели? – неуверенно произносит она.
Ей кажется, что он знает что делать, и она с надеждой смотрит на него. Но Мануэль только лениво чешет затылок:
– Твой любовник приревнует?
– Это не смешно, – печально отзывается она; мгновенье бездействия, и Колуччи кажется, что она нашла идеальный выход, – прячься....прячься в шкаф! Быстро!
Мия ногами и руками заталкивает его в ворох своих платьев, стараясь не слушать его нелестные отзывы о своём пусть неожиданном, но по–своему гениальном решении.
– Там очень уютно, только постарайся ничего не помять, – добавляет она, закрывая дверцу.
Мия пропускает через лёгкие двойную порцию воздуха, пытаясь успокоиться и унять дрожь в пальцах.
«Всё будет хорошо, принцесса. И твои слёзы превратятся в бриллианты».

Глава 2
Он заходит в номер и вешает на спинку стула зонт–трость. Именно этот зонт почему–то кажется Мие наиболее реальным предметом всей обстановки. Пабло потирает замёрзшие ладони и вопросительно смотрит на неё.
– Ми, что происходит?
– Это я.
– Я вижу.
– Спала и не слышала, как ты пришёл – добавляет она, смешивая дрожащий голос с приторной улыбкой.
Пабло с интересом наблюдает за ней, попутно снимая лёгкий плащ. Тысячи капель ссыпаются на пол блестящим дождём. Мия обменивается с парнем удивлёнными взглядами, и Пабло продолжает:
– А что за грохот?
– Грохот как грохот, – пожимает плечами Ми. –Я упала с кровати. От неожиданности.
Он усмехается – наверняка его куколка придумала какую–то новую интересную игру. По крайней мере, её глупости приобрели свежее звучанье, и его это развлекает.
– Ты забавная сегодня. Всё сделала?
– Да, конечно, – поспешно отвечает она.
– А я нет. Внизу такое столпотворение – полиция, скорая помощь... не знаешь, в чём дело?
– Я же спала, – напоминает Ми.
– Точно, я не подумал. Так вот: я зашёл в их номер, но её...
– Мариццы? – уточняет она.
– Да, Мариццы. Так вот, Мариццы там нет.
Мия подходит к окну, но у неё снова не получается рассмотреть, что происходит внизу. Хотя она живо представляет картину: деловитый врач и молодые санитары с дрожащими руками, невозмутимый полицейский, который рассказывает зевакам о том, как на прошлой неделе девушка выбросилась из окна супермаркета и упала прямо в тележку; носилки, обмороки слабонервных и циничные улыбки атеистов. Белая бумажная кожа контрастирует с ярко–красными волосами...
– Зато я нашёл это, – вмешивается в ход её мыслей Пабло.
Мия поворачивается и видит в его руках книгу.
– Что это? –равнодушно спрашивает она. – Ты решил попробовать почитать что–то, кроме sms?
– Ежедневник убийцы, – отвечает Пабло, и Мия замечает, что у него горят глаза. –Мы можем отдать это в издательство и разбогатеть.
– Я очень рада. Купишь мне приличные туфли и дом на берегу океана, – отзывается она, суетливо покручивая колечки на пальцах.
– Я пролистал: тут много интересного. Знаешь, они считали, что империю Франко получил я. Ми, ты слышишь, я аргентинский бог! – Пабло выжидающе смотрит на неё, но ему явно мало одной собеседницы: такими известиями принято удивлять стайки весёлых девочек, а не флегматичную принцессу, которая застряла в роли бездушной Снежной Королевы.
– Слышу.
– Это просто фантастика! – не унимается он. – Я самый главный, мне все подчиняются! Слушай, надо и мне начинать писать мемуары – это же гениальная идея!«Я рефлекторно помассировал шрам за левым ухом, где мне вскрывали череп» – каково? Или так: «мы с Мией повышаем уровень социальной адаптации, устраняя непосвящённых»! Слушай, друзья мне в детстве говорили, что я вылитый Робин Шу***
– Да–да, ты поющий тигр. Так ты объяснялся с шефом? Тем, который не ты, а настоящий аргентинский бог?
Пабло суетливо листает страницы ежедневника, пытаясь хотя бы так выплеснуть энергию.
– Нет, Ми, ты не понимаешь: раз они решили, что шеф – это я, значит, и убить должны были не шефа, а...нас, – вкрадчиво добавляет он.
С минуту она смотрит на него, пытаясь осознать информацию, и выраженье её лица меняется с грустного на задумчивое. Пабло понимающе кивает головой, полагая, что повышенным уровнем интеллекта Колуччи никогда не отличалась.
– Ну да... – медленно произносит она, и тут же переключается на предыдущую тему. –Так ты говорил с ним? Когда мы вылетаем?
– Как только я закончу с Мариццей, – разочарованно отвечает Пабло: ему так хотелось удивить её, но вместо восторженных взглядов, фраз и жестов он получил сфабрикованное равнодушие.
– И что ты собираешься делать?
– Я собираюсь случайно сбить её, когда она...ну, к примеру, будет переходить дорогу в поисках нового магазина со своими чупа–чупсами.
– Кровь, грязь... как мерзко. Мануэль сделал это намного красивее. Фенциклидин, нет, лучше angel dust – так намного романтичнее...
– Я не ослышался? – оживляется Пабло.
– Ослышался, – отвечает она.
– Тогда всё в порядке.

Глава 3
Он перебирает номера телефонов девушек с похожими именами и одинаковыми лицами, пытаясь каким–нибудь экзотическим способом выбрать ту, с которой он проведёт ночь. Мия обнимает его за плечи. Пабло оборачивается.
– Скажи, а ты её совсем не любишь? – шёпотом спрашивает она.
– Кого? – он поправляет ей причёску и чувствует сладкий аромат духов. Мысль никуда сегодня не ехать и остаться с привычной красавицей выигрывает за счёт собственного удобства и лёгкой провокации со стороны принцессы.
– Мариццу, – отвечает Ми, целуя его в шею.
Пабло нежно и одновременно собственнически обнимает её, и через мгновенье Мия оказывается у него на коленях. В ответ она проводит мизинцем по его щеке, оставляя ногтем едва заметный след, и он замечает чёртики в её глазах. Лёгкое приятное напряженье разливается в венах, расплёскивая тепло по всему телу. Как виски?.. «Она опьяняет тебя? Да ладно, не путай». Пабло хочет что–то сказать, когда Мия касается своими губами его губ. Его воображенье рисует рыжеволосую бестию, её фантазия предусмотрительно выведена из строя. Слишком много нежности, слишком много воспоминаний, слишком сладкий поцелуй. Дыханье синхронно учащается, взгляды стараются не пересекаться, а сердцебиениеавтоматически меняет свой ритм с адажио на аллегро.
– Так что с ней?
– С кем? – переспрашивает Пабло, снимая с неё платье.
Мия выгибается, и ей кажется, что сейчас Мануэль устроит сцену ревности с рукоприкладством; она гонит эти дурацкие мысли, пытаясь сосредоточиться на процессе и на Пабло.
– С кем? С Мариццей, – стараясь вспомнить, к чему ведёт, продолжает диалог Ми.
– Значит, с Мариццей?У нас с ней разные интересы.
Руки Пабло скользят по холодному шёлку платья, пальцы путаются в крючках и застёжках.
– И ты бы смог? – лукаво произносит она, расстёгивая его ремень.
– Что «смог»?
– Правда, Пабло, ты бы смог переехать её на своей машине? – провоцирует она.
– Не знаю. Я бы закрыл глаза, надавил на газ... не знаю. Да какая разница? – его губы ласкают её кожу, и Мия подчиняется каждому его движенью.
И тут мозг выдаёт ошибку. Сбой мыслей и фраз, сбой желаний и действий, нечаянно нажатая кнопка «Reset»ведёт за собой выход из игры на последнем уровне.
– ...потому что я представляю себя на твоём месте и понимаю, что у меня бы ничего не вышло, что мне было бы настолько тяжело убить любимого человека, что ничего не получилось бы, и я бы лучше спрятала его от всех и...
Она останавливается и закрывает рот рукой. О, нет, Мия, ты не могла этого сделать... нельзя, нельзя, нельзя быть такой глупой! Она заставляет себя перевести взгляд на Пабло. Несколько секунд он молча смотрит на неё и, наконец, произносит:
– Где он?
– Ты о ком? – Мия старается говорить спокойно, но голос почему–то выходит весёлым.
Пабло застёгивает молнию и пересаживает Мию в кресло.
– О Мануэле. Где ты его спрятала?
– Я же сказала: я его это...убила.
– А я, дурак, поверил. Где он? Под кроватью, в шкафу... где там ещё прячут любовников?
– Пабло, пожалуйста...– почему–то ей очень хочется капризничать: бить ногами, махать руками, угрожать и громко кричать, только чтобы добиться своего, чтобы пьеса переписалась сама, потому что так нельзя, так слишком жестоко, она так не выдержит.
– Ми, мы неделю торчим в этом отеле, мы пока ничего не сделали, послезавтра у нас новый вылет. Почему теперь, когда у нас есть идеальное прикрытие, доверие шефа и возможность...Ну, ты же сама всё знаешь.
Он целует её в лоб, Мия закрывает глаза, но ничего не чувствует. По телу проходит нервная дрожь, и девушке становится невыносимо холодно.
– Ты же говорил, это чудовищная ошибка, они хотели убить нас, шефу ничто не угрожает!
И снова звучит как–то нелепо голос, и трясутся пальцы.
– Прекрати. Он пришлёт других людей, а нас уберёт за ненадобностью. Он спит? – тихо спрашивает Пабло.
– Да. Он пьян.
– Прекрасно.
Мия зажмуривается. Она слышит звон ключей, скрип дверцы, шаги, лязг перезаряжающегося затвора и глухой щелчок.
А дальше только тишина...
«Будь спокойна, принцесса. Тебе же обещали, что твои слёзы превратятся в бриллианты. Помнишь?»


 
katya_shev@Дата: Понедельник, 18.04.2011, 01:25 | Сообщение # 7
We love you!
Группа: v.I.p.
Сообщений: 516
Репутация: 6
Статус: Offline
Глава 4
...и чтоб ничего–ничего
еще не случилось.
Чтобы не надо было ни о чем забывать,
рук твоих не вычеркивать из памяти,
и пусть одно остается – окно в беззвездное небо...
Хулио Кортасар

Она медленно подошла к его телу. Аккуратно наклонилась, присела, поправила волосы. Почему–то ей казалось, что его чёрные, непривычно яркие глаза должны сами закрыться, хотя Колуччи знала, что это голливудские глупости, призванные беречь чувствительность придурковатой публики. Но сейчас Мия ощущала себя именно этой публикой: она сама себе рукоплескала, сама собой восхищалась, до ощутимых уколов зависти обожала себя, она была потрясающим режиссёром, сумасшедшим сценаристом и, конечно же, гениальной актрисой. На секунду ей показалось, что Мануэль что–то хочет ей сказать. Мия смахнула ресницами осыпающуюся панику. Зажмурилась, осторожно коснулась его век, но так и не смогла заставить себя закрыть их. Погладила его волосы. Жёсткие... наверняка, дешёвый шампунь.
– Тебе нравится его голова? Мы можем взять её с собой.
Голос Пабло ударил в спину. Чёртово открытое платье. Мия вопросительно посмотрела на Бустаманте, тот ответил чужой циничной улыбкой, взятой взаймы у злодеев её голливудского фильма. Последний штрих, и мы заберём этот «Оскар»? Необходимость доиграть эту трагическую сцену давила своей неотвратимостью. Мия заставила себя перевести взгляд на Ману. Показалось, что выражение его лица поменялось: ещё чуть–чуть, и он схватит её за плечи и будет трясти, выкрикивая тривиальное: «ты мне изменила!».
Боль сконцентрировалась в кончиках пальцев. Тонкие красные линии крика – визуальный обман взамен акустической реализации. Беззвучие. Миллионы шприцев в горле, иглы под ногтями... Её боль упала на воображаемый чистый песок узкими алыми ленточками.
– Мия, Мия, что с тобой? Пошли, нам пора. Мы опоздаем на самолёт, слышишь?
Пабло с трудом отрывал её руки от запястий Мануэля, пытаясь силком оттащить Колуччи на условно безопасное расстояние. Последняя сцена её гениального фильма нуждалась в звуковой партитуре: Мия кричала беззвучно, как кричат люди во сне. Она цеплялась за него, за его вещи, за воздух, который хранил память его дыхания. Но даже в этом безумии Колуччи понимала всю гениальность своей игры. И где–то там, за спиной оттаскивающего её Паблито, рукоплескали восторженные зрители. Где–то там был красный занавес, обезумевший симфонический оркестр, ковровая дорожка и «Оскар». Она доиграет сцену, остановит слёзы на самом красивом кадре. Её поклон будет самым грациозным,и волна благоговейного шёпота накроет зал и судей. Оглушающие аплодисменты заглушат её имя и её боль. И тогда она скажет: «Спасибо моему папе. Франко Колуччи».
– Спасибо Франко...
– Мия... я не Франко, я Пабло. Узнаёшь? Мы ещё вместе учились в колледже...
– Она не понимает, – вмешался доктор, – она ничего не понимает. Навязчивые состояния не так часто переходят в шизофрению. Похоже, в данном случае мы имеем дело с этим явлением.
– Да, я очень рада, я просто счастлива! Я всех вас люблю! Спасибо...Шампанского!

Глава 5
«Какого, к чёрту, шампанского?!!»
Он закрывает окно, и холодные тугие капли, ударившись о стекло, оседают на гладкой прозрачной поверхности и разочарованно сползают вниз. Пабло наблюдает за следом одной из них, пытаясь угадать её траекторию; у него почти получается, когда струйка неожиданно поворачивает влево, обогнув его логику и большую каплю, ещё не успевшую растечься. Опять не повезло. Потому что здесь у него никогда ничего не получается так, как хочется, так, как нужно. Его цели – вывернутые наизнанку желанья, его жизнь –детская загадка, где ответ ему известен, но он забыл это слово, ключ к разгадке. Он облекает тысячи мыслей в понятие «неудачник» и думает о стакане с пивом, горсти таблеток циклодола и новом рае. Сколько он их видел? Пабло не считал. Но одного рая ему всегда было мало.
Гроза билась в лихорадке, набрасываясь на прохожих жёлтым сухим кашлем ветра, швыряя в окна чёрные удары грома, стреляя белыми молниями. Ему не нравилась гроза: пошло, банально и сотни раз идиотски описано классиками бульварной литературы. Воспоминания скапливались, разрастались и душили его изнутри желанием всё переделать, переиграть, забыть, в конце концов. Он бы смог, честное слово, смог, ведь на самом деле это легко. Но вечно что–то мешает, кто–то постоянно кладёт ладонь на страницу с правильными ответами, закрывая это слово...то самое, которое он никак не может вспомнить. Чёрт, кто придумал эти проклятые грозы?
– Да ладно тебе. Просто на небе что–то сломалось. Скоро починят, станет тихо и спокойно.
Она кажется очень стройной, даже худенькой, у неё лёгкая розовая улыбка и, когда она говорит, звенят колокольчики. Она садится на стул, подобрав под себя голые ноги. Проходит несколько минут, прежде чем Пабло понимает, что должен удивиться.
– Ми? Ты здесь?
Колуччи недовольно поправляет волосы и театрально закатывает глаза, заставляя его почувствовать себя назойливой прессой в жизни суперзвезды.
– Паблито, ну, как так можно? Второй раз ты задаёшь мне этот идиотский вопрос, надеясь получить вежливый ответ! Ну, что я могу тебе сказать? «Нет, меня здесь нет, я лишь запретный плод твоего дурацкого воображенья» – это ты хотел от меня услышать?
Он пытается сосредоточиться на событиях, убрать из текста описания и вникнуть в сюжет, но не хватает нескольких глав: кто–то вырвал листы, специально, чтобы он ничего не понял, чтобы сам всё придумал.
– Тебя выпустили из клиники... – неуверенно произносит Пабло. – Да, ты ведь прошла курс лечения. А в регистратуре ты узнала мой адрес.
Мия неловким движеньем сбрасывает пустой стакан. По пути к полу стакан рассыпается, и её окутывает облако блестящей пыли, а в волосах появляются и путаются разноцветные бабочки: розовые, жёлтые, голубые, белые...Колуччи удивлённо поднимает брови, и одно из этих хрупких созданий садится на её мизинец. Пабло не верит в это, потому что это слишком красиво, это очередной рай. Мия садится на колени перед кроватью и кладёт голову на его подушку. Её губы касаются его шеи, и ему кажется, что он видит уголки её крыльев. Таких тонких, почти прозрачных, как всегда подобранных в тон платью.
– Тебе правда нравится? – улыбается она. –Не обманывай себя так бездарно: ты настолько зашифровался, что найти место твоего жительства для большинства представителей человечества является сверхзадачей. Ты нервничаешь? Успокойся, просто на небе потерялся электрик.
Пабло хочет понять, откуда у неё такой голос. Нет, всё–таки у неё колокольчик в лёгких. И ещё от неё пахнет корицей. Парень вспоминает, что должен продолжить беседу, пока его дама не заскучала и не раскапризничалась.
– Потерялся?
Ми обиженно смотрит на него. Она кажется такой беззащитной: будто хочет что–то сказать, но тут же изменяет своё решенье. Наконец, она набирается смелости и скороговоркой произносит:
– Ну, ладно, я солгала: с нами иногда такое бывает – так хочется кого–нибудь обмануть, предать, замучить... А электрик спит. Пьяный, – мечтательно улыбается она. – Вот и вышла поломка, началась незапланированная гроза и твоя истерика.
– Моя?
– Право, Пабло, да ты давно никому не нужен! Ты ещё себе гроб купи, чтобы спать в нём: на случай, если аргентинский бог заглянет ночью в твою обитель для свершения своей страшной мести всем неверным. Тоже мне граф Дракула! О тебе давно забыли: ты списанный агент и опасности никакой не представляешь. Разве что выпьешь ещё таблетку и начнёшь в слезах рассказывать своему отраженью, как убил бывшего однокурсника, отправил напарницу в психушку и по работе перестрелял столько людей, сколько бы поместилось на острове Токе–лау. Не льсти себе, ты далеко не столь страшен и ужасен, как тебе кажется.
– Ты стала жестокой.
– Да ладно тебе. Или ты бы предпочёл, чтобы на моём месте была Марицца? Не скучай!
Она начинает растворяться с улыбки, потом таят кончики пальцев, и кожа становится прозрачной. И вдруг звучит щелчок, и Мия исчезает, а десятки бабочек резко взлетают и касаются век своими тонкими разноцветными крылышками. И веки тяжелеют. Бабочки оседают на его постели вместе с каплями дождя. Розовый, жёлтый, голубой, белый...
– Знаешь, это был мой самый красивый рай...
– А я буду держать тебя и не дам подняться в рай. Верь мне; я по–настоящему тебя люблю.****

Глава 6
Иногда самый веский довод в интеллектуальном споре – сказать: “Fuck you!”
Эбби Хоффман
Отыди, дьявол! У меня дьяволица!
Ежи Лец, Непричёсанные мысли

– ...у тебя есть конкретные предложенья?
– Скорее, ненавязчивые пожеланья и, представь себе, в основном в твой адрес.
– Пожелания в адрес? Звучит неоднозначно, – язвит он, и она срывается.
– На первом месте пожеланье поднять свою задницу и перенести мозг из вышеозначенной части в черепную коробку!!
– Очень заманчиво.
– Бля, Пабло, тебе что, отбили последние остатки интеллекта? Или, может, ты думаешь, что я испытываю феерический оргазм от пребывания в этой чёртовой психушке?!
Она швыряет в него брошюру с лучистой девушкой и надписью «Мир прекрасен» на обложке. Пабло ловит книжечку и бросает её обратно, попутно представляя, как разобьётся голова фарфоровой куколки. Но законы физики заодно с реакцией Колуччи и против желаний Бустаманте: Мия успевает поймать брошюру, замахнуться в него и тут же передумать продолжать эту бумажную войну. Сжимая под столом кулаки и сжигая её взглядом, он продолжает:
– Ну, во–первых, это клиника одна из лучших ...
–...забейся: мне виднее, – обрывает принцесса.
– А во–вторых, я же тебе говорил: я заметаю следы.
– Хвостом? – ехидно уточняет она.
– Колуччи, неужели я настолько похож на человека, который готов лопнуть от счастья, что ты решила спасти меня от неминуемой гибели порцией живительного цинизма?!
– Мне сказать тебе, на кого ты похож? – предлагает Ми, просверливая взглядом дырочки в его зрачках.
– Нет, спасибо. Обойдусь, – Пабло кажется, что вот–вот от него пойдёт дым, и он чувствует себя закипающим чайником из диснеевского мультика.
– Если ты не вытащишь меня в течение недели, я приму свои меры, – мягко угрожает она.
– Только не это! – падает на колени Пабло. – Я, конечно, ждал апокалипсиса, но не так скоро.
– Ничего страшного. Зато ты будешь в числе тех немногих, которым повезло увидеть Царя Зла собственными глазами. Автограф взять не забудь, – не обращая внимания на его паясничество, парирует принцесса.
– Ми, я не шучу. За мной все следят. Я бедный маленький мальчик, – продолжает придуриваться Бустаманте, по–обезьяньи взбираясь на стул.
– Слушай, а у тебя мания преследованья, – понимающе отзывается Ми, играя искреннее беспокойство. –Что если мы поменяемся местами, и ты ляжешь в психушку, а я начну – как ты там выразился – заметать следы?
– Я и не знал, что ты такая трахнутая сука, – «чёрт бы тебя побрал, Колуччи, ты испортила весь мой спектакль».
– Придумай другой эпитет: этот отдаёт клубничными презервативами и обкуренными подростками.
– Тебе вкололи коровье бешенство, любовь моя? – в свою очередь осведомляется Бустаманте, отражая её иронию.
– Ну, во–первых, я не любовь, во–вторых, как ты бы уже, наверное, успел догадаться, будь у тебя головной мозг, я не твоя. А в–третьих, дорогой, помнишь, ты обещал меня вытащить, как только представится возможность? Так вот, за эти три недели преставилось столько возможностей, что ты можешь открывать фирменное кладбище.
Пальцы Мии танцуют тарантеллу на столешнице, отчего напряжение становится физически ощутимым и начинает торжествующе давить на дискутирующих.
– Мне ещё раз объяснить для особо дефективных?! – взрывается Пабло, мечтая застрелить её, потом закопать, потом воскресить, чтобы придушить.
– Хочешь поговорить с собой? Мне выйти?– как ребёнку, улыбается ему Миита.
– Нет, Ми, так нельзя. Просто... – он подбирает цензурные слова, но в голове слишком прочно засело: «просто ты сука и портишь мне жизнь с того самого проклятого дня, когда Мора и Франко посчитали, что неплохо бы нам подружиться».
– Просто ты решил, что я на самом деле свихнулась, так? – в очередной раз язвит Ми.
– Ну, не то, чтобы...в общем, да, – добавляет он, и его лицо расплывается в улыбке чеширского кота.
– Угостишь сигареткой? – неожиданно успокаивается Колуччи.
Пабло достаёт из кармана пачку и протягивает ей:
– Держи. Можешь спрятать пару штук в лифчик.
– И не только, – кривляется она. – Нет, Пабло, неужели я настолько хорошая актриса?
– Я думал, ты его любишь. И ещё ты что–то там кричала про Франко – я решил, что...что...– отчаянно косит под дурочку Паблито.
– Что у меня поехала крыша и неплохо бы отправить меня в психушку, прихватив наш гонорар? – расставляет точки над «i» Мия.
– Да причём тут это?!
Она жестом останавливает его, затягивается, выдыхает облако дыма и спокойно продолжает:
– Ладно, прости. Что там, в мире происходит?
– В смысле?
– Кто у нас президент, как здоровье бога?
– Революции не было, бог выздоравливает – последнее время у него было что–то с желудком. Кстати, mon amour, я нас выкупил.
– И меня? – практично осведомляется Ми.
– Ты же в клинике, значит, неопасна, – скалится Пабло.
– Вот скряга, – обижается Колуччи, сосредоточенно вдавливая окурок в лоб девушки с брошюры. – Сдохни, сука, – приговаривает она, пока на лбу несчастной ни образовывается круглое отверстие. – Смотри, красавчик, я её убила. Никогда не любила эту гадину. «Мир прекрасен», конечно же! А с дыркой в голове он, наверное, ещё прекраснее! – кривляется Миита, мечтая, чтобы на месте ни в чём неповинной барышни оказался Бустаманте.
– Да ладно тебе. Уедем куда–нибудь, купим домик на берегу океана...
– Эй, это моя мечта!
Пабло задумчиво чешет затылок, Мия с любопытством смотрит на него. Парень зачем–то проверяет карманы, в руки попадается клочок бумаги с линеечку. Содержание надписи ещё неожиданнее факта находки: «девушка, вам бы только гороскопы составлять!».
– Ми, тебе бы только гороскопы составлять, – неуверенно произносит он.
Несколько секунд Колуччи удивлённо смотрит на него и, наконец, озвучивает самую приличную из появившихся мыслей:
– Ну да. Вопрос: «а что курил режиссёр» актуален как никогда. Судя по всему, режиссёр Паблито курил содержимое детских подгузников.
Пабло по–стариковски качает головой и отправляет записку в карман.
– Ладно, поигрались и хватит. Поехали.
– В смысле?
– В смысле, сдвинулись с места с целью поменять окружающую обстановку, – с выраженьем «специально для блондинок» поясняет Пабло.
– Ты же следы заметаешь, – напоминает принцесса.
– А мы по паспортам.
– Поддельным? Чтобы нас сразу запалили? – усмехается Ми.
– Почему по поддельным? По собственным. У меня сохранились.
Её пульс начинает подпрыгивать к горлу.
– Ты шутишь?
– Пробьёмся, – отвечает он. – Собирай вещи.
– Ну ты и придурок, – произносит Мия, и комнату заполоняет истеричный смех.

Глава 7
– У нас глобальное потепленье?
– Издеваешься? – нехотя отзывается он.
– Я три недели провела в четырёх стенах, мальчик мой.
– Правда? А я думал, что психов выводят на прогулку.
– Ключевое слово «психов». Ты бы хотел гулять с шизофрениками и слабоумными?
– Ну, я же как–то терплю тебя.
– Какой неожиданный поворот! – иронизирует Ми, пытаясь справиться с желаньем придушить Бустаманте здесь и сейчас.
– Тебе плохо? Хотите таблеток? Их есть у меня, – усмехается блондин, демонстративно сворачивая шею вслед каждой особи женского пола.
– Нет, я, конечно, всегда знала, что ты придурок, но всё же надеялась, что всё не настолько запущено! – сокрушается Мия. – Какие таблетки? Нас не выпустят из страны!
– Спокойно, крошка, папа обо всём подумал, – небрежно бросает Пабло.
– Мне уже страшно, – автоматически отражает Колуччи.
– Не перебивай тех, кто умнее и сильнее тебя. Ты же больная, циклодол – твоё лекарство. Разрешенье из клиники со мной. Так что будь добра, притворись полной идиоткой, когда мы будем проходить таможню. Благо это не потребует от тебя особых усилий.
– Как говорила эта крашеная идиотка Соль, весь мир против меня и моего интеллекта!
– И она была права, любовь моя!

Глава 8
Если бы Мию попросили решить какую–нибудь проблему вселенских масштабов, она занялась бы вопросом времени и пространства, потому что с недавних пор первое место среди её раздражителей вполне предсказуемо заняли самолёты: эти огромные страшные железки–чудовища внушали блондинке первобытный ужас и панический страх. Вот если бы можно было по щелчку пальцев оказаться в другом месте... щелчку? Проклятье, ты же запретила себе вспоминать об этом.
– Надо было нам нанять вертолёт, – в который раз жалуется она Пабло.
– Только не говори, что ты боишься.
– Я не боюсь, – оправдывается она, – просто выходя из этой громадины, я себя чувствую выкидышем.
– В таком случае тебе надо запретить не только самолёты, но и все виды транспорта, кроме самоката, – язвит он.
– Смеяться уже можно? – недовольно спрашивает Колуччи.
– Не беспокойся, принцесса. Я с тобой. А значит, тебя ничто не испугает, – играет в супермена Бустаманте, обнимая её за талию.
– То есть рядом с тобой я могу не бояться даже тебя? – парирует Ми, не особенно стремясь вырваться из его – таких привычных – объятий. – Вот видишь, – вздыхает она, присаживаясь в кресло, – всё в мире против меня.
Пабло подмигивает ей:
– Всё будет хорошо. По крайне мере, у нас точно.
Она мимоходом пишет что–то на клочке бумаги и загадочно улыбается ему. Пабло чертовски хочется узнать, что же там, в её узорном сладком почерке, но Мия предусмотрительно прячет записку в декольте: это уже другая игра. Она кладёт голову ему на плечо и закрывает глаза. Пабло улыбается про себя, чувствуя щекой шёлк волос. И ненависть внутри начинает таять, как мороженое или леденец на солнце. Кто–то отпускает крючок, и ему становится легко и радостно. «Потому что кто–то всё–таки застрелил старичка с камнями и тележкой. Или он сам умер. Или ещё какая–нибудь чушь, но это уже неважно».
Дальше – лёгкие наброски разочарования в нелепой попытке вырваться из сфабрикованного одиночества. Пусть элементарный анализ говорил об иррациональности её поведения по отношению к жизни, но, во всяком случае, это было красиво, а остальное Колуччи по определению не волновало.

Эпилог
Если бы это было так, это бы еще ничего, а
если бы ничего, оно бы так и было, но так как это
не так, так оно и не этак! Такова логика вещей!
Льюис Кэрролл, «Алиса в Стране Чудес»,
теория Траляля об элементах математической логики
Она стоит на балконе, и от неё веет лаской и безмятежностью. В полупрозрачном платье она выглядит такой тонкой, что почти растворяется в вечерних сумерках, сливается с тёмно–синим фоном позднего вечера, тает на губах и вечно куда–то исчезает.
– Ми, ну где ты? – в очередной раз обиженно произносит Пабло, теряя её в кружевных занавесках.
– Глупенький! – дразнит она. – Да здесь же я, здесь!
У него почти получается поймать её, когда она снова успевает ускользнуть. Какая–то сегодня красивая она, нежная. Как будто знала...Он набирает в лёгкие побольше воздуха и на одном дыхании выговаривает:
– Ми, а давай поженимся?
Она замирает, и улыбка исчезает с её лица, перемещаясь в глаза, отчего их цвет становится ярче и теплее.
– Молодец, хорошо пошутил.
– Я серьёзно: мне хочется жену, – стараясь не смотреть на неё, отзывается он.
– Какое у тебя экзотическое желанье! – смеётся она.
– Так ты как, «за»?
Мия отражает его вопросительный взгляд и тут же начинает щебетать:
– Ну, понимаешь, я за то, чтобы ты купил мне шикарное платье цвета слоновой кости, бриллиантовую диадему, туфельки, инкрустированные... – она замечает, что Пабло не слушает её, и оперативно сворачивает свой монолог, – в общем, ты понял ход моей мысли.
– И? – по инерции продолжает он.
– И я против того, чтобы стоять на кухне босой и беременной, – завершает она.
– У тебя это не получится! – улыбается он, проверяя карманы джинсов.
– Вот видишь – всё против нас, – вздыхает Ми, примеряя комично–грустную маску.
– А я тебя уже кольцо купил... – невзначай замечает Пабло.
Мия тут же преображается: глазки начинают гореть, улыбки с космической скоростью переливаются всеми оттенками эмоций, реснички кукольно хлопают.
– Колечко? Ты купил мне обручальное колечко? – визжит от восторга она. – Что же ты молчал!
– Ну... – мнётся он.
– Покажи! – требует куколка.
– Нет, – провоцирует Бустаманте.
– Ну, пожалуйста, Пабло, пожалуйста! – уговаривает Ми, представляя, на какой пальчик примерит заветную игрушку.
– Нет, – с выраженьем лица «а я здесь вообще не при чём» повторяет парень.
– Вот изверг, – обижается она, толкая его в грудь кулачком. – Оно хоть красивое?
– Тебе понравится, – улыбается Пабло.
– Звучит как оскорбленье, – иронизирует она, и её взгляд оценивающе скользит по его джинсам, задерживаясь пониже ремня. – В кармане, да?
– Да, – признаётся Бустаманте, уверенный в неприкосновенности своих карманов.
– Ну, покажи! – подпрыгивает Ми, на ходу планируя цепочку своих действий в случае отказа.
– Только при одном условии.
– Я вся в твоём распоряжении, – выдыхает нетерпение принцесса.
– Ты объяснишь мне, где это всё происходило.
– Ну, учитывая то, что я красивая дурочка, а ты главное зло местного масштаба... – кокетничает Колуччи.
– Скажи хотя бы, с кем? – сдаётся он.
– Со мной. Ведь я выдумала эту игру и её правила, – улыбаясь, отвечает она.
– А я? – беспокойно спрашивает Пабло.
– И тебя тоже, – терпеливо, как учительница начальных классов, объясняет Мия. –Вы все здесь персонажи. В основном вы основаны на моих воспоминаниях, часть взята из нереализованных амбиций, ещё часть из моего представления о будущем.
– Будущем? А что будет дальше?
Она облизывает губы и, от скуки примеряя образ соблазнительницы, достаёт из декольте записку и вкладывает её в его ладонь. Парень разворачивает смятый листок и видит два слова: «game over».
– И новая игра, – ненавязчиво, как говорят о чём–то само собой разумеющемся, добавляет Ми.
– С новой графикой и новыми персонажами? – осведомляется Пабло.
– А ты как думаешь? – подмигивает принцесса.
– Я думаю, что это очередной рай, – резонно предполагает он.
Она вытаскивает из его джинсов бархатную коробочку и ласково отвечает:
– Глупенький. Ты снова всё перепутал...

* Они такие нежные, такие жёсткие
Рисовали жесты
И красное, на моих губах...
«Амели сказала мне» (франц.)
**Эффект лестницы (франц.) – человек находит правильный ответ/ идеальное решенье, но уже поздно.

***Робин Шу, «Mortal combat».
**** Джоли, «И навсегда», П. Энтони,


 
Форум » Разделы для v.I.p. .::. 50 messages on forum » Fan-fiction .::. Фан-фики » Пока боги спят (by Лея)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:

Copyright MyCorp © 2024
Сайт управляется системой uCoz