В этот понедельник Лаура Ареги просыпается с твёрдым намерением начать свою жизнь заново. Она тщательно перебирает тетрадки по 48 листов и листы формата А4. Запихивает их в многофункциональную папку, надевает выглаженную с вечера форму и уверенным шагом направляется в класс.
В коридоре после первого же поворота она встречает Пабло Бустаманте и её уверенность падает на пол, разбиваясь на тысячу мелких осколков.
Пабло целуется с Лолой.
Лаура вгоняет ногти в ладони, клятвенно обещая себе узнать во сколько ей обойдутся услуги буэнос-айрского киллера, и следует к автомату с Пепси-колой.
Школьный звонок загоняет Лауру в класс, где первое, что она делает – это с силой впечатывается в широкую грудь выросшего на её пути ученика. Ей не нужно поднимать голову – чувства Лауры обострены в этот день до предела и она прямо-таки с сенсорной чувствительностью улавливает исходящий от рубашки ученика запах… Чёрт, он так и не изменил марку парфюма!
- Франциско, - Лаура сознаёт, что лепечет полный бред, но остановиться всё равно не может, - Отпусти меня, пожалуйста…
Красиво изогнутые брови Бланко взлетают вверх:
- Я, собственно, тебя и не держал, - цедит он, едва на неё глядя.
Но как только Лаура делает шаг вперёд, его руки уверенно обхватывают её тело, припечатывая к парте:
- А вот теперь держу, - сообщает парень, - Валяй. Попробуй вырваться…
Девушка, закусив губу, сдерживает подступающие к глазам слёзы. Мимо неё, словно ни в чём не бывало, снуют оживлённые одноклассники. Учителя ещё нет.
- Фран, я прошу тебя… - Лаура беспомощно упирается в него руками, пытаясь подавить иррациональный страх, - Ну, отпусти…
- Бланко, тебе уши на вчерашнем концерте заложило?
Класс как-то незаметно притихает и сквозь толпу к ним пробирается Пабло.
- Отпусти, - четко, буквально по слогам проговаривает он.
Сердце Лауры делает совершенно невероятный с анатомической точки зрения кульбит, оседая где-то в пятках. При виде Пабло образ Франциско явно тускнеет.
Бустаманте щуриться и класс замирает совсем, погружаясь почти в аномальную тишину.
- Отпусти, - повторяет Пабло, но Фран лишь нагло усмехается в ответ:
- А то что?
- А то, - Пабло коротко поворачивается и бьёт Франа кулаком в челюсть.
- Сука!
Франциско отлетает к доске, но моментально вскакивает и даёт сдачи.
Лаура в ужасе наблюдает за их дракой, моля Бога о скорейшем приходе учителя.
Но вместо фальцета Хильды с порога раздаётся чуть хриплый голос Андраде:
- Бустаманте, в героя поиграть захотелось?
Рука Пабло безвольно опадает вдоль тела. Такое впечатление, будто на этот голос завязана кнопка о снижении агрессии.
- Ай-ай-ай, - Марисса спокойно идёт через класс, и студенты расступаются перед ней, как море перед еврейскими беженцами.
Франциско, так и не воспользовавшись полученным преимуществом, подаётся назад. Рука Мариссы ласково вытирает струящуюся по его подбородку кровь. На Пабло она даже не смотрит.
- Что тут происходит? – хищная фигура Хильды возникает в дверном проёме.
- Всё хорошо, - Колуччи не отрываясь, смотрит за тем, как Андраде утягивает Франа за соседнюю с собой парту, - У нас всё хорошо сеньорита Акоста…

THEY

Глава V: «Вендетта»

Она даже не поняла, как это всё завертелось. Будто в дешёвом романе, прочитанном наспех во время еды. Так и хотелось подобрать упавшие крошки, склеить страницы, вытереть липкие пятна лимонада на размытом типографском шрифте. А впрочем, картина всё равно получилась бы неприглядная. Как ни крути.

Утро:
Лаура просыпается и идёт на учёбу. В коридоре встречает Пабло.
- Здравствуй, зайка /вежливый чмок/. Ты закончила?..
Она кивает и протягивает ему папку с готовой домашней работой.
Мимо проходит Марисса, и Лаура чувствует, как напрягаются мускулы Бустаманте под слоем снежно-белой рубашки. И она прижимается к нему ещё крепче.

Обед:
- Ты ещё долго? – Лухан трясёт её за плечо, и Лаура отрывается от конспектов. Что-то отвечает: невнятно и невпопад. Краем глаза следит за фигурой школьного супермена в дверях.
Лухан отслеживает взгляд:
- Слушай, а это правда?..
- Нет, - она сбрасывает дружескую руку с плеча, - Всё враньё. Отвали, пожалуйста.
Лухан обижается и уходит. Иногда на её месте могли быть Белен, Фернанда или Соль.

Вечер:
Они сидят в полутёмной гостиной, переговариваясь почти неразличимым шёпотом. Где-то поодаль тлеют лампы, спешат на свидания другие ученики. Но эта комната – кокон. Изолированный мир. Вторая вселенная – печали и грусти, радости и тоски, болезненных недомолвок и слишком откровенных стихов.
Пальцы Пабло перебирают струны гитары, его голос мурлыкает мелодию, которая известна всем и каждому.
(Историю, известную всем и каждому):

Yesterday all my troubles seemed so far away.
Now it look as though they're here to stay,
Oh, I believe in yesterday.

Suddenly, I'm not half the man I used to be.
There's a shadow hanging over me,
Oh, yesterday, came suddenly.

Why she had to go, I don't know, she wouldn't say.
I said something wrong, now I long for yesterday…

Своих песен он ей никогда не пел.

Вот такая она – её жизнь. Из пёстрых фантиков и непогашённых окурков. Из электрических проводов и ламп вторичного света. Из растоптанного, вычеркнутого слова «Лю…», и ясного чёткого «Ненавижу!».
«Ненавижу!» - бэк-вокал от Франциско и Лолы. Особенно от Лолы. Но пока Лаура не знает об этом.

«Когда-то принцесса ошиблась. Она нарисовала в классиках лишнюю клетку. А потом лишнюю деталь на большом полотне из мозаики.
Опустилось солнце; и с наступившей ночью в королевском дворе появилась долговязая фигура гувернантки. С тонких губ слетело: «Ваше Высочество»; и принцессу увели во дворец.
А потом пошёл дождь.
Принцесса не успела заметить, что «классикам» и полотну чего-то не достаёт. Вернее, что в них лишь на одну деталь больше положенного. Она просто забыла, а может, у неё не хватило времени, точно всё рассчитать. И поутру королевские дворники очистили асфальт и от поплывших «классиков», и от потёкшей мозаики.
Вот такая случилась история в королевском дворце, где царит вечное лето, но где почти никогда не бывает печали.
А какая без печали Любовь?».

- Wake up! – Марисса хлопает по щеке Франциско, скрепляет пощёчину поцелуем, виснет у него на шее и спокойно ждёт пока он оттарабанит её в класс. По дороге Фран грубо задевает плечом Лауру. Лаура налетает на Бустаманте, улыбается, уютно прилегая к руке, которой он обхватывает её за плечи. Они идут по коридору, в толпе кто-то резко хватает её кисть, вырывая из привычных объятий. К плечу Пабло прилепляется Лола.
Колуччи толкает Лауру в угол, и сквозь зубы интересуется:
- Жить надоело?
Ареги непонимающе хлопает глазами (кстати, теперь она их красит, причём не как-нибудь, а суперудлиняющей тушью от Lancome), одёргивает рукав и порывается уйти. Колуччи бесцеремонно пихает её назад:
- Оставь Бустаманте в покое, - сообщает она, - Ради твоей же пользы, хани.
Школьная топ-модель исчезает в толпе, и растерянная Лаура идёт в класс, где Мансилья сообщает, что учительница английского заболела, и он будет её замещать.
Расположившаяся на передней парте Андраде, внаглую закидывает кроссовки прямо на тетрадь. Смотрит в глаза Мансильи и улыбается:
- We kiss the Stars, we writhe. We are…
- Сеньорита Андраде, я попросил бы вас…
Запирсингованная бровь ползёт вверх.
Фак, так можно смотреть только на бывшего любовника!
- Your name, desire. Your flesh. We are…
- Два часа дополнительно, - устало произносит Сантьяго, - И вызов матери в школу.
Марисса ударом ноги опрокидывает парту и выходит их класса.
А Лаура против воли повторяет:
- Cold… We're so cold, we are so
Cold
We're so cold…

Глава VI: «С его стороны – с её стороны»

- Я всё равно ничего не понимаю, - Фернанда откинулась на спинку стула, теребя упавшую на глаза прядь.
- А кто тебя просит? – сидящая рядом Риварола, одним движением разворачивается к соседней парте, одновременно задирая мини-юбку до совсем уж немыслимых пределов, - Маркитос, будь душкой, сделай мне приятно…
Глаза Агилара вспыхивают особым фосфорическим блеском, который придаёт человеку сперматоксикоз.
- Дурак! – Соль сбрасывает обвившие её талию руки, и сует парню под нос учебник по геометрии, - Сначала реши мне отмеченные номера. А потом, - голос её падает до интимного шёпота, а руки начинают путешествие к застёжке маркосовых брюк, - Потом мы можем что-нибудь придумать…
Невольно ставшая свидетельницей это сцены, Лаура, с треском роняет все свои учебники и теперь торопливо пытается их собрать.
- Чего скривилась кукла? – Фернанда бросает на неё презрительный взгляд, - Можно подумать Бустаманте с тобой по-другому расплачивается!
Она несётся из класса, а вдогонку ей скачут насмешливые болезненные реплики.
В коридоре отвратительно душно.
Лаура прижимается к стене, и ей чудится, будто весь колледж напитался миазмами разложения. Она судорожно сдавливает своё горло меж потных ладоней – иногда ей кажется, что ещё немного, и она впадёт в кататонию. Но нет, пока обошлось.
Ей нужен глоток свежего воздуха. И немного H2O – так, для пущей бодрости. Только из школы выхода нет. Поэтому – душевые. Блядь, в который уже раз?!
А в душевых курит Вико. Она сползла вдоль пластиковой занавески на пол, и теперь забавляется, прожигая аккуратные кружочки, и соединяя их в узор наподобие Сикстинских фресок.
Зелёные с позолотой глаза поднимаются на Лауру, и она понимает, что пришла совершенно не вовремя.
- Вико… - неуверенно бормочет она.
Но Вико лишь затягивается и выпускает дым ей в лицо – мол, свали, пока я тебя не покалечила.
И Лау осторожно прикрывает за собой дверь.
Обидно…
Горячие хрусталики слёз падают ей на запястье, она слизывает их и плетётся дальше, на ходу решая теорему своей так непросто сложившейся жизни. Такое впечатление, будто каждая прямая вдруг трансформировалась в угол. Углов становилось всё больше и больше, пока они не перепутались между собой в болезненный, кровоточащий узел, о лески которого она режет кожу. И рвёт. Главным образом сердце, но и другие органы попадаются.
Лаура липнет щекой к пропотевшей стене, ощущая на губах привкус масляной краски.
Теорема-то несложная, между прочим. Во всяком случае, угадать, кто составил для неё условия, не составляет труда.
Дверь её комнаты хлопает и на пороге возникает…
- Франциско, - Лаура отлипает от стенки и становится у него на пути, - К кому ты приходил?
Андраде.
- Твое, какое дело? – он небрежно отпихивает её в сторону, явно не намереваясь задерживаться.
БУМ!!
- Какой же ты ублюдок! – выкрикивает Лаура, запуская в парня стопкой тетрадей.
- Ах, вот как?
Одним махом он поворачивается на девяносто градусов, хватая её за предплечья и вталкивая в комнату. По инерции они пролетают ещё несколько метров и приземляются - на кровать. Как мило. А главное, оригинально-то как…
Честное слово, смотри она со стороны – смеялась бы, наверно, до слёз. Только слёзы у них уже были, не прокатит…
На скулах Франа играют желваки, взгляд совершенно дикий:
- Значит так, - он медленно вжимает её в постель, бросая слова, как тяжёлые камни – со снайперской точностью, один за другим, - Время, когда я бегал за тобой - прошло. Я больше не твоя ебанутая болонка, ясно?! Это первое.
- Второе, - он наклоняется над ней, впечатывая губы в губы, - Ты никто здесь, и в моей жизни ты больше никто. Ты просто хладнокровная, расчётливая сука, которая однажды чуть не довела меня до суицида. Но это всё в прошлом. У тебя нет никакого права задавать мне вопросы. Всё поняла?!
Он резко встряхивает её, выворачивая руки, разворачивая грудную клетку не хуже гранаты.
Она же говорила…. Бывают и другие органы. Лёгкие, например.
- Отпусти, Фран, - Лаура задыхается, давясь беззвучными рыданиями, - Я поняла.
Он ослабляет хватку. Ещё некоторое время нависает над ней.
Затем усмехается, поправляя разорванный воротничок школьной формы. И на прощание Лаура чувствует ласковое прикосновение где-то в районе ключицы. Или ей показалось?
- Подонок, - шепчет девушка, переворачивая на живот, и глотая прорвавшиеся сквозь заслоны ресниц потоки соли, - Думаешь, только тебе было больно?!

***
… Нельзя сказать, что они не обсуждали её. До хрипоты, до слёз (преимущественно лауриных – и то невысказанных, задушенных в горле); короткими диалогами или прозрачными пикировками, когда слова летели друг от друга как теннисные мячики. А иногда просто саркастичным:
- Она стерва?
- Она сучка!
После чего Пабло брал в руки гитару и продолжал наигрывать какой-то только ему известный мотив.

А пока они препираются, швыряют в зеркала свои же промахи и обиды, наивно полагая, что это диалог с окружающим миром, Марисса лежит на постели из лунного света. Её рука откинута, и покоиться на теле другого человека. Не мужчины.
Миа Колуччи спит неподвижно, как наполненная сновидениями статуя. Её дыхание наполнено ароматами ветра и дымом костра, а прохладная кожа манит к себе под купола ночи, во тьму неудач.
Всё-таки Лаура была неправа, самочинно присвоив себе титул принцессы.
Под ледяным взглядом вселенной, в запутанной паутине звёздного света, принцесса бывает только одна…

Глава VII: «Миа внутри своей кошки»

Морось дождя шелестела из прорези серого неба. Та нелепая бездна случайностей, когда лень открывать зонт и противно подставлять кожу.
Она шла, и алмазные капли стекали у неё по ногтям. Она шла, и ворох мелких кристалликов запутался в её волосах из прозрачного шёлка и лёна. Она шла…. А вокруг парила безликая смерть.
Медленно ударялись шпильки о раскрошенную плитку кладбища – ряды могил на Франт-иль-Конте с потемневшим известняком и гирляндами намокшего плюща и терновника. Сине-сиреневый туман со всплывающими фразами обелисков; с грустными ангелами, с основой разрушённых крестов. Тонкое кружево чугунной ограды, болтающийся в петле чугунный ключ.
Её пальцы привычно и ловко повернули ключик в проржавевшем замке.
Серая стена с аккуратными надписями. Просто имя и две даты – на большее едва ли хватило бы места. Просто урны с кремированными телами, замурованные в сейфах из бетона и гипса.
И вот за этим она приходит почти каждый день.
За кирпичами чужих жизней. Для того – чтобы починить свою собственную.

Миа сидела на полу, подвернув под себя ноги, а вокруг громоздились коробки, обтянутые гофрированной разноцветной бумагой. Смятые цветы лежали вперемешку с распотрошённым гербарием, журнальные вырезки с пробниками духов.
И везде – тряпки, тряпки, тряпки. Горы на кровати, на вешалках, в шкафу и на стульях. Бесчисленные ярлычки во весь голос кричали о доходах её отца и о её собственных непомерных запросах. Купить, одеть, подарить, выбросить-к-чёртовой-матери. Почему? А потому, что «я могу». Потому что тогда мне бывает не больно.
(Тогда бывает больно другим).
На дне комода огромная шкатулка розового дерева – волшебный ларец, куда она прятала все свои секреты. А потом выбросила и заменила их на другое. На себя и Пабло.

«Он был безумно популярен в школе в начале второго курса. Масштабы этого помешательства докатились до неё в виде огромного воздушного шара с его фотографией, который Вико прикрепила к спинке своей кровати, непреклонно заявив, что любой, кто тронет её трофей, рискует быть подвержен моментальному аутодафе.
Она тогда снова металась между своими бой-френдами, на все лады повторяя: «не то, не то, опять ошиблась…», перечитывала Китса и изредка – Донна, глухо рыдала по ночам, пряча слёзы в подушку. Заказывала шоколад во французской кондитерской, писала бесконечным смс на несуществующий номер…
Потом начала вести дневник, где на последних страницах была разлинована таблица: «Учёт», «Отказ», «Комментарии», «Выводы». Сюда она записывала всех тех бесчисленных Караваджо, которые рисовали с неё святую, не в состоянии уразуметь, что перед ними самая настоящая проститутка.
Белые страницы с витиеватой серебряной каймой по краям захлёбывались от количества пролитых над ними брани и слёз. Она перемежевала средневековые дифирамбы и беспощадные упрёки, ставила напротив имён: «Дурак, дурак, ещё больший дурак…», она всё делала втройне и троично – любила себя за всех остальных и ненавидела в три раза сильнее.
Когда среди всех этих беспорядочных заметок стал фигурировать мальчик с глазами цвета летнего неба, она даже не встревожилась. S + S and SuperStars. And they are Gods on this High School.
А когда это перешло во что-то больше – ни минуты не пожалела. Ей было тепло рядом с ним. Даже если на дворе минус девять, а она в лёгкой блузке - ест мороженное в стаканчике изо льда.
Ей было тепло под объективами фотокамер, и под сушащим светом ламп на ток-шоу: «Дочь известного модельера Франко Колуччи и сын Серхио Бустаманте» - этот параллелограмм, а вернее пара, а честнее – квадрат, мать твою, газетчики обсасывали как карамельку, скандируя заголовки на всех углах.
И во вспышках с привкусом магния и в тягучих объятиях Vivo-TV, она улыбалась. Она улыбалась, а весь этот гребаный мир мог убираться к дьяволу».

Миа отложила шкатулку в сторону и занялась связкой аксессуаров от Гуччи. Как это глупо думать, что весь мир – не живёт в пасти мгновения. Как это глупо – думать, что знаешь, что будет с тобой завтра. И кто. И кого ты будешь любить. И как сильно.

Глава VIII: «Then goddess says «Yes »

Бывают герои ненаписанных пьес, и бывают пьесы, которые никогда не увидит сцена. Не потому, что они плохи, а потому, что обитатели этих пьес предпочитают держать свою жизнь под покровом зелёного занавеса.
В таких постановках много огня и просыпанной соли, мелодий кантри-блюз и стихов без привязки к герою. Много любви, перепутанной и ломкой, чувственности, чепухи и Вивальди. Шоколада, корицы, мёда. Цикуты, бумаги и битого стекла. Эти пьесы – вместилище сотен чердаков и тысяч сердец; искореженные острова фантазии, растворяющиеся в клубах сигаретного дыма.
Это клуб для избранных, в который никогда не откроется дверь стороннему наблюдателю. Но не будем забывать о зелёном занавесе – ведь он может приподняться. Иногда…

Лаура шла по коридору, закрученная в спирали собственных мыслей: Ло, Фран и Пабло, Пабло, Ло и Фран. Ничего нового, собственно говоря. По-прежнему три человека, вокруг которых вертится ось её жизни.
Мимо мелькали двери, мимо мелькали проблемы. Вот учительская: «Чёртова сука!» в подарок от sister. Кабинет биологии: «Don’t worry baby, all be all right» - дежурная фраза от Пабло. Лаборатория: Фран…. А хер его знает, что скажет Фран при следующей встрече; с него станется, и чмокнуть в щёчку и посоветовать броситься с камнем на дно реки – Лаура окончательно запуталась и уже не понимала, кто кому должен: она ему или он ей? В плане душевных терзаний они нанесли друг другу ударов больше, чем Веллингтон под мостом Ватерлоо, а счёт всё равно оставался открытым. До первого пенальти, или пока один из них не сойдёт с ума…
Кабинет физики, математики, английского…. И приоткрытая дверь в кабинет философии. Ну-и-ну. Какого чёрта здесь делает Мансилья?

Сцена: кабинет философии.
Декорации: несколько раздвинутых парт и исчерченная мелом доска. Центр класса пуст. Рядом с учительским столом стоит Сантьяго Мансилья. У него встревоженный вид: на скулах пробивается полновесный намёк на алую краску, дыхание сбито, пиджак снят. Глаза мечутся наручных часов до дверного косяка, при этом ни стрелок, ни щели между косяком и дверью преподаватель явно не видит.
Учительский стол узурпирован Пиа Андраде, которая пофигистски курит, стряхивая пепел на контрольные какого-то курса. На ней мужская рубашка и запах чужих духов. Истерическое поведение партнёра ей абсолютно до лампочки.

Полчаса назад:
- Так я вам не нравлюсь?
Марисса Пиа Андраде перегибается через учительский стол, почти касаясь губами лица Сантьяго.
- Ты прекрасно знаешь, что проблема не в этом, - Мансилья отстранятся, одёргивая воротничок, - Твоя пьеса написана грубо, её персонажи гротескны. Единственный их путь на свободу – уничтожение автора. И они изберут эту цель, верь мне. У них просто не окажется выбора.
В глазах Мариссы пробегает странное выражение: будто изморось выступает на внутренней стороне сетчатки. Она вспоминает прозрачные голубые глаза, наполненные колотым льдом, и слова, осами слетающие с безупречных губ:
- Ты бежишь по лестнице вниз, а она вела тебя на самое небо. Может быть, твои звёзды и яркие, но они разобьются.
Девушка усмехается, кончиком языка облизывая пересохшие губы:
- Ты хороший стратег Санти, но ты не поэт. И тем более ты не сказочник. Ты не сможешь переписать мой финал.

…Но Лаура ничего этого не увидела, потому что как раз в тот момент, когда Марисса поцеловала Сантьяго, Долорес Ареги приставила к её горлу лезвие столового ножа.

Глава IX: «Тени будущего»

- Совсем с ума сошла?!
Чьи-то сильные руки хватают предплечья Лолы, отшвыривая её к противоположной стене.
- Никогда, никогда, слышишь?! Никогда не смей прикасаться к ней!
Фран…
Лаура обессилено сползает на пол. Апатия. Шок. Господи, пусть это закончиться. Господи, пусть я проснусь. Пожалуйста. Пожалуйста. Я никогда всерьёз ни о чём тебя не просила.
Пусть я плохая, пусть заслуживаю этого…. Мне всё равно! Я хочу, чтобы это закончилось! Я не хочу этого видеть!
- Пусти! – Лола извивается, царапается, бьётся, - Ты ничего не понимаешь, она…. Она забрала у меня всё! Всё, что было! Всё, что осталось…. Всё-всё!!
(И тебя тоже).
- Тшш… тихо.
Лола беспомощно вздрагивает, роняя нож, и обмякает в объятиях Франциско. Зарывается в его плечо и плачет-плачет-плачет…. А рука Франа успокаивающе скользит по её волосам, и губы шепчут что-то успокаивающее. О волшебной, тёплой стране, где гуляет босиком счастье, и где людям не надо что-то делить.
(И драться во имя кого-то).
Лаура поднимается и уходит прочь.

«Родственники принцесс не попадают в летописи. А уж в легенды тем более. Немного больше шансов в сказках: там прекрасная девушка обычно имеет отца-недотёпу, и мать – мудрую королеву, что в бытность свою девицей слыла первой красавицей государства. Народ чтит королеву и снисходительно терпит короля, нетерпеливый читатель с одинаковой лёгкостью игнорирует обоих.
Ах, да! Иногда у принцесс бывают сёстры. И даже довольно часто. Но – тсс! – принцессы ревнивы: они вводят строгую цензуру на придворных менестрелей, чтобы те не упоминали сёстрах в своих балладах, а тем паче пели об их красоте и характере. Ведь какая же это сказка, если в ней сразу две героини?
Конечно, досадные исключения случаются, но их так мало и происходят они так редко, что сказочники всех земель с чистой совестью могут клясться:
«Принцесса бывает только одна!»
А ведь на самом деле – их уже было так много…»

Она могла бы рассказать о тусклом свете этой ночи, что пробивался даже через опущенные шторы и плотно сомкнутые заслоны век. Она могла бы рассказать о пламени, которое танцевало в её кошмарах, бросая края узорчатой шали на посыпанный пеплом песок. О семнадцати стихах и двадцати предложениях в прозе. О сваленных на полу вещах Мариссы и Лухан, которых носило, не пойми где (у Линарес, как всегда, уважительная причина, у Андраде – нет, но ей всё сойдёт с рук – это один из непреложных законов Элит Вэя, где все должны всем, а она не должна никому).
Она могла бы рассказать… Если бы только запомнила.
Лаура забилась под одеяло, дрожа всем телом и роняя беззвучные слёзы, отдававшие солью и страхом.
Лола. Лола, сестрёнка, что же ты натворила? Что ты наделала?
(С собой, со мной, со всеми нами).
И что будет завтра? И как смотреть в глаза этого «Завтра», когда «Вчера» так бессовестно тебя предало?
Она могла задыхаться под тяжестью одеяла, потому что ей не удавалось по-настоящему заснуть. Она могла биться в рыданиях, молотя кулаком по подушке. Она могла… Она много чего могла, в конце концов; на отсутствие выбора было трудно пожаловаться – амплитуда колебаний неслась от молитв Святой Деве до острого лезвия бритвы в ванной.
Лаура ограничилась тем, что взломала тумбочку Андраде. И зачерпнула горсть снотворного.

Крик пришёл издалека. Как шум мотора он постепенно нарастал, и наконец вырвался в пронзительную высокую ноту, раздробившую барабанные перепонки.
Она задыхалась и кричала, сама не понимая, почему и зачем. Звук заполнил всё пространство – от макушки до пяток, и под его тиранией тело вибрировало и билось в эпилептических судорогах, тщетно пытаясь противопоставить истерике рассудок.
Она не знала, сколько это продолжалось – время захлебнулось, и ушло под мутную воду, отвешивая глухие удары боли в висок, пока чей-то шёпот не пробился сквозь эту пелену сумасшествия:
- Не бойся, не бойся. Всё хорошо, я здесь…
- Франциско.
Она ухватилась за сильные плечи, наплевав на то, что будет завтра и на предавшее её вчера. Он был здесь. Рядом.
И она посыла этот мир ко всем чертям.
(Как это делали сотни до неё и тысячи после).
- Я кричала…
- Нет, - он зарылся носом в её волосы, и ей показалось, что она слышит в его теноре смех, - Во всяком случае, если это был крик, то я слышал вопли погромче.

Наверное, это следовало сравнить с качкой на волнах, только это было не бушующее море. Это были волны широкой тёплой реки, которая несла её в корзинке из ивовых прутьев. Она была тем самым ребёнком, которого боги отправили в путешествие – нет, скорее в подарок.
…Дверь в мужскую спальню захлопнулась, железную ручку он зафиксировал стулом.
- Что это значит?
- Значит, что сегодня комната нужна мне.
Просто и честно.
Он осторожно положил её на кровать и лёг рядом. Не раздеваясь.
Она неуверенно поежилась. Прочитав её мысли, он улыбнулся:
- Нет. Не сегодня. Ты не будешь счастлива. А я хочу, чтобы ты была счастлива…
Он спал, она считала на потолке звёзды. И ей было не всё равно. Может быть, одно мгновение, один только миг, но ей было не всё равно. Потому что в этот миг весь свет вселенной был обращён на неё…

XXX

Эта комната походила на кукольный дом и прачечную одновременно. И если первое в объяснении не нуждалась, то по поводу второго Андраде всегда говорила: «Мы всё равно стираем грязное белье там. Так почему бы ни назвать вещи своими именами?»
Владения Мии Колуччи, задрапированные в розовый цвет и прикрытые журнальными вырезками, обладали удивительным свойством отключать мозги и врубать бессознательное. Здесь не было «завтра», «потом» или «когда-нибудь», здесь слушали джаз и читали Морелли. Здесь резало всё – от страусовых перьев до диалогов, каждое словосочетание которых имело значение более двух третей и четверти.
За смятыми пачками «Голуаз», на постели лежали оливковые косточки, и Миа часто повторяла, что не будь она такой чертовски разборчивой, то привела бы сюда первого встречного. В ответ Марисса затягивалась и вместе с дымом выдыхала предположение, что иногда она так и делает.
Миа улыбалась.
- …А иногда нет.
- Что?
Франциско оторвался от потрёпанного томика Суинберна, и поднял глаза на тающую в сизом дыме принцессу.
- Что ты сказала?
Миа тихо рассмеялась. Её правая рука потянулась к туалетному столику в поисках пепельницы, и от этого движения мятая мини задралась ещё выше, открывая поползший чулок.
- Я говорю, что иногда Ареги бывает очень красивой. А иногда нет. Я только никак не могу вычленить переменную, которая движет её в том или ином направлении.
Фран пожал плечами, и сделал вид, что снова погружается в чтение:
- Она предпочитает игнорировать вектор.
- Да нет… - в изящных пальчиках Мии сигарета дотлела до фильтра, - Просто она идеалистка. Стремиться найти путь приемлемый для всех. Не причиняющий боли…
Фран хмыкнул.
- Получается у неё отвратно.
Миа отвернулась.
Спустя некоторое время бумажный шарик ударился в его скулу.
- Мне скучно. Придумай что-нибудь.
Он отложил Суинберна в сторону и повернулся к принцессе. Она сидела на троне из увядших лилий.
- Ты ведь не хочешь выходить сегодня?
Она поморщилась.
(Ты ведь и сам знаешь, что нет).
- Мы можем поиграть в стаксов.
- Bien.

«Стаксы» придумала Марисса. Когда её i-Tunes в очередной раз заел на «So Real», она с невидящим взглядом попросила их, перечислись те предметы обстановки, которые кажутся им наиболее реальными. Названия записать на бумажке, и через месяц сравнить. Когда через шесть недель Миа случайно обнаружила эти писульки в ящике своего стола, оказалось, что все они выбрали пепельницу.
С тех пор каждый из них периодически придумывал тему, на которую остальные давали от одного до семи ответов.
Мию очень позабавило, что в качестве самых реальных атрибутов театрального детства Марисса выбрала гроши, гвоздики и геев, а Фран был слегка шокирован, узнав, что у самой Мии от тринадцатилетия Пабло осталось лишь одно настоящее воспоминание: вкус губ Серхио.

…Но сегодня хорошей игры не получилось. Наверное, тему подобрали слишком дурацкую.
«Что в твоей жизни могло стать «Реальной Любовью»?
Миа запустила в стену пачкой фотографий, а Фран отделался какой-то цитатой из Паланика. И только потом оба сообразили, что в качестве объекта совсем необязательно должен был выступать человек.

Он задумчиво наблюдал за тем, как Колуччи листает Сьюзан – «одну из самых циничных романисток XX века».
- Никогда не мог понять, зачем ты это читаешь. Ты, которая свободно цитирует Катулла и Лелуайе…
Уголок боттичеллевских губ подёрнулся в странной усмешке:
- Ты сноб, Бланко, - чик-литовская суперобложка лежала пленницей в оковах французского маникюра, а Миа продолжала усмехаться:
- Я люблю Сьюзан… Она объяснила мне мою жизнь всего с четырёх фраз.
- ?
- «Почему она умерла?
Не знаю, милая... Возможно, потому, что хотела быть кем-то.
Это плохо?
Да, если тебе не дано стать кем-то».

- …

- Хватит Франциско. Давай не будем об этом.

Колуччи тянет Бланко к себе и губами встречает его губы. Свет гаснет и в комнате воцаряется тишина.

Глава Игрек: «Почему тебя не было в моём детстве?»

Что ты делаешь со мной?
Миа смотрела на сидящую напротив неё девушку, и гадала:
Как долго?
Свидания на окраинах города, пропитавшиеся пылью кафе. Засохшие побеги винограда под окнами тех мотелей, где они останавливались, рассказывая, друг другу сны, пойманные в ночную ловушку.
Она подцепила на вилку кусочек десерта и протянула к её губам.
- Это вкусно.
Марисса недоверчиво скривилась – она не любила сладкое.
Вишнёвый штрудель исчез в тёмной полости рта, оставив в уголках крупинки сахарной пудры.
- Нравится?
Андраде кивнула:
- Такой же приторный, как твои истории. Но приятный – с горечью в сердцевине.
Миа переплетает пальцы, пряча в ладонях улыбку.
- Кстати, что было дальше?
- Дальше? – глаза Колуччи подёрнулись пеленой, будто она вспоминала о чём-то, что случилось очень и очень давно…

«Дальше был Принц, изгнанный из своего государства, когда придворные астрономы обнаружили, что он навлечёт несчастье на весь королевский род, потому что влюбится не в ту женщину.
Принца лишили всех титулов, и выставили за ворота, хотя в королевстве промышлял голодный подлый дракон.
Но Принц был мудр и светел. Он преодолел все невзгоды, и вот тогда на его пути появилась женщина.
Злая, избалованная девчонка. Она посылала своих возлюбленных на смерть и не проронила по ним ни слезинки. Она варила сонное зелье из лягушек и жаб и отравляла им души соперниц.
Она была сукой, его принцесса. И всё равно он любил её…»

Последнее слово растаяло в воздухе. В глазах Андраде отражались осенние листья:
- Ты удивительная сказочница Колуччи. Почему тебя не было в моём детстве?
Миа приподняла уголки губ и отвернулась.

XXX

Солнце Буэнос-Айреса медленно сходило на нет, когда она плюхнулась на бордюр перед зданием кинотеатра. Стоял октябрь, и в воздухе тянуло свежестью распускающихся деревьев. С привкусом пыли, что почти всегда оседает у тебя на губах, если ты шляешься по бедняцким кварталам, вместо чисто вымытого асфальта авеню.
Миа порылась в заднем кармане джинс и достала паркеровскую зажигалку. Сигарет у нее с собой не было, но щелкать затвором и греть пальцы на кончике пламени уже давно превратилось у неё в привычку более вредную, чем курение.
По разноцветной вывеске бежала вереница неоновых огней, и какой-то актёр в центре обнимал худенькую девочку с большими испуганными глазами.
Миа презрительно фыркнула, вспоминая тот бездарный психоделический бред, которого только что сполна наглоталась. Хуже секонала, честное слово…. Ещё немного, и она начнёт думать, что реальная жизнь привлекательнее Вирта. Кошмар.
- Hola mia amor.
Этот хриплый голос мог принадлежать только одному человеку, но всё-таки Колуччи подняла голову.
Андраде стояла в небрежной позе, а рядом с ней была девушка: Марианна Санчес - проститутка, работавшая в борделе неподалёку. Мию познакомил с ней Гидо, когда она искала врача, чтобы сделать аборт.
«Не волнуйся, эта девушка знает своё дело. Она всё устроит».
Миа и не волновалась. А Марианна Санчес действительно всё устроила. Но после того случая Миа с ней не общалась.
Андраде едва заметно кивнула Марианне, и та отошла в сторону.
- В чём дело принцесса? – она села рядом, обдав девушку ароматом корицы, - Проблемы в личной жизни?
Миа смерила её выразительным взглядом:
- Ты лучше других знаешь, что не особо.
Марисса усмехнулась.
В кармане её куртки лежали Salem-lights, она прикурила сразу две, и одну протянула Колуччи.
Из динамиков над входом в кинотеатр полилась мягкая блюз-попсовая мелодия:

Я отдала бы всё, я отдала бы всё…
Лишь за один миг, лишь за одно мгновение…
Если бы только могла я любить тебя.

Некоторое время они слушали молча. Марисса пускала кольцами дым, а Миа смотрела, как осыпается пепел с кончика сигареты на роскошь её босоножек.
- А ты была влюблена в своего первого мужчину?
- Моим первым мужчиной был Пабло.
- Вот как, - Марисса скользнула по ней взглядом, значение которого было трудно разобрать, - И что же? Оказался не на высоте? Ты нисколько не захотела удерживать его…
- Я могла. Но он был бы несчастлив. А я хочу, чтобы он был счастлив.
Марисса хотела рассмеяться, но поперхнулась дымом, и закашлялась:
- Ты думаешь, он будет счастлив со мной?
- Этого я не знаю.
- Странная ты Колуччи, - рыжая поднялась на ноги, стряхивая с фирменных джинс огненные искры, - Но твой мэрский сынок ещё хуже. Он никогда не знает, что ему нужно.
Миа с усмешкой смотрела, как её тоненькая напряжённая струной фигурка растворяется в конце улицы.
Она не знала, будет ли счастлив Пабло с этой новенькой – такой циничной и уязвимой попеременно. Десять к одному, что не будет – для этого она слишком сильная, а он чересчур нежный. Но она знала Пабло, лучше, чем кто-либо из живущих – лучше его друзей, его отца. Лучше самого Пабло, может быть. И всё, что она могла с уверенностью сказать о нём – завтра, сейчас, всегда – ему нужна Андраде. Больше воздуха, больше жизни, больше любви нужна.
Миа с силой выдохнула дым, и потушила окурок.
Проблема Пабло в том, что он ни хрена этого не понимает…

ONE

В конце концов, не было ничего необычного в том, что она оказалась именно здесь.

- Do you love her? – вопрос риторический, рассмотрению не подлежит, - You always been in love.
- Yes, - Пабло улыбнулся, поправляя упавшую на глаза прядь (и всё-таки он был красив… настолько, что это отдавалось болью в поломанном сердце), - But I never say «Love».
Она тоже улыбнулась:
- I never say «Good-buy». Но я скажу это. Сейчас.

И вот она в баре, на какой-то заброшенной улочке. Кажется, Марисса сюда ходит? Not doesn’t matter. Лаура залпом опрокинула в себя чей-то коктейль. Один чёрт, кого встретить, и чем напиваться.
Лолу вчера отправили на лечение.
Зачем? Зачем это всё?
Выходные вне школы и тёмное пиво; стихи на ступенях, окурки в подъездах. Её головокружительная жизнь, её бесконечный поиск, с неизбежным падением вверх по эскалатору без метро. Это как переписка с Господом Богом – тот, кому отправляешь письма, не должен отвечать.
P. S. Да ему и не требуется: счастье выписывается по чекам на предъявителя, и если такой купон попал тебе в руки, проставить свое имя никогда не поздно.

- Фран?
Бланко облокотился на стойку, насмешливо щуря глаза:
- Разве порядочные девушки этим напиваются?
- Что? – бокал отставлен в сторону, его ладонь сжимает её руку.
- Бармен, текилу.
Чуть тише:
- Не пей дрянь из-за несчастной любви…

TWO

Он стоял на улице, и его омывали струи дождя. Холодный ливень, солнечный день, намокшая и прилипшая к горлу рубашка, - классика жанра, практически Голливуд.
В тени кафешного тента Лаура целовала Франциско.
- Ты разочарован? – её тело прижалось его к спине, обволакивая запахом сигарет и духов, - Она будет счастлива…
(И, возможно, мы – тоже…)

…- А возможно и нет, - Миа облокотилась о столик, баюкая в руках напёрсток с горячим кофе, - Это только иллюзии, шансы. Ожидание одного бесконечного «Завтра».
Она вскинула глаза на человека, сидящего напротив:
- Сантьяго, хотите, я расскажу вам сказку?